Афганистан. Честь имею! - Сергей Баленко

Вспоминает бывший командир роты Игорь Семенов: «Я пытаюсь порой восстановить в памяти имена тех ребят, которые погибли. Тяжело все это вспоминать, ведь все они, эти ребята, герои стоят перед глазами; имена иногда стираются из памяти, но лица и глаза — никогда.

Стоит перед глазами Коля Муравчук — сержант, награжденный медалью „За отвагу“. Потом орден Красной Звезды. И… была у нас такая операция в районе Чемшай‑Мета. До увольнения в запас оставалось пять дней. Коля вытаскивал раненых из‑под огня. Случайная растяжка, и пятьдесят осколков вошли в его тело… Последние слова его были: „Ну, все, ребята“. Посмертно — орден Красного Знамени. Я плакал тогда, как ребенок, думая о том, как все‑таки несправедлива судьба. Золотой был парень, с которым можно было идти хоть к черту на рога. Забыть это невозможно…

Меня самого постоянно преследует мысль о том, что все, что было с нами, не должно остаться неизвестным. Ведь память о ребятах — это, пожалуй, единственный долг, который остается у каждого из нас перед ними».

Об этом, одном из трагических эпизодов афганской войны — гибели в бою роты спецназа, рассказывается в книге Петра Ткаченко «Слово о Мараварской роте».

Всего тогда погибло 6, были ранены 25 человек.

Но потери не были напрасными. Как потом стало известно, в этом бою «духи» потеряли убитыми около 200 человек. А ведь ими руководил пакистанский военный советник. Всего же роте спецназа противостояли 500 человек, а банда в 300 человек была на подходе. Но никто не прошел. На пути банды стали ребята в голубых беретах, 35 против 500.

Закончить этот очерк хочется стихотворением из блокнота Николая Муравчука.

Афганскую землю топча сапогами,Пришли мы сюда и долгу верны.Пришли мы сюда густыми рядами,Простые солдаты Советской земли.И снова упрямо мы лезем в гору,И снова взахлеб строчит пулемет.А парня уж нет, ты не жди его, мама,Его уже больше никто не вернет.О, черные скалы и рыжие сопки!О, сколько погибло здесь наших ребят!Вы видели, камни, как дружны ребята,На что он способен, советский солдат.Афганскую землю топча сапогами,Пришли мы сюда, и мы не уйдем,Пока не покончим навек с басмачами,Может, живыми вернемся домой.

Не вернулись… Осталась память.

Последний бой…

Прежде чем начать читать этот очерк, еще раз посмотрите внимательно на фотографию Вадима. Здесь нет ретуши. Это любительская фотография. Десантник при полном параде, лихо сдвинут на бок берет, тельник выглядывает из‑под расстегнутого воротника кителя, на груди знаки воинской доблести. Но нет лихой бесшабашности бравого вояки, что‑то облагораживает, оттесняет на второй план внешние его атрибуты…

Глаза… Посмотрите на его глаза. Они серьезные. На всех, даже детских фотографиях — серьезные. У него и отношение к жизни было иное, чем у всех его одноклассников, — более серьезное, основательное.

Мама Вадима Елена Львовна растила его одна. Так уж сложилась личная ее жизнь. Да бабушка, Любовь Петровна Абкина, помогала, заражая внука своим оптимизмом, передавала свою любовь к Родине, большую жизненную энергию.

Рос Вадим послушным, но далеко не идеальным, как все его сверстники… Как все пацаны, играл в «войнушки» и в «костры». Мог и на уроки не пойти. Правда, всегда признавался в этом и утешал мать: «Мама, я ведь способный, все равно „пятерку“ получу». И смеялся. Ну как на него сердиться…

А учился он действительно хорошо. За первые три класса в школе № 64 получил похвальные листы за отличные успехи. У него было три страсти: спорт, чтение книг и музыка.

Занимался плаванием в бассейне стадиона «Динамо», потом в школе № 2 Олимпийского резерва — легкой атлетикой, а позже увлекся прыжками с шестом. У него была заветная мечта: взять четыре метра. Три девяносто он брал. Даже три девяносто пять. Четыре метра были как заколдованные.

— Вернешься из армии — перепрыгнешь, — сказал Вадиму его тренер Юрий Яковлевич Викторов. Ему нравилась настойчивость и упорство юного прыгуна.

— Перепрыгну, можете не сомневаться, — сквозь зубы бросил, зачехляя шест, Вадим.

У него были любимые писатели — Цвейг, Хемингуэй, Ильф и Петров.

Елена Львовна вспоминает: «Если в соседней комнате раздавался время от времени звонкий смех, все знали: Вадим перечитывает — в десятый или двадцатый раз — „Золотого теленка“ или „Двенадцать стульев“. Он заражал своим стремлением читать все подряд всех одноклассников».

Наташа Литвиненко: «Я читаю Ильфа и Петрова — мне, честно говоря, не очень смешно, а он прямо‑таки заливается. И рассказы Цвейга мне не нравятся. А вот Хемингуэя он для меня открыл. Посоветовал однажды: прочти „Прощай, оружие“. Это произведение потрясло меня. Он у нас был вообще самый начитанный в группе. Учился на „отлично“. Память у него была феноменальная».

И, наконец, третья его страсть — музыка. Рок‑музыка. По части музыкальных групп он был ходячая энциклопедия. Но что интересно: любимыми песнями были, в отличие от рок‑песенников, наши, спокойные, задушевные: «Есть только миг» и «Девять граммов в сердце» из кинофильма «Белое солнце пустыни». Он здорово играл на гитаре, и ребята всегда просили его исполнить любимые песни под гитару.

Как‑то в группе зашел разговор о том, как, кто и почему решил поступать в институт физкультуры. Оказалось, что не из‑за спорта, не из‑за любимых прыжков пошел в институт Вадим Миронов. Из‑за детей. Он так и сказал: «Из‑за детей, хочу, чтобы всегда рядом со мной были дети». И во дворе все своих малышей на него оставляли, знали, что с ними ничего не случиться, если они с Вадимом.

Видно, эти прыжки с шестом и сыграли свою роль в выборе воинской профессии. Полет при прыжке с шестом длится несколько мгновений. За это время прыгун переживает целую гамму противоречивых по своей сути чувств. Он идет в атаку на высоту, планка — его враг…

Глядя на подтянутую, спортивную фигуру призывника, члены комиссии райвоенкомата были единодушны: в команду 33 — воздушно‑десантные войска.

Учеба в учебном подразделении в городе Печоры Псковской области пролетела быстро. Перед выпуском из «учебки» он написал второй рапорт на имя командира учебного подразделения, в котором просил направить его в Афганистан. В первой просьбе ему категорически отказали. В его личном деле было записано, что он один у матери. Но он все‑таки настоял на своем.

Невыносимой пыткой для него было учить молодых солдат и отправлять их в Афганистан, а самому оставаться.

Уже потом, получив боевое крещение, он писал двоюродной сестре Ирине:

«…не знаю, поймешь ли ты меня, но все пути назад закрыты. Я пошел добровольцем. Пойми, трудно быть подонком и подлецом по долгу службы. А кем я был полгода, когда учил своих курсантов, которые должны были идти „за речку“? И как смотреть в глаза — беспокойные, полные упрека — их матерей, приезжавших провожать своих сыновей? Я не мог, не мог остаться в Союзе. Я корил бы потом себя всю оставшуюся жизнь. Помнишь, тот мальчишка, о котором я тебе писал, погиб. Это было уже слишком…

Зато теперь моя совесть чиста.

Главное, матери не говори об этом. Я ей пишу, что езжу по командировкам, как художник…»

Писал и другие письма:

«У меня все в порядке, из подразделения не выхожу. Заделался писарем — так что теперь штабной человек. Тебе обо мне нечего беспокоиться. Похудел, правда, на 15 килограммов, но ничего, приеду, ты меня откормишь».

Елена Львовна, конечно, не верила в его штабную жизнь. О своей другой жизни, полной смертельной опасности, он писал друзьям, двоюродным сестрам. С обязательным постскриптумом в конце: «Без права передачи маме».

Матери все же пришлось написать правду: «Подумаешь — Афганистан. Да что тут страшного… Сижу целыми днями, магнитофон слушаю — у нас тут общий „Шарп“. А бои… Так это дело добровольное…»

Лишь много позже она узнала, что вместе с отрядом Вадим по несколько раз в месяц отбивал атаки душманов, что по возвращении на базу валился с ног от усталости, но отдохнуть как следует не успевал — нужно было готовиться к новому выходу, а значит, и к бою.

Письма, письма, письма… Он писал много и многим. Разные по стилю и содержанию. Но всегда искренние, теплые, заботливые — любимой маме. Такие же нежные, но более суровые — двоюродной сестре, огромные, по пять и больше страниц — Наташе Литвиненко, однокурснице. Нет, она не была девушкой Вадима. Просто хороший, добрый товарищ. Они переписывались. Он так и не успел познать светлое и таинственное чувство любви. Это страшно — умереть, не познав любви…