Львиная охота - Александр Щеголев

Коридор упирался в просторный зал с лифтами. Здесь же был выход на внутреннюю лестницу, а также на ленточную галерею, под открытое небо. За стеклянной стеной был спортзал: в углу на матах кто-то отрабатывал задние кувырки, кто-то стоял на борцовском мосту, и даже на игровой площадке один-единственный чудак кидал мячики в баскетбольную корзину. А на скамеечке, увлеченно наблюдая за юными атлетами, сидела утренняя старушка с вокзала - та самая, которую я чуть было не записал в службу наружного наблюдения. Блуза с попугаями, брючки, седые кудри - не спутаешь. Любительница сувениров и высоких мужчин. Вот только на ногах у нее теперь были кружевные тапочки, созвучные вязаной панаме. Ага, сказал я себе, повеселев. Случайная встреча. Люблю случайности, именно они не позволяют умным людям почувствовать себя умнее Господа Бога.

Коридорный сидел на стуле, положив ногу на ногу, и читал книгу. Он был одет в форменные красно-голубые одежды и был молод, потрясающе молод. Розовощекий, с юношескими усиками, коротко стриженый. Когда я подошел к нему, он с достоинством встал и первым сказал мне: "Здравствуйте!", и тут выяснилось, что коридорный к тому же высоченного роста, почти с меня, да еще прекрасно развит физически. Любопытно, что может читать этакий боец? Приключения? Космические ужасы?

- Здравствуй, дружок, - сказал я ему. - Тут такое дело... Кто доставил багаж в мой номер? В двенадцатый-эф?

- Я, - скромно ответил он.

- Прямо из больницы?

- Из какой больницы? Нет, я только поднял чемодан снизу. В отель его доставило агентство "Наш Путь".

- К чемодану было что-нибудь привязано? Что-нибудь необычное?

- По-моему, нет. Только путевка.

- Что такое путевка?

- Ну, бирка с номером. Ее внизу выписывают. А что случилось, товарищ Жилов?

Он захлопнул свою книгу и положил ее на стул, готовясь немедленно принимать меры. На обложке значилось: "Шпенглер. Закат Европы. Том 2".

- Ничего серьезного, дружок, кто-то глупо пошутил. Откуда ты знаешь, как меня зовут? Мой портрет был на бирке?

Парень улыбнулся.

- Вы меня не узнаете?

Второй раз за день мне задали этот вопрос, и снова я ничего не мог ответить. Взглянув на розовощекого красавца повнимательнее, я понял, что его лицо и в самом деле кажется мне знакомым. Второй раз!.. Плохой признак, подумал я. А может, уже симптом?

- Сколько тебе лет? - спросил я.

- Восемнадцать.

- Ого, что ты читаешь! Шпенглер, Фукуяма, Ницше. Я в детстве, помню, читал что угодно, только не философские монографии. Первый том, очевидно, ты уже одолел?

- Я в детстве тоже читал что попроще, - возразил он. - Агриппу, Анкосса, Месмера, фон Райхенбаха. Пока не понял, что книги по оккультизму очень вредны. Не только тексты, но и сами книги, из бумаги и картона. Их создатели вовсе не делились своими знаниями с людьми, а преследовали иные цели.

- И тогда ты начал употреблять в пищу здоровые книги? Похвально. Закат Европы, говоришь...

Коридорный потянулся, легонько хрустнув суставами.

- Шпенглер, конечно, ошибался, утверждая, что роль европейской цивилизации в истории человечества полностью исчерпана, - сообщил мне этот милый мальчик. - Он забыл, к примеру, что Россия - тоже почти Европа, он не учел такую глобализацию всех процессов, при которой роль любого отдельно взятого континента становится ничтожной, он не мог предвидеть появление на карте Европы такого государства, как наше.

- Да, забавно, - покивал я ему. - Можно полюбопытствовать, что ты еще читаешь, кроме Шпенглера?

Он пожал плечами.

- Джойса, Фудзияму, Жилова...

- Достаточно, - сказал я. - Мне нравится твой список. Поразительный литературный вкус, даже оторопь берет. И какие произведения последнего из названных авторов ты успел освоить?

- Да все, наверное. "Круги рая", конечно. Потом - "Ревизия пространства", "Главное -человек"... Вы ведь приехали Фудзияму навестить, правда?

- Тебе и это про романиста Жилова известно? Еще немного, и я начну бояться здешних коридорных.

- Я просто с вашими друзьями случайно разговорился. С учениками Дмитрия Дмитриевича, вы понимаете? Они уже побывали у Подножья, как вы, русские, любите шутить, так что я не рискнул их попросить кое о чем...

- У меня много друзей, - согласился я. - И все, как на подбор, ученики Фудзиямы. Итак, ты о чем-то хотел попросить меня?

Мальчик помялся секунду-другую, зачем-то оглянувшись на свою книгу, смирно лежащую на стуле, и сказал:

- Простите, но я, пожалуй... В общем, ерунда все это.

- Ну, тогда расскажи мне, кто вон та пухлая пенсионерка в кружевных тапочках, которая перепутала спортзал с клубом для одиноких дам?

Он посмотрел.

- Честно говоря, не знаю, как ее зовут.

- Боюсь, конфуз может получиться, потому что мы с ней где-то уже встречались, - объяснил я ситуацию. - Пожилые дамы так обидчивы. Она кто, местная?

- Она из Австрии, это точно, - сказал коридорный. - С дочерью здесь отдыхает.

- С дочерью! - обрадовался я. - Надеюсь, мы соседи? Они тоже с двенадцатого?

Мальчик остро взглянул на меня и сразу отвел взгляд. Наверное, заподозрил вдруг, что мои расспросы имеют другую, неназванную цель. И, наверное, с ужасом подумал, как и все они тут, правдивые и правильные, что писатель Жилов - отнюдь не только писатель. Ну и пусть его. Взаимная симпатия, по счастью, не исчезла из нашего разговора.

- Я не знаю, с какого они этажа, - вежливо ответил он.

Двери лифта, всхлипнув, раскрылись. Выкатилась кругленькая женщина, затянутая в красно-голубую гостиничную униформу. В руках ее был роскошный букет желтых лилий. Окинув меня взглядом, полным кокетливого интереса, она неожиданно остановилась.

- Это вы? - восторженно спросила она.

- А как бы вам хотелось? - не сплоховал я.

- Вас показывали в новостях.

Я повернулся к коридорному.

- Спасибо за все, дружок, но мне пора. Ты уж извини, что я так и не вспомнил, где мы с тобой раньше встречались.

Он промолчал, ничего не ответил, он подождал, пока я войду в кабину лифта, и только потом уселся на свой стул, положив на колени Шпенглера, том номер два.

- Меня зовут Кони, - успела сообщить женщина, прежде чем двери сомкнулись.

Я вознесся на два этажа выше, в номер Вячеславина...

Братья-писатели, похоже, не скучали. На журнальном столике, и под столиком, и на подоконнике, и на ковре под ногами теснились бутылки разных форм, размеров и расцветок. Кремлевская стена. Великая китайская стена. И все были откупорены, опробованы, но ни одна не допита даже до половины. Пахло кислым - в гостиной явно что-то проливали. Еще пахло консервированной ветчиной. Вскрытая банка стояла здесь же на столике, выставив напоказ аппетитные розовые внутренности, с воткнутой в самое сердце пластиковой ложечкой. Одна из разинутых дверей вела в спальню - к несобранной постели, к мятым простыням и раскиданной одежде... Неряшливость как известно, это признак постоянной концентрации на чем-то гораздо более существенном, чем ничтожные подробности окружающего мира. Иван Вячеславин в этом смысле приближался к просветленным йогам. В смысле концентрации, естественно. И я с сожалением подумал, стараясь не озираться, что никогда мне не быть похожим на настоящего писателя. По крайней мере в быту. Потому что привычки бывшего космолаза - они как животные рефлексы, не дающие особи погибнуть, с ними не поспоришь. Никакой алкоголь не поможет, сколько ни пей.