Третий рейх - Роберто Боланьо

Когда я рассказал об этом Ингеборг, она посоветовала мне не сидеть столько времени в закрытой комнате. Она считает, что мы должны записаться на курсы джоггинга и гимнастики, которые организуются при гостинице. Бедная Ингеборг, она ничего не понимает. Я обещал, что поговорю насчет этого с фрау Эльзой. Десять лет назад здесь не было никаких курсов. Ингеборг сказала, что сама запишет нас и незачем обращаться за этим к фрау Эльзе, когда все очень просто решается с помощью дежурного администратора. Я сказал, что согласен и что она может поступать так, как считает нужным Прежде чем лечь спать, я сделал две вещи, а именно:

1) приготовил бронетанковые корпуса к молниеносной атаке на Францию;

2) вышел на балкон и поискал взглядом какой-нибудь свет на пляже, указывающий на присутствие Горелого, но везде было темно.

26 августа

Последовал советам Ингеборг. Сегодня пробыл на пляже необычно долго. В результате сжег себе плечи и после обеда был вынужден идти покупать крем, чтобы кожа не так горела. Разумеется, мы устроились рядом с велосипедами, и я за неимением других занятий завел разговор с Горелым. Так или иначе, но этот день приготовил нам несколько новостей. Главная из них состояла в том, что Чарли вчера самым скандальным образом напился в компании Волка и Ягненка. Ханна сообщила об этом Ингеборг и все причитала, что не знает, как ей быть: бросить его или нет. Желание вернуться одной в Германию ни на миг не оставляет ее; она скучает по своему сынишке; она устала, и ей все надоело. Единственное, что утешает Ханну, — это ее великолепный бронзовый загар. Ингеборг утверждает, что все зависит от того, любит ли она Чарли по-настоящему. Ханна не знает, что ответить. Вторая новость заключается в том, что управляющий «Коста-Брава» попросил их покинуть гостиницу. Похоже, что вчера вечером Чарли и испанцы попытались избить ночного портье. Ингеборг, не обращая внимания на мои тайные знаки, предложила им переселиться в «Дель-Map». К счастью, Ханна уверена, что управляющий передумает или, на худой конец, вернет им деньги, которые они уплатили вперед. Думаю, все ограничится несколькими объяснениями и извинениями. На вопрос Ингеборг, где находилась Ханна во время перепалки, та ответила, что спала в своем номере. Чарли появился на пляже только после полудня, волоча за собой свою доску. Вид у него был тот еще. Взглянув на него, Ханна прошептала на ухо Ингеборг:

— Он себя просто губит.

У Чарли совсем иная версия происшедшего. В остальном же ему совершенно наплевать на управляющего и его угрозы. Он бормочет с полузакрытыми глазами и сонным видом, словно только что встал с постели:

— Мы можем переехать к Волку. Дешевле и ближе к жизни. Так сможешь узнать настоящую Испанию. — И подмигивает мне.

Это лишь наполовину шутка, мать Волка действительно сдает летом комнаты с пансионом или без по умеренным ценам. В какое-то мгновение мне кажется, что Ханна вот-вот расплачется. Ингеборг приходит на помощь и успокаивает ее. Таким же шутливым тоном она спрашивает Чарли, уж не влюбились ли в него Волк и Ягненок. На самом деле вопрос задается всерьез. Чарли смеется и говорит, что нет. А Ханна, уже успокоившись, уверяет, что это ее Волк с Ягненком хотят заманить в постель.

— Прошлой ночью они то и дело меня трогали, — говорит она, и в ее голосе странным образом уживаются кокетство и оскорбленное женское достоинство.

— Потому что ты красивая, — спокойно объясняет Чарли. — Я тоже попытал бы счастья, если бы не был с тобой знаком. Думаешь, нет?

В разговоре внезапно возникают такие славные названия, как «Дискотека 33» в Оберхаузене и Телефонная компания. Ханна и Чарли сразу становятся сентиментальными и начинают вспоминать места, с которыми у них связаны романтические переживания. Спустя некоторое время, однако, Ханна настойчиво возвращается к прежнему:

— Ты себя губишь.

Чарли кладет конец препирательствам, беря доску и входя с ней в море.

Мой разговор с Горелым вертелся вначале вокруг таких тем, как не было ли у него случаев воровства велосипедов, трудна ли его работа, не надоедает ли проводить столько времени на пляже под столь немилосердным солнцем, остается ли у него время на то, чтобы пообедать, какие иностранцы, по его мнению, лучшие клиенты и так далее. Ответы, достаточно скупые, звучали так: велосипеды у него воровали дважды, точнее сказать, их просто бросали на другом конце пляжа; работа у него не тяжелая; временами она надоедает, но не слишком; питается он, как я и подозревал, бутербродами; что касается клиентов, чаще всего берущих напрокат его велосипеды, то он понятия не имеет, какой они национальности. Я удовлетворился его ответами, терпеливо переждав паузы, наступавшие перед каждым из них. Несомненно, мой собеседник был человеком, непривычным к диалогу и, насколько я мог судить по ускользающему взгляду, довольно недоверчивым. В нескольких шагах от нас распростертые блестящие тела Ингеборг и Ханны впитывали в себя солнечные лучи. И тут я неожиданно сказал, что предпочел бы вообще не выходить из гостиницы. Он взглянул на меня без особого интереса и продолжил разглядывать горизонт, где его велосипеды становились неотличимы от велосипедов других хозяев. Вдалеке я увидел виндсерфингиста, дважды терявшего равновесие. По цвету паруса я понял, что это не Чарли. Я сказал, что моя стихия — это горы, а не море. Мне нравится море, но гораздо больше я люблю горы. Горелый никак не отреагировал на мои слова.

Мы снова замолчали. Я чувствовал, как солнце сжигает мне плечи, но не двинулся с места и не сделал ничего, чтобы закрыться. В профиль Горелый выглядел другим. Не хочу сказать, что таким образом его уродство было менее заметно (как раз наоборот, ибо он был обращен ко мне своей наиболее обезображенной стороной), просто он казался другим. Более далеким. Передо мною был словно бюст из пемзы, обрамленный густыми темными волосами.

Не знаю, что дернуло меня признаться ему, что я пишу. Горелый повернулся ко мне и, поколебавшись, сказал, что это интересная профессия. Я переспросил его, так как вначале подумал, что он меня неправильно понял.

— Но только не романы и не пьесы, — разъяснил я.

Горелый пошевелил губами и произнес что-то, но я не расслышал.

— Что?

— Поэт?

Мне почудилось, что под ужасными шрамами возникло подобие улыбки. Я решил, что отупел от солнца.

— Нет-нет, разумеется, не поэт.

Я объяснил, коль скоро он мне дал для этого повод, что я никоим образом не презираю поэзию и мог бы продекламировать на память стихи Клопштока или Шиллера. Но сочинять стихи в наше время не для любимой, а так — довольно бесполезно, как ему кажется?

— Или просто уродство, — сказал этот несчастный, кивнув головой.

Как такой калека мог называть что-либо уродством и не чувствовать, что это слово имеет прямое отношение к нему самому? Загадка. Во всяком случае, ощущение, что Горелый тайком улыбается, крепло. Вероятно, все дело было в глазах, отражавших эту улыбку. Его взгляд редко останавливался на мне, но когда это случалось, я ощущал в его глазах искру радости и силу.

— Если я и писатель, то особого рода, — сказал я. — Очеркист-креативщик.

И тут же в общих чертах поведал ему о мире wargames с его журналами, турнирами, местными клубами и тому подобным. К примеру, в Барселоне, объяснял я, действуют несколько ассоциаций, и хотя мне неизвестно, существует ли единая федерация, испанские игроки начали проявлять заметную активность в том, что касается европейских соревнований. С двумя из них я познакомился в Париже.

— Этот вид спорта сейчас на подъеме, — внушал я.

Горелый задумался над моими словами, затем встал, чтобы принять подплывший к берегу велосипед; без особого труда он перенес его в огороженное хранилище.

— Однажды я читал что-то такое про людей, которые играют в оловянных солдатиков, — сказал он. — Совсем недавно это было, вроде бы в начале лета…

— Да, в общем, это довольно близко. Как регби и американский футбол. Но меня оловянные солдатики не очень привлекают, хотя они здорово сделаны… Красиво… Художественно… — Я засмеялся. — Предпочитаю игры, которые происходят на доске.

— О чем ты пишешь?

— Да о чем угодно. Выбери любую войну или кампанию, и я скажу тебе, как в ней можно победить или проиграть, какие недостатки есть в данной игре, где ее создатель попал в точку и где промахнулся, какие недочеты выявятся в ходе партии, каков правильный масштаб игры и каков был истинный ход сражения…

Горелый смотрит на горизонт. Большим пальцем ноги он делает ямку в песке. Позади нас Ханна сладко спит, а Ингеборг дочитывает последние страницы книги про Флориана Линдена; когда наши взгляды встречаются, она улыбается и посылает мне воздушный поцелуй.

На мгновение я задумываюсь: есть ли у Горелого девушка? И была ли?