Можайский — 5: Кирилов и другие - Павел Саксонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я, разумеется, понял возмущение Анастасии и выразил сочувствие.
«Тут уж — ничего не поделать! — пришлось возвращаться: не идти же на виду у всех в таком виде!»
— Действительно!
«Я вернулась домой и оторопела: из моей спальни раздавалось бормотание. Приглушенное, такое, как будто два человека спорили между собой о чем-то важном и никак не могли прийти к соглашению. Но почему в моей спальне? И кто они вообще такие? Я шагнула вперед…»
— Неужели вы ничуть не испугались? — невольно восхитился я.
Анастасия возмутилась:
«Испугалась? А с какой, позвольте спросить, стати?»
Я не нашелся с ответом, только пробормотал:
— Ну, всякое ведь случается…
«Может, и так», — неожиданно мирно — по контрасту с давешним возмущением — согласилась Анастасия. — «Но в тот момент я как-то не подумала об этом».
— И?
«Шагнула вперед и распахнула дверь!»
— А там?
«Вы удивитесь!»
— Догадываюсь!
«Не было в моей спальне никаких споривших между собой людей!»
— Значит…
Я наклонился со стула вперед, уже и впрямь более или менее догадываясь, что сейчас услышу.
Анастасия тоже наклонилась — в направлении меня — и понизила голос почти до шепота:
«На кровати сидела Клава. Она держала в руках мою счетную книгу и, перелистывая страницы, говорила сама с собой!»
Я откинулся обратно на спинку стула, Анастасия проделал такой же маневр.
— Я понимаю так, что это стало для вас полной неожиданностью?
«Более или менее».
— И как же ваша сестра объяснила свое поведение?
«Сначала… — голос Анастасии стал нормальным, от шепота не осталось и следа. — Сначала она просто замолчала. Какое-то время мы вот так — молча — смотрели друг на друга, и в ее глазах явственно читалось удивление. А потом она просто спросила: «ты?» Я, разумеется, ничего не ответила на эту нелепость, и тогда сестра пояснила»:
«Не ожидала, что ты вернешься так рано!»
«Вернулась, как видишь», — хмыкнула я.
«Что-то не так?»
Она попыталась увести разговор в сторону, но я решительно ее оборвала:
«Что ты здесь делаешь?»
Прямо ответить на мой вопрос ей, очевидно, было совестно или просто неловко, поэтому она забормотала какую-то околесицу, от которой я так же, как и ранее, решительно отмахнулась:
«Прекрати! — потребовала я. — Я же вижу: ты рылась в моих вещах, достала книгу, смотрела ее и… говорила. Что же ты говорила? Я не расслышала!»
Клава отложила гроссбух и поднялась с кровати. Мы оказались лицом к лицу. Росту в нас было примерно одинаково, поэтому мы, стоя друг против друга, прямо смотрели друг другу в глаза. Если я поразилась, застав Клаву в моей спальне, то теперь мое удивление стало безмерным: никогда я не видела, чтобы у сестры был такой ясный, чистый, осмысленный взгляд! И это, признаюсь, произвело на меня очень гнетущее впечатление. Это было…
— Анастасия замолчала, подбирая выражение, а я, не отрываясь, смотрел на ее лицо. Лицо это сильно изменилось. Если вот только что оно было злым, хмурым и с кучей еще других оттенков, но ни разу — подавленным, то в это мгновение именно что подавленность вкупе с растерянностью и даже страхом царила на нем. Перемена была пугающей. Я понял, что эта женщина совсем не так сильна, как могло показаться. И понял то, что страх для нее — не просто неприятное ощущение, а сильный побудительный мотив: мотив к действиям быстрым, почти неосознанным и непременно опасным для окружающих. Практически тут же выяснилось, что я не ошибся. Анастасия подобрала, наконец, нужное выражение, а затем… Впрочем, всё по порядку.
«Это было, — повторила она, — как если бы в домашней кошечке внезапно обнаружилась коварная и смертельно опасная рысь. Дикая, исполненная потаенных желаний и мило мурлычущая только до той поры, пока желания эти совпадают с поступками приютившего ее человека. Я испугалась и отступила на шаг. Но если я полагала избавиться так от прямой угрозы — а угроза буквально лилась из Клавы, — то я ошиблась. Едва я сделала шаг назад, как Клава настолько же вновь приблизилась ко мне. Я еще отступила. И снова Клава шагнула ко мне. Со следующим шагом я оказалась в коридоре, а Клава — прямо в дверном проеме. Она — освещенная лившимся на нее со спины дневным светом — казалась мне из полусумрака коридора каким-то демоном… Демоницей, — поправилась Анастасия, — готовой ринуться на меня и растерзать в клочья! И тогда… тогда…»
— Что — тогда?
«Тогда я ринулась первой!»
Я уточнил:
— Вы что же — напали на свою сестру?
Анастасия на мгновение замялась, но вынуждена была ответить утвердительно:
«Да. Но поймите меня правильно…»
— Я понимаю, не сомневайтесь!
Мои слова прозвучали двусмысленно. Анастасия сочла необходимым пояснить:
«Я защищалась!»
— Да, конечно, — кивнул я, но и эти мои слова и знак согласия Анастасию не удовлетворили.
«Я говорю правду!» — требовательно воскликнула она.
Я сдался:
— Анастасия Маркеловна! — по моей спине бежали мурашки, сердце тревожно стучало, но голос был ровен. Я даже постарался придать ему оттенок сочувствия, но не уверен, что именно это у меня получилось. — Анастасия Маркеловна! Я верю вам, успокойтесь. Рассказывайте, что было дальше!
Взгляд Анастасии стал оценивающим. Очевидно, оценка оказалась удовлетворительной, потому что напряжение, буквально витавшее в воздухе, вдруг спало: как-то внезапно, само собой, исчезло бе следа.
«Я, — продолжила рассказ Анастасия, — набросилась на сестру и, схватив ее за волосы, поволокла обратно в комнату. Клава… не сопротивлялась: только повизгивала. В комнате я бросила ее обратно на постель, нависла над ней и перехватила руки с волос на горло…»
Я вздрогнул, но сделал вид, что просто зябко повел плечами: в гостиной действительно было не жарко, пальто я расстегнул еще в прихожей, а шарф и вовсе снял, перебросив его через руку.
«…она захрипела и только тогда стала вырываться. Билась ногами, царапалась ногтями, а ногти у нее были изрядными: не то что у меня!»
Анастасия вытянула вперед руки: так, чтобы я мог взглянуть на ее ногти. Они и впрямь оказались коротко стрижеными, что прямо свидетельствовало о склонности хозяйки заниматься работами по дому самостоятельно.
«Клава никогда не работала, даже в самые тяжелые для нашей семьи дни. Когда еще были живы родители, на ее защиту неизменно вставали они, заверяя нас с братом в том, что грех это — пристраивать к работам такого светлого человека. Мол, душевная организация Клавы такова, что ей в инокини было бы лучше податься, в старицы, да только не по возрасту еще и не по чину: не так-то просто теперь попасть в монастырь мещанской девчушке!»
— Смотря в какой, но в целом, — поддакнул я, — да, непросто. Монастырским хозяйствам отчаянно не хватает средств, поэтому и принимать они стараются с пожертвованиями, с этакими членскими взносами за право состоять в клубе.
«Вот-вот! — Анастасия улыбнулась, причем впервые — благодарно. — То же самое говорили и папа с мамой, а мы тогда уже бедствовали: перебивались, что называется, с хлеба на воду».
— Значит, ни в монастырь отдать вы Клаву не могли, ни к работам не приучали?
«Именно, Митрофан Андреевич! Именно. Когда родители умерли — а случилось это как-то вдруг, и ушли они друг за другом с коротким промежутком, — мы остались втроем: Вася, Клава и я. Вася работал как проклятый. Я тоже работала, как могла: шила, стирала, но разве швеей и прачкой много заработаешь? А Клава — нет. Клава по-прежнему порхала в горних высях и даже по дому — по нашим скромным углам — ничего не делала. А ведь возьмись она хотя бы за это, хотя бы за домашнюю работу, нам с братом всё было бы легче!»
— Но она не бралась…
«Нет».
— А вы не пробовали ее заставить?
Анастасия посмотрела на меня с печалью:
«Нет, что вы! Родители настолько приучили нас к мысли, что Клаве работать нельзя, что грех заставлять ее работать… Мы настолько с ней, с мыслью этой, сжились, что и речь не заводили о чем-то подобном. Только умилялись: вот, мол, и в нашей семье своя святая душа имеется!»
— Хороша душа, нечего сказать… — пробормотал я скорее себе, нежели Анастасии.
«Да, — кивнула, услышав, она, — всё так. Но понимание того, что всё это никуда не годится, к нам не приходило. Может быть, только раз-другой я, умаявшись больше обычного, подступала к Клаве с упреками, но она так смотрела на меня и так невинно и радостно улыбалась… Да и Вася тут же спешил меня успокоить, и ему это удавалось!»
— Гм…
«А потом стало еще хуже».
— Еще? Куда уж больше?
«Брата забрали в армию».
— Ах, да! — воскликнул я. — Конечно! Но как же так получилось? Разве он не мог выправить льготы?
«Помилуйте, Митрофан Андреевич, — Анастасия покачала головой, — какие льготы?»
