Антиох Кантемир. Его жизнь и литературная деятельность - Р. Сементковский

Но об этом речь впереди, при общей оценке того, что сделано Кантемиром. Теперь же мы приступим к характеристике его деятельности на рубеже двадцатых и тридцатых годов – этого важнейшего момента в жизни, когда еще не достигший совершеннолетия Кантемир, несмотря на свой тихий и скромный нрав, сразу обратил на себя общее внимание и выступил родоначальником новой русской литературы.

Глава III

«Кто над столом гнется, пяля на книгу глаза, больших не добьется палат»… «Беда, что многие в царе похваляют за страх то, что в подданном дерзко осуждают»… «Живали мы преж сего, не зная латыни, гораздо обильнее, чем мы живем ныне»… «Землю в четверти делить без Евклида смыслим; сколько копеек в рубле, без алгебры счислим»…

«Епископом хочешь быть? Уберися в рясу, сверх той тело с гордостью риза полосата пусть прикроет, повесь цепь на шею от злата, клобуком покрой главу, брюхо бородою… Должен архипастырем всяк тя в сих познати знаках, благоговейно отцом называти»… «Что в науке? что с нее пользы церкви будет?»… «Если ж кто вспомнит тебе граждански уставы, иль естественный закон, иль народны правы, плюнь ему в рожу; скажи, что врет околесную»… «К нам не дошло время то, в коем председала над всем мудрость, и венцы одна разделяла, будучи способ одна к высшему восходу»… «Науку невежество местом уж посело. Под митрой гордится то (т. е. оно, невежество), в шитом платье ходит, судит за красным сукном, смело полки водит. Наука ободрана, в лоскутах обшита, изо всех почти домов с ругательством сбита, знаться с нею не хотят, бегут ее дружбы, как страдавши на море корабельной службы»…

С такими мыслями, с такою силою речи двадцатилетний Преображенский подпоручик выступил на широкую арену общественной деятельности. Он сам, быть может, не вполне сознавал громадное значение своего почина. Он учился прилежно, наблюдал внимательно, сопоставлял то, что вычитывал из книг, с тем, что видел в жизни, и из его души вырвался крик отчаяния, который он и занес на бумагу. Один из близких друзей Кантемира прочитал его стихи, познакомил с ними ценителя литературных произведений Феофана Прокоповича, и первая русская сатира пошла гулять по России, будить русскую мысль и совершать великую свою службу перед отечеством.

«Наука ободрана, в лоскутах обшита», «Сколько копеек в рубле, без алгебры счислим», – если такие меткие стихи превратились в поговорки, стали «ходячей монетой», то, значит, они возбуждали соответственные чувства, представляли из себя отклик лучших стремлений нашего общества, уясняли многим то, что смутно таилось в их душе. Трудно проследить влияние слова, как трудно проследить переход монеты из рук в руки, пока она не изотрется, не сделается негодной. Но сколько на нее будет куплено, скольким потребностям она удовлетворит, – это остается скрытым; и тем не менее всякий сознает, что она совершила свое дело. То же можно сказать о метких словах, пущенных в обращение нашим первым сатириком. Сколько утешения они доставили тем, кто томился духовной жаждою, кто искал отклика на лучшие стремления своей души, кто с упованием и верою ожидал более светлого будущего. Теперь монета, пущенная в обращение Кантемиром, в значительной степени истерлась, но монета эта была вычеканена из чистого золота, из металла, по свойствам своим не уступавшего металлу, из которого чеканили свои монеты позднейшие, более близкие нашей душе писатели, начиная с Фонвизина и кончая Салтыковым.

Если мы сделали подробные выписки из первой сатиры Кантемира, то потому, что в ней отразились основные стремления автора. Дальнейшие его сатиры представляют только дополнение, развитие мыслей, положенных в основание первой сатиры. Кантемир был образованнейшим человеком своего народа и своего времени; мало того, он и в нравственном отношении стоял высоко над окружавшими его людьми. Такой человек имел не только возможность, но и право подвергать критике существовавшие порядки и общество, в котором он жил. К тому же критика эта была не бесцельна. Ясны были те идеалы, во имя которых он критиковал; ясны были стремления, за которые он боролся, ясна была цель, к которой он шел. Поразительная же его наблюдательность служила порукою, что он не пропустит ни одного существенного явления, ни одного тормоза того просветительного дела, которому он себя посвятил. Сатиры его служат ясным доказательством всеобъемлющего характера его критики. Прежде всего его занимает народ. «О бездне суеверий списать силы столько нету». «Мужик, который соху оставил недавно, аза в глаза не знает и болтун исправно, а прислушайся, что врет и что его вздоры». Не устает Кантемир указывать на невежество народа как на основную причину всех бедствий, им претерпеваемых. Вторая причина – пьянство, которое наш сатирик бичует неослабевающей рукою. «При взгляде я первом чаял, что мор у вас был; да не пахнет стервом… Пьяны те, кои лежат, прочи не трезвее, не обильнее умом – ногами сильнее». «Сегодня – один из тех дней свят Николаю, для чего весь город пьян от края до краю». Но если народ коснеет в невежестве, основной причине всех его бедствий, то вполне ли это понятно? «Петр… училища основал… Был тот труд корень нашей славы… Но скоро полезные презренны бывают дела, кои лакомым чувствам не ласкают». Дело Петра осталось недовершенным, и после него настало время, когда «наука ходит ободранная», школ нет, просвещение не делает успехов. Подают ли высшие сословия пример народу? Если он коснеет в невежестве, если, как писал Посошков, «на Москве разве сытый человек знает, что то есть православная христианства вера, или кто Бог, или что есть воля Его, а если в поселениях посмотреть, то истинно не чаю из десяти тысяч обрести человека, который хотя малое что об этих вещах знал», – то можно ли этому удивляться? «Да что сим дивиться? – спрашивает Кантемир. – Вон на пастырей взглянем, так тут-то уж разве дивиться устанем». Заглянем в церковь. «Церковь иль пуста, иль полна однеми, кои казаться пришли, иль видеться с теми, которых инде нельзя видеть столь свободно. Молитвы, что поп ворчит, спеша сумасбродно, сам не знает, что поет, кто-кто примечает». «Хочет ли кто божьих слов в церкви поучиться от пастыря», то что он услышит? «Не ученьем здравым и умным, но суеверным и мозгом своим, с вина шумным, плетет без рассмотру и без стыда враки». В сильных выражениях и образах Кантемир клеймит и обжорство, и страсть к вину современного ему духовенства. У него народ ничему не может поучиться. А купечество? «Не столько зерн, что в снопах мужик в день навяжет, не столько купец божбы учинит в продаже товаров через целый год». «Праздник в пьянстве провождал, но продавал в будни воду, что в вино вливал в праздник пополудни». Словом, обман – вот на чем держится торговля. Не лучше и дворянство. «О, когда б дворяне так наши свои знали дела, как чужие он. Не столько б их крали дворецкой с приказчиком и жирнее б жили и должников за собой толпу б не водили». К практическому делу они совершенно неспособны, предаются, как и попы, обжорству и пьянству: «И сколь подобен скоту больше становится бессмысленну, столько он больше веселится». А между тем мнит себя и больше и лучше других. «Мнит он, что вещество то, что плоть ему дало, было не такое же, но нечто сияло пред прочими; и была та фарфорна глина, с чего – он, а с чего мы – навозная тина». «Дивится немало, что главно правление всего государства царь давно не дал ему во знак благодарства». Какой пример подает, наконец, народу и администрация? «Сколько, знаешь ли, в подарках исходит судье, дьяку и писцу, кои пишут, правят и крепят указы мне? И сколько заставят в башмаках одних избить, пока те достану?» Кантемир не останавливается на низшей администрации: он бичует и вершины. «Болваном Макар вчерась казался народу, годен лишь дрова рубить или таскать воду… И сегодня временщик: уж он всем под пару честным, знатным, искусным людям становится». Мало того, как мы уже видели, Кантемир обращается со словом правды и к прямым представителям власти. «Мало ж пользует тебя звать хоть сыном царским, буде в нравах с гнусным ты не разнишься псарским». Ему чудится время, когда «чин и правда» будут цвести «в пользу люда», когда в суде «страсти не будут качать весы», когда «слезы бедных не будут падать на землю», когда «всякий будет в общей пользе чаять собственную».