Король утопленников - Алексей Цветков

— А что будет, если атомная война уничтожит всех нас и даже саму планету? — показывает на глобус любопытный пионер.

— Очень просто, — смеется учитель, — даже если все погибнет, материя останется, атомы бессмертны, и по законам диалектики через миллиард лет мир все равно придет к коммунизму, так что мы ничем не рискуем.

В его словах о бессмертии материи слышна смесь сожаления и надежды.

«Сегодня Ленин — это китаец!» — вывешивают студенты самодельное дацзыбао в университете. Они прочли в передовице, что Пекин разочаровался в политике Москвы. Мао вспоминает, как в их возрасте он с друзьями-подпольщиками решал, какой иероглиф лучше других годится для обозначения коммунизма в китайской письменности. Выбрали «совместная обработка полей».

— Обработка полей, — подхватывает студент, — потому что обезьяна стала человеком, когда взяла в лапу орудие?

— Не совсем так, — поправляет его Председатель, — я полагаю, она взяла в лапу оружие, чтобы сразиться с врагом, а уже потом, победив, нашла своей палке и мирное применение. Быстрое выживание в войне стало ключом к медленному выживанию в поле. Я не верю в долго размышлявшую обезьяну, придумавшую рыхление. Она схватила палку внезапно, чтобы отбиваться, мстить, нападать. А после не захотела выпускать ее из лапы, начала делать ей многое, и лапа стала рукой, а обезьяна — классовым человеком. Вначале появился солдат, а потом уже от него произошел рабочий. Вначале была военная техника, а потом из нее родилась вся остальная.

Мао крутит железную ручку и отворяет нереальной толщины бронированную дверь, чтобы показать президенту Никсону свое бомбоубежище. Все предусмотрено на случай атомной атаки.

Пока опасности нет, там, за открывшейся военной дверью, белая курица важно расхаживает по комнатам и клюет зерна, мастерски нарисованные на полу. Она выжила и снялась в пропагандистском фильме. Президент Никсон высказывается в том смысле, что всегда очень ценил восточное искусство. Председатель Мао расстилает перед ним карту мира, пододвигает кисть и тушь и просит изобразить дерево, на которое напал ветер. Никсон смеется. Мао показывает, как это сделать. Он капает на карту большую кляксу туши и сильно дует на нее. Никсон вглядывается в получившуюся порывистую крону и видит атомную войну.

Годар, Кардью, Бойс, Уорхолл смотрят эту сцену, постоянно высовываясь из-за кулис, пробуя аплодировать, отвлекая актеров жестами, щелкая вспышками фотокамер и кнопками диктофонов.

«Рубить собачьи головы!» — хором скандируют хунвейбины.

На сцену падает дождь из голов собак. Прямо к их шкуре пришиты дурацкие колпаки. Звучат мемуары Марко Поло об азиатской стране песьеголовцев. Некоторые из собачьих голов, отчаянно подскакивая и взволнованно лая, падают в зал, под ноги зрителей. Только освободившись от своих человечьих тел, эти головы приобрели верную классовую оптику.

«Нельзя иметь своей зубной щетки, с этого начинается капитализм», — рычит одна голова в колпаке, которую в тихом ужасе пытается подальше отпихнуть мыском туфли зрительница. Если бы этот текст стремился к гламурности, следовало бы назвать туфлю по имени, указать, из какой коллекции, но и вы, и я, и этот текст обойдемся без гламурности. «Нельзя иметь своей пары обуви, с этого начинается отчуждение», — вторит другая песья голова,

кусая даму за каблук. «Сам станешь вещью и будешь кому-то принадлежать, ходить из рук в руки, как стертый юань», — пророчествует третья голова, катаясь в проходе между рядами.

На сцене отрубленные головы пытаются перелаять друг друга, и четверо в масках и вывернутой пролетарской форме больше не могут разговаривать. Входит смерть в длинной мантии, сшитой из пропагандистских газет, усыпанных иероглифами. Она рассказывает о самой первой войне. Когда начальный человек Пань Гу вышел из яйца, темные духи, ослепленные его светом, разорвали его на пять частей. Узнав свет, драконы тьмы почувствовали голод, которого не было у них прежде. Каждая часть Пань Гу блуждает во тьме, не умея встретить других и соединиться с ними. Но в своем желании вернуться к единству пять частей первочеловека образуют пентакль, звезду. Смерть, читая иероглифы у себя на платье, объясняет четверым в масках, что после ухода Председателя, без своей пятой вершины, пентакль распался, и между ними нет больше ничего общего. Пораженно сняв маски, четверо оказываются обезьянами и с облегчением танцуют. Кажется, все. У обезьян густая черная шерсть и горящие желтые глаза. 4

— Расскажи мне, чего тебе не хватает в этой пьесе? — просила ты потом в японском кафе, в зале для курящих, гордо выложив пачку сигарет на стол. Ты никогда ее не раскрывала. Да и курить бросила больше года назад. Носила с собой, чтобы не чувствовать себя чего-то лишенной.

— Пьеса должна заканчиваться появлением известного немецкого философа Карла Маркса. Сжимая свой 11-й тезис в руках, как автомат, бородатый умник начинает стрелять в зал, избавляясь

от зрителей, свидетелей, людей — скрытых камер. От заплативших за билеты.

Еще там не хватает педагога, дающего пионерам минимум революционного воспитания:

1. Отказаться от любого морализма в пользу диалектики.

Нет плохих и хороших вещей, людей, ситуаций. Есть свои и чуждые стороны вещей, людей, ситуаций. Нужно вступать в контакт со своей стороной всего, усиливать ее и, наоборот, избегать и ослаблять чуждую сторону. Нужно всегда держать в уме чуждую сторону того, что выбрал, т. е. не доверять полностью никому и ничему.

2. Отказаться от прибыли как цели своих действий.

3. Поставить под сомнение институт собственности, культивировать ее условность и относительность. Покончить в себе с идентичностью, основанной на величине и форме собственности.

— Там нет такого педагога, потому что революция в пьесе уже произошла и твои пункты потеряли актуальность, — говорила ты, просматривая сообщения в телефоне, — но продолжай, мы же в зале были, а не на сцене.

— Если вам удались эти три пункта, вы неизбежно покидаете территорию системы. Дальше у вас одна задача: найти практическое выражение этим трем решениям. Как не быть заменимым источником прибыли, не быть охранником института своей/чужой собственности, не быть негодующим моралистом? Если у вас получается, то сознание, которое не терпит пустоты, заполняет вакуум, возникший на месте трех упраздненных идолов. Так у вас появляется личная революционная стратегия. Если вы готовы отказаться от трех химер, значит, вы готовы изобрести нового себя.

— А как насчет свободы? — смеялась ты, показывая мокрые зубы, — ведь красные так много запрещали?

— Для диалектика свобода и развивается через развитие общественных запретов. Капитализм, рынок и частная собственность так же естественны и свойственны человеку, как и каннибализм, инцест и изнасилование младшего старшим. История людей началась с запрета на эти естественные и по-человечески понятные вещи и должна продолжиться отменой частной собственности и преодолением рыночных отношений. Дословно «снятием» у Маркса. Пора бы запретить себе чем-либо владеть и кем-либо командовать. Пора бы перестать позволять и другим командовать и владеть. Это базовое условие появления общества «господ без рабов». 5

— Репрессии, — ты вкусно выговаривала каждую букву, — красным не простят репрессий, — рассматривая тростниковый сахар, уже успевший выйти из моды.

— Помнишь, как рассуждал революционный трибунал?

«Вот перед нами, — говорят в трибунале, — ни в чем таком вроде бы не виновный гражданин. Он никого не душил, не казнил, не мучил, а наоборот, отличался высоким образованием, вежливостью, незлобивостью, деньги тратил на искусство и путешествия. Один только за гражданином грех, он жил за счет чужого труда, то есть был, как и все в его роду, совладельцем того и сего и потому мог особенно не работать, а если и работать, то по собственной прихоти, в любом случае — источником его денег был чужой труд. И потому мы этого не очень виноватого человека накажем, конечно. За всех тех, кто создавал для него прибыль, за их идиотскую мучительную работу, за их несостоявшуюся жизнь мы с гражданином рассчитаемся. Но ведь и его предки до бог знает какого колена жили также за счет других. И никто из них не понес за это наказания. Получается, что в истории веками царила безнаказанность одних, живущих за счет других. Если кто и гиб на дуэли, то это здесь ни при чем. Сегодня мы изменим такое положение дел и наполним историю смыслом. Мы казним стоящего перед нами неплохого в общем-то человека много раз, за каждого его избежавшего расправы предка. Точнее, мы сделаем нашу казнь многосерийной. Скорее всего, к концу наказываемый сойдет с ума от того, что справедливость оказалась настолько связанной с болью, невыносимой и долгой. Но нам не нужна нормальность и здоровье этого гражданина. И то и другое украдено его семьей у других, и должно быть изъято. Нам нужна история, полная смысла, то есть такая, в которой использование чужих жизней не прощается и боль приходит по адресу даже через тысячу лет, тысячекратно выросшая из-за столь длительного откладывания исполнения приговора. Обсудим теперь детали наказания. Оно потребует от нас старательности и мастерства.