Алмазная пыль - Адива Гефен

Сюзан мои слова ничуть не задели:

— Не смешно! Послушай, Габи, твоя мама просила передать, что вам нужно…

— Сожалею, но вынуждена тебе сообщить, — сказала я, пятясь к свободному стулу рядом с Шули, — что моя мама умерла девять лет назад. Ты разговаривала с кем-то другим.

Леа изумленно раскрыла рот, но Сюзан не смутилась.

— Хватит, Габи! Прошло пятнадцать лет. Ей нужно с тобой поговорить. Не будь ребенком! Ты должна с ней встретиться.

— Я ничего не слышала!

— Ну, в самом деле! — не отступала Сюзан. — Будет лучше, если ты сбросишь с сердца этот груз. Она в стране, и она в плохом состоянии, Габи. Почему бы вам не встретиться?..

— У меня пробка в ухе. Я тебя не слышу. Что ты спросила? Был ли дождь? Думаю, что нет.

— Мы можем вместе позавтракать, втроем. Без всяких обязательств — ты, я и она. Как по-твоему? Она твоя мать, Габи, и она любит тебя.

Теперь уже все уставились на меня.

— Ты даже не можешь себе представить, как она меня любит, — сдавленным от злости голосом ответила я. — О том, как она нас бросила, она тебе рассказала, эта святая?

— Нужно поговорить. Посмотри на себя, ты всё еще сердишься. С этим нужно покончить, Габи, это разрушит тебя изнутри.

— А она разрушит меня снаружи!

Сюзан в отчаянии подняла руки. Может быть, он и желает мне добра, но какое ее дело?! Пусть займется своими собственными сердечными проблемами.

— Может быть, сегодня вечером?..

— Нет! У моего дедушки день рождения.

— Поздравляю! — сердечно сказала Сюзан. — Сколько ему?

— Достаточно молод, чтобы промотать имущество, которое эта женщина пытается прибрать к рукам.

Наконец-то мне удалось заставить ее замолчать. Она оглядела ошеломленные лица своих сотрудников, будто только сейчас заметив их присутствие.

— Начнем? — она смущенно прокашлялась и сразу же стала докладывать о финансовых трудностях Центра и о давлении, которое оказывает на нее мэрия. Я положила в карман джинсов сигарету с зажигалкой и вышла из кабинета.

— Куда? — настиг меня взволнованный голос.

— Пописать.

Когда я прикуривала, руки у меня дрожали. Глубоко затянувшись горьковатым дымом, я прислонилась к перилам и закрыла глаза. Какая она молодец — она меня ищет, ищет девочку, которую бросила. С тех пор, как она от нас уехала, каждая встреча с ней бередила рану, причиняя мне боль. Заставляла переживать горе снова и снова. В конце концов, я объяснила ей, что больше не хочу с ней встречаться. Сказала, что после каждой разлуки я истекаю кровью. Что она проиграла. То, что когда-то она носила меня в животе, не дает ей права причинять мне боль.

Пять лет назад она решилась узнать, может ли она претендовать на свою долю в их совместном с отцом имуществе. Шустрый адвокат, сопровождавший ее, готов был целовать землю, по которой она ступала и не сводил глаз с «этой несчастной милой женщины, которая так страдала». Но папа сказал ей, что продавать дом не собирается. Возможно, она нашла более ловкого адвоката, который сумеет заставить его это сделать… А вдруг она хочет залезть в карман папы и дедушки с моей помощью?

Погасив ногой окурок, я набрала дедушкин номер. Опять никого…Плохо. Полицейские тоже наверняка его ищут. Если не сумеют найти, начнут подозревать, не скрывает ли он чего. Поеду туда после заседания. Я выключила мобильник и вернулась в кабинет. Шули склонилась ко мне и прошептала:

— Не позволяй ей вмешиваться в твою жизнь — какое ее дело!..

Я не ответила. Пытается подружиться на почве конфликта, который мы здесь продемонстрировали? Не выйдет! Кроме Душки меня здесь никто не интересует.

— Давайте-ка, просыпайтесь! — попробовала Сюзан оживить дремлющую аудиторию. — Осталось всего шесть недель до Хануки. В этом году мы устроим нечто грандиозное! Мюзикл для всех возрастов, который зажжет местное население. Что-то большое. Сверкающее. Бродвейское шоу… — Сюзан в волнении взмахнула руками. — У меня есть бюджет, есть договор с серьезной билетной кассой. Пришло время вывести этот захудалый клуб на подобающее место. Какие будут предложения?

Молчание. Каждый из учителей был чем-то занят. Один внимательно изучал лебедей, нарисованных на клеенке, другая всматривалась в густую темноту за окном… Каждый израильтянин знает эту ловушку еще с курса молодого бойца — задание получит тот, кто первым заговорит.

— Ну, давайте, предлагайте идеи. Подумайте над концепцией, которая способна увлечь. Арабы и евреи, например. А в конце все поют вместе о братстве и единстве.

— Это уже не актуально, — проснулся Фима. — Давайте возьмем эфиопов и русских. Они тоже могут петь о братстве и единстве.

— А может взять историю Мери Поппинс и перенести ее в Яффо и Тель-Авив? — предложила Леа. — Типа того, что няня-южанка воспитывает детей с севера…[11]

Сюзан застонала, будто кто-то ее ущипнул. Замолчала, даже не улыбнувшись. С тех пор, как она бросила курить, она стала угрюмой. Отсутствие длинных ментоловых сигарет, к которым она была привержена, плохо отразилось на ее нервной системе.

— Да, друзья, — Сюзан побарабанила по лежащей перед ней деревянной доске. — Я слушаю. Еще предложения будут? — Она старалась не встречаться со мной взглядом.

— Ты уже наверное что-то придумала, — сказала Сима, льстиво подмигивая, и все одобрительно зашумели.

Сюзан была довольна:

— Вы хорошо меня знаете, я не хочу никому навязывать свое мнение. — Само собой! Либеральная монархия. Сюзан не сводила с нас глаз. — Но я действительно кое-что придумала… История, которая охватит все концы нашего разрозненного города… Как вы посмотрите на обработку «Вестсайдской истории»? — Она обеспокоено посмотрела на меня и продолжила. — Да, «Вестсайдская история» на наш лад — арабы и евреи, ультраортодоксы и безбожники, место найдется для всех. Мария может быть эфиопкой, которая полюбила ешиботника, вернувшегося к религии или наоборот, введем парочку русских мафионеров… Что вы на это скажете?

Учителя были в восторге — Ёёёё! «Вау! «Классно!» и «Здорово, черт побери!» разлетелись по комнате. Кампания подхалимажа, организованная опытным коллективом, которому нужно только одно — поскорее вернуться домой. Сюзан праздновала победу, отправив в рот сразу две мятные конфеты, и совершенно не обращала на меня внимания. Мерзавка. Идея местной «Вестсайдской истории» принадлежала мне. В ней нет ничего гениального или даже оригинального, но она моя! Идея к которой я не раз возвращалась в разговорах с тех пор, как мы вместе работаем. Об этом она, разумеется не упомянула, как и о том, что у нее в ящике лежит готовый сценарий мюзикла «Южная набережная», написанный мною.

— Как по-твоему, Габи?

Я окружила себя высокомерным молчанием. Знаю, как вывести ее из себя…

— Ну?

— Что скажешь?

— Превосходно! Молодец! Я потрясена… Откуда ты берешь такие замечательные идеи?

Она поняла, но продолжала игру:

— Спасибо, Габи.

— Пожалуйста. Ценю твою оригинальность.

— Не надо преувеличивать… — она в замешательстве поерзала на стуле.

— Кстати, ты, конечно, знаешь, что не ты первая это придумала.

Она так вздрогнула, что можно было подумать, что у нее начались схватки.

— В каком смысле?

— Бернстайн украл эту идею у Шекспира, а тот — спер сюжет у кого-то еще. В искусстве всегда так — у хорошей идеи много родителей.

Она растерянно уставилась на меня.

— Ты понимаешь, что тебе придется взять на себя режиссерскую работу?

— Само собой! Я и не сомневалась.

— Хорошо, — она обвела взглядом комнату. — Я прошу всех мобилизоваться для решения этой задачи. Габи возглавит проект. На этой неделе произведем отбор актеров. Времени мало. Габи, не знаешь, кто мог бы заняться хореографией?

Конечно, знаю! Там всё было написано — даже фамилии аранжировщика музыки и звукорежиссера. Воровка лицемерная!

В половине десятого мы все вышли из Культурного Центра на темную улицу Яффо.

— Леа, зайдешь на чашечку кофе? — спросила Сима.

Фима улыбнулся мне. По Центру гуляло много рассказов о двух учительницах рукоделия, которые в глубокой тайне ведут не вполне педагогичный образ жизни.

Я побежала к старому папиному «форду». Почему-то возникла в памяти давняя история, как было решено поменять старый «Ситроен» на новую машину. Я вдруг ясно вспомнила семейные дискуссии, и как все были против немецких машин…

Вспомнила маму и папу, склонившихся над цветными каталогами в поисках машины, которая сменит устаревшую француженку. Это одна из последних картин счастья. Оба сидят в одном широком кресле, ее кудрявая голова прижата к его голове, в которой всё больше серебряных нитей… Как красивы они были! Тогда мы еще были сплоченной семьей в новой машине с двумя детьми на заднем сиденье, которые постоянно дрались. Потом Лиор погиб, а та, что называла себя моей мамой, объявила, что не может ходить по земле, выпившей кровь Лиора, и уехала в другое место. Мы не последовали за ней. Она умоляла, но мы отказались. Папа тосковал по ней, как рыба тоскует по воде, как цветок по бабочке, — отчаянная тоска с каждым годом только усиливалась, но не соглашался покинуть эту землю. «Даже, если она проклята, лучшей у нас нет», — повторял он. Никто не сомневался, что я останусь с ним. Я должна была промывать и бинтовать раны, которые она оставила, и это удерживало меня рядом с ним сильнее всего. Она уговаривала меня поехать с ней, но я отказалась. «Я — не ты! — кидала я ей в лицо. — Я не бросаю раненых на поле боя».