Птица малая - Мэри Расселл

Первый квартал или два они дружески болтали — рука Энн на его предплечье, ее серебряная голова почти вровень с его темной. Дважды Эмилио начинал говорить, но останавливался, неспособный найти слова. Улыбнувшись, она вздохнула и сказала:

— Ладно, расскажи мне о ней.

Сандос коротко рассмеялся и провел рукой по волосам.

— Что, это настолько очевидно?

— Нет, — мягко заверила она. — Просто я несколько раз видела тебя в университетском кафе с эффектной молодой женщиной и сложила два и два. Итак, расскажи мне!

Эмилио рассказал о непреклонной целеустремленности Мендес; ее акценте, который он мог безупречно имитировать, но не мог определить; высказывании насчет идальго, совершенно несоизмеримом с его робкой попыткой наладить отношения; враждебности, которую он ощущал, но не мог понять. И наконец, вернувшись к началу, — о почти физическом потрясении от встречи с ней. Не только оценка ее красоты или простая реакция желез, но ощущение… что он уже знает откуда-то Софию.

Когда он закончил, Энн сказала:

— Ну, это лишь догадка, но мне пришло в голову, что она сефардка.

Эмилио круто затормозил и замер, закрыв глаза.

— Конечно. Еврейка, испанская ветвь. — Он посмотрел на Энн. — Она думает, что мои предки вышвырнули ее предков из Испании в тысяча четыреста девяносто втором.

— Это многое объясняет, — пожала Энн плечами, и они продолжили прогулку. — Лично мне нравится твоя борода, милый, но она делает тебя похожим на Великого Инквизитора, каким его изображают киношники. Возможно, многое в тебе ее раздражает.

Архетипы Юнга работают в обе стороны, сообразил Эмилио.

— Балканы, — сказал он после паузы. — Ее акцент может быть балканским.

Энн кивнула.

— Возможно. Множество сефардов после высылки оказались на Балканах. Она могла приехать из Румынии или Турции. Или Болгарии. Откуда-то оттуда. — Энн присвистнула, вспомнив Боснию. — Я скажу тебе кое-что о Балканах. Если люди там считают, что могут забыть обиды, они пишут эпическую поэму и заставляют детей читать ее перед сном. Ты противостоишь пяти векам тщательно сохраняемых и очень дурных воспоминаний о католической Испанской империи.

Молчание длилось слишком долго, чтобы его следующее высказывание могло вызвать доверие.

— Я лишь хочу лучше ее понять.

Энн сделала лицо, говорившее: «О, ну конечно». Эмилио продолжил упрямо:

— Работа, которой мы заняты, достаточно трудна. Враждебность только делает ее еще тяжелей.

Мысленно Энн выдала циничный комментарий. Произносить это она не стала, но Эмилио, прочитав по ее лицу, фыркнул:

— Ой, не будь ребенком!

И Энн хихикнула, словно двенадцатилетняя девчонка, впервые услышавшая непристойный анекдот. Затем взяла его под руку, и они направились обратно, прислушиваясь к звукам района, отходящего ко сну. Собаки лаяли на них, листья шелестели и шептали. Какая-то мать звала: «Хизер, пора спать! Я не собираюсь повторять!»

— Хизер. Несколько лет не слышала этого имени. Вероятно, назвали в честь бабушки.

Внезапно Энн остановилась, и Эмилио обернулся, посмотрев на нее.

— Черт возьми, Эмилио, я не знаю — возможно, Бог столь же реален для тебя, как Джордж и я друг для друга… Нам едва исполнилось двадцать, когда мы поженились, — еще раньше, чем остыла земная кора. И поверь, никто не проживет вместе сорок лет, не заметив на пути нескольких привлекательных альтернатив.

Он попытался что-то сказать, но Энн вскинула руку.

— Погоди. Я намерена, мой дорогой, одарить тебя непрошеным советом. Знаю: это будет звучать несерьезно, — но не притворяйся, что ты не чувствуешь того, что ты чувствуешь. Именно так попадают в ад. Чувства — это факты, — сказала она, снова двигаясь с места. — Гляди прямо на них, занимайся ими. Проработай их настолько честно, насколько сможешь. Если Бог нечто вроде белой цыпочки из средних слоев, проживающей в пригороде, — что, признаю, довольно смелое предположение, — имеет значение лишь то, что ты делаешь со своими ощущениями.

Они уже могли видеть Джорджа, ожидавшего их в круге света на передней веранде. Ее голос был очень нежен.

— Может, Бог полюбит тебя сильней, если затем ты вернешься к нему с открытым сердцем.

Поцеловав Энн на прощание, Эмилио помахал Джорджу и отправился обратно в университет, получив немало пищи для размышлений. Энн присоединилась к Джорджу, но прежде чем Эмилио удалился за пределы слышимости, она прокричала:

— Эй! А что я получила за экзамен?

— Восемьдесят шесть. Ты облажалась с творительным падежом.

— Дерьмо! — завопила Энн, и сквозь темноту к нему донесся ее смех.

К понедельнику Эмилио сделал определенные выводы. Бороду он сбривать не стал, чувствуя, что это будет слишком заметно, зато подправил свое поведение, сделавшись таким же усредненным англо-американцем, как Щеголь Бриджес. София Мендес несколько расслабилась. Эмилио не позволял себе светской болтовни и вошел в ритм вопросов и ответов, который ее устраивал. Работа пошла спокойней.

Он начал встречать Джорджа Эдвардса на его тренировочной трассе и часть дистанции преодолевать вместе с ним. Эмилио решил бежать десять километров на большой весенней гонке. Джордж, собиравшийся бежать полный марафон, был рад компании. «В десяти километрах нет ничего постыдного», — уверял старший более молодого, ухмыляясь.

И он нашел для себя работу в средней школе бедного района Восточного Кливленда. Он нес свою энергию Господу.

В конце проекта Эмилио был вознагражден чем-то вроде минуты дружбы. На несколько недель София Мендес прекратила их встречи, а затем дала ему знать, что хочет кое-что показать. Эмилио встретился с ней в своем кабинете, и Мендес, обратившись к его системе, вызвала из сети файл. Жестом направив Сандоса в кресло, она села рядом с ним и сказала:

— Просто начинайте. Притворитесь, что готовитесь к назначению в миссию, где будете использовать язык, которого никогда не учили и для которого нет официальной программы обучения.

Он сделал, как ему велели. Через несколько минут Эмилио начал скакать туда и сюда, задавать наугад вопросы, гонять программу на разных уровнях. Тут было все: опыт многих лет, даже его песни. Все, чего он достиг, упорядоченное и систематизированное, увиденное сквозь призму ее потрясающего интеллекта. Спустя несколько часов Эмилио отодвинулся от стола и взглядом встретился с ее сияющими глазами.

— Прекрасно, — двусмысленно сказал он. — Просто прекрасно.

И впервые увидел, как София улыбается. Через секунду на ее лицо вернулось выражение яростной гордости, и Мендес встала.