Польский пароль - Владимир Петров

<…>

19 июля 1944 года[20].

6

Командир разведроты старший лейтенант Полторанин неожиданно получил вызов в штаб армии, Вызов как вызов, — чего на фронте не бывает! — однако удивляла присказка: «Собирайся основательно, поедешь на новую должность». Начальник разведки полковник Беломесяц по телефону ничего больше объяснять не стал: явиться во столько-то ноль-ноль, и будь здоров — положил трубку.

Явился. Но тут в штабарме его еще больше запутали: оказывается, теперь с предписанием на руках предстояло ехать в самые верха, в разведуправление фронта, в какой-то «городок Н.», название которого даже не разрешалось произносить вслух (хотя оно напоминало Полторанину что-то давнее…).

Все бы ничего, однако полковник Беломесяц в личной беседе недвусмысленно намекнул, что вызов и командировка Полторанина связаны с его неудачным разведрейсом в тыл немцев — в августе прошлого года под Харьковом, когда он попал в лапы гестаповской фельдкомендатуры. Поэтому, сказал полковник, ему надо немножко заняться воспоминаниями, припомнить важные детали, людей, с которыми довелось встретиться у немцев, ну, и, разумеется, общие впечатления. Время у Полторанина в дороге будет, вот и пусть займется «воспоминаниями на досуге».

Кому это все понадобилось, зачем?

А может быть, под благовидным предлогом его вызывают в отдел «Смерш»[21] для перепроверки? Тогда дело предстоит не из приятных: у него ведь «свидетелями» были одни немцы-эсэсовцы, да и тех, как помнится, бог на тот свет прибрал. Правда, пожалуй, не всех… Не отсюда ли потянется ниточка? Впрочем, к чему раньше времени голову ломать? Поживем — увидим.

Самое удивительное: его же перебрасывают на другой фронт! Беломесяц так и сказал: на 1-й Украинский. Вот тебе шанежки-ватрушки, лично перебрасывают, как какую-нибудь важную персону.

Добирался Полторанин на попутных, что называется, на перекладных. Сначала пристроился в кузов «студебеккера» к артиллеристам, перегонявшим тупорылые, в чехлах, гаубицы куда-то на север по рокадной дороге, потом пересел в один из попутных санитарных фургонов — в кабину к шоферу, а уже после обеда прыгнул в порожний «зис», ехавший в колонне.

Про совет полковника насчет «детальных воспоминаний» начисто забыл — не до них было! Полторанин впервые за всю войну вдруг увидел муравьино-суетную, бурлящую, как варево в котле, безалаберную жизнь фронтового тыла. Все гудело, урчало, очумело неслось куда-то в тучах тяжелой черноземной пыли — стучали бортами вдрызг заезженные газики-полуторки, перли напролом встречные танки и самоходки, с кошачьим фырканьем проносились юркие приплюснутые «виллисы», грохотали гусеницами работяги-тракторы с дальнобойными пушками на прицепе, матерились ездовые на бричках-двуколках, скалили зубы чумазые встречные шоферы… Столпотворение, сущий содом!

И уж кого стоило пожалеть в этой клубящейся свистопляске, так это девушек-регулировщиц. Стоят, бедолаги, крутят своими флажками, хлопают мохнатыми от пыли ресницами, и еще улыбаются. А на спинах черные мокрые полосы — до одури жарит солнце.

Все-таки воспоминаниями Полторанину заняться пришлось, только совсем другими. У въезда в пункт назначения — ют самый «городок Н.» — его высадили из кузова. Дежурный по КПП потребовал «очистить от посторонних транспорт арттехснабжения». Старший лейтенант спрыгнул на землю, огляделся и вдруг тихо охнул, почувствовал ватную слабость в ногах… Он узнал этот деревянный мост с покосившимися перилами, и этот речной откос, и старый дуб с дуплом, корявыми ломаными сучьями. Он был здесь ровно три года назад — в июне сорок первого…

Вот сюда он, сержант Полторанин, вывел из леса свое отделение — уцелевших после боя пять человек. А оттуда, из города, через мост выскочил мотоцикл с коляской, развернулся лихо и стал там, правее дуба, на берегу. Вышедший навстречу капитан НКВД (у него на рукаве был желтый щит с мечом) загородил им дорогу, потребовал документы. Полторанин успел заметить странное в двух красноармейцах, приехавших с капитаном: тот, что сидел сзади и спрыгнул, брякнув трофейным автоматом, как-то очень уж небрежно и широко расставил, раскорячил ноги. А второй, стриженый, без пилотки, лежал в коляске, почему-то связанный и почему-то с побитым лицом (может быть, дезертир?).

Вот он-то, в то время когда капитан проверял документы, вдруг рванулся, вывалился из коляски, истошно закричал: «Братцы! Это немцы, диверсанты!» — и тут же дернулся под автоматной очередью своего конвоира.

Он тогда спас их, всех шестерых. Они зарыли его здесь, под этим дубом… Кто он был, стриженый новобранец, как его звали? Документов при нем никаких не обнаружили…

Полторанин подошел к дубу, снял фуражку, поискал могильный холмик — нет, не осталось следов. Даже бугорка.

Молодцеватый сержант из наряда КПП приблизился, вежливо поднял руку к виску:

— Что-нибудь потеряли, товарищ старший лейтенант?

— Многое мы потеряли… — вздохнул Полторанин. — Ну теперь, слава богу, вернулись. Парня мы тут схоронили в сорок первом… Понимаешь, браток?

Сержант молча кивнул, сдернул с головы пилотку.

А город Полторанин не узнавал, может быть, потому, что в свое время ничего тут как следует не запомнил (торопились они — с юга пылила большая немецкая автоколонна). Единственное, что сейчас узнал, — поднимающуюся от моста по склону дорогу, по которой они потом вели плененных «красноармейца» и «капитана», который оказался увертливым, ловким, пытался демонстрировать свои диверсантские приемы. Однако они игнорировали эти приемы и вложили ему чисто по-русски, от души, — он едва переставлял ноги.

Через гарнизонную комендатуру старший лейтенант Полторанин отыскал в/ч, указанную в командировочном предписании. Она располагалась неподалеку, на соседней улице, в уютном двухэтажном домике — коттедже, полускрытом яблоневым садом. Правда, попал он туда не сразу, а предварительно поплутал, пока наконец не отыскал калитку в переулке. Потом еще с полчаса посидел на скамейке у крыльца, перекурил: дежурный офицер выяснял, к кому, собственно, он прибыл.

Оказалось, к Ноль четвертому. А это не в самом доме, объяснил дежурный, а во флигеле, в дальнем углу сада.

Здесь было прохладно, в темном коридоре пахло дачной сыростью и гулял сквознячок через распахнутые окна и двери. Несло крепчайшей махрой, прямо шибало в нос. Полторанин заглянул в комнату — у стола, уткнувшись в бумаги, пожилой щуплый майор чадил козьей ножкой, синие пласты дыма тянулись в окно. «Неплохо устроился дядя, с вентиляцией», — одобрительно подумал Полторанин.

— Прибыл в ваше распоряжение!

Майор повернул голову и посмотрел осуждающе, как глядит учитель на опоздавшего ученика:

— Прибыл — это хорошо. А кто прибыл — неизвестно.

— Командир разведроты старший лейтенант Полторанин!

— А зачем прибыл?

— Для прохождения дальнейшей службы.

Майор сунул козью ножку в обрезанную снарядную гильзу, тщательно загасил ее и покачал головой:

— Ай-ай… Ас-разведчик, снайпер и следопыт, лихой командир, а докладывать по уставу не умеешь. Нехорошо, Полторанин…

— Извините, товарищ майор! Да как-то так с дороги… Растерялся малость.

— Ну это ты не заливай. Растерялся… — буркнул майор, разглядывая Полторанина из-под насупленных густых бровей. — Вот когда-то в Черемше ты небось не терялся. И на казенных лошадях ночные скачки устраивал, и без спросу на тракторе катался. Я ведь знаю.

— Откуда?.. — опешил Полторанин, удивленно, даже испуганно присматриваясь к тщедушному майору: что это за штучки, за приемчики — ворошить личную жизнь чуть ли не с пеленок? — Откуда вам известно?

— А вот из твоего личного дела. — Майор хлопнул по коричневой папке на столе, хитро ухмыльнулся: — Тут про все твои художества написано.

— Нет там этого! — насупился разведчик. — И нечего меня на пушку брать!

Майор расхохотался, вышел из-за стола, сделал несколько шагов, чуть прихрамывая.

— Ай да Полторанин! Ты все такой же занозистый! А ну-ка, иди к окну, к свету, разгляжу тебя как следует. Не узнаешь меня? А помнишь, как ты в Черемше на стрельбище мишень мне испортил? Помнишь следователя по особо важным делам Матюхина? Ну в тридцать шестом году по диверсии с экскаватором?..

Полторанин изумленно таращил глаза: ну конечно, он узнавал этот седоватый стриженый ежик и этот бугристый нос, похожий на картофелину!..

— Вспомнил! Так у вас же тогда еще усы были? Ну такие… Как, извините, у Адольфа…

— Были, — кивнул майор. — Да сбрил. Дискредитировали, черт бы их побрал. Ну ладно, земляк, садись. Клади свой сидор, снимай фуражку — да к столу поближе. Чай будем пить.

Сели. Майор налил из термоса крепкого чая, достал из тумбочки сахар, ложечки, сухари.