Я вчера видел раков - Михаил Жванецкий

Какое жить наслаждение, какое петь удовольствие!

Как живешь? Только подумаешь, так и ответить нечего, а не подумаешь – и отвечать не стоит.

Как?! Вам ничего не говорили?

Все наши несчастья начинаются фразой: «Как, разве вам ничего не говорили?»

Он (по телефону). Девушка, девушка, в чем дело? У меня уже несколько дней молчит телефон, девушка?

Она. Как? Разве вам ничего не говорили?

Он. Нет.

Она. А вы открытку получали?

Он. Нет.

Она. Как? Вы же должны были получить.

Он. Да. А я не получил.

Она. Вы должны были получить. (Кладет трубку.)

Он (набирает). Девушка!..

Она. Пятнадцатая.

Он. Уважаемая пятнадцатая. У меня уже три дня молчит телефон.

Она. А вам ничего не говорили?..

Он. Нет, нет, ничего. И открытки не было. А что случилось?

Она. Должна была быть. А из управления вам звонили?

Он. Нет.

Она. Странно.

Он. Что случилось?

Она. Вам изменили номер.

Он. Девушка, миленькая, пятнадцатая, не бросайте. За что? Почему?

Она. Там узнаете.

Он. Может быть, вы знаете, почему нет писем, телеграмм. Уже очень долго.

Она. Как, вы еще не знаете? (Щелкнула. Отключилась.)

Он. Нет, нет. Что случилось? Пожалуйста!

Она (щелкнула, включилась). Уже месяц, как вам поменяли адрес.

Он. Ой! Ай! За что? Куда бежать? Всему дому поменяли?

Она (щелкнула). Нет. Только вам.

Он (растерянно). Что же делать? Я же так жду. А тут приходят письма, повестки на фамилию Крысюк. Куда их пересылать?

Она. Постойте, вам что, действительно ничего не говорили?

Он. Нет.

Она. Это вам.

Он. Как?.. Я же…

Она. У вас изменилась фамилия в связи с вводом новой станции. Разве вы не получали открытку?

Он. Нет… Что же теперь делать? Меня же никто не знает…

Она (щелкнула). Вас предупредили. Вот у меня список. Против вас стоит птичка: «Предупрежден».

Он. Нет, нет. Я ничего не получал.

Она. Значит, получите. (Щелкнула, положила трубку.)

Он (набирает). Девушка…

Она. Восьмая.

Он. Мне пятнадцатую, пожалуйста.

Она. Минутку.

Он. Простите, милая пятнадцатая, как меня теперь зовут?

Она. Это Крысюк?

Он. Д-да…

Она. Сейчас, сейчас… Семен Эммануилович.

Он. Так я уже не…

Она. Нет-нет. Это все осталось. Год рождения – 1926.

Он. Мне же сорок два…

Она. Это по-старому. Вам теперь пятьдесят шесть, еврей!

Он. Опять?!

Она. Да. Родители – кулаки-землевладельцы.

Он. Откуда? Что? Какие землевладельцы? Мы из служащих…

Она. Нет, нет. Это изменено. Вам должны были послать открытку, но я вам могу зачитать, если хотите.

Он. Да. Да. Обязательно.

Она. Крысюк Семен Эммануилович, пятьдесят шесть лет, из раскулаченных, продавец.

Он. Кто?

Она. Продавец овощного отдела.

Он. Позвольте. Я врач. С высшим. Первый медицинский в пятьдесят втором году.

Она. Нет, нет. Это отменено. Вы продавец.

Он. Где, в каком магазине?

Она. Вы сейчас без работы. Вы под следствием и дали подписку.

Он. За что?

Она. Недовес, обвес. Этого в карточке нет, то ли вы скрывали. Я не поняла. Вам пришлют. Там что-то мелкое. Ну, у вас родственники там…

Он. Нет у меня там.

Она. Теперь есть.

Он. Где?

Она. В Турции.

Он. Турки?

Она. Нет… Сейчас палестинцы. Тут написано, что вы подавали какие-то документы. Что-то просили.

Он. Что просил?

Она. Тут неясно. Вам отказано. И от соседей заявление. Просят вас изолировать.

Он. Мы же незнакомы. Я их никогда не видел.

Она. Просьба рассматривается. Скажите спасибо, что у меня время есть. Я не обязана отвечать, я завтра ухожу в декрет, так уж сегодня настроение хорошее!

Он. Спасибо вам, пятнадцатая, пусть ваш ребенок будет здоров.

Она. Так что вы сейчас из дому не выходите. Соседи могут избить вас.

Он. Ладно. Спасибо. А тут письма, повестки на имя Крысюка, что делать?

Она. Ну как? Отвечайте. Это вам все!

Он. Простите, у меня дети есть?

Она. Сейчас… Маша, посмотри у Крысюка дети… (Щелкнула.) Минуточку! (Щелкнула.) Двое. Сын восемнадцать и дочь двадцать семь.

Он. Где они?

Она. Он спрашивает, где они. (Щелчок.) Уехали в прошлом году.

Он. Они мне пишут?

Она. Минуточку. (Щелчок.) Им от вашего имени сообщили, что вы скончались.

Он. А всем, кто меня вспомнит под старой фамилией?..

Она. Лучше не стоит общаться. У вас и так хватает… Вам еще – курс лечения…

Он. От чего?

Она. Здесь сказано – туберкулез.

Он. Но я здоров.

Она. Сказано – кашель.

Он. Возможно.

Она. Вам тут что-то положено.

Он. Что?!

Она. Штраф какой-то.

Он. Спасибо.

Она. Да! Вы должны явиться.

Он. Ну и черт с ним.

Она. Нет. За деньгами. Перевод был. Но вас не нашли.

Он. Как – не нашли? Вот же находят все время.

Она. Вас не нашли и отправили обратно.

Он. Откуда перевод?

Она. Не сказано.

Он. Скажите, девушка, а внешность мне не изменили?

Она. Вот вы даете. А как же можно внешность изменить? На глупости у меня нет времени. (Щелчок.)

Он. Так что же мне делать?

Голос из трубки. Ждите, ждите, ждите…

Общий порядок

Обыкновенное времяпрепровождение нашего человека – смотреть, как бы чего не свистнули, другого – наоборот, и оба заняты. Половина пассажиров следит за тем, чтобы другая половина брала билеты в трамвае, и первая половина уже не берет: она на службе. Таким образом, едет по билетам только половина народа.

Так же как половина населения следит за тем, чтобы вторая половина брала в порядке очереди, и сама, естественно, или, как говорят, разумеется, берет вне очереди, из которой тоже образуется очередь, параллельная первой. И те, кто стоял в живой очереди, зорко наблюдают за порядком получения в очереди, которая вне очереди, чем и достигается вот эта прославленная всеобщая тишина.

Сергею Юрскому

Товарищи! Вот было время, кто нас помнит! Как было интересно разоблачать, искоренять, высмеивать эти недостатки! А возмущались, а жаждали – не славы, при чем тут слава? – а искоренения, не устранения, а искоренения, именно – нения! Если не всех, то хотя бы одного! Но с условием: при жизни! Золотое время – молодость! Как чего-то одного хотелось! Не всего слабо, как сейчас, а одного и сильно, как тогда. Это же еще только начинались беспорядки на железной дороге, а мы уже – и куплеты, и танцы! Это еще колбаса приличная была, мясо в сосисках, бычки до потолка, сгущенка стенами стояла. А мы уже кипели. Нам кричали: «А что вы предлагаете? Критиковать все могут». «Вот вы и критикуйте!» – кричали мы. «Ну и что же?» – кричали они. «Что же? – кричали мы. – Искусство разве не меняет жизнь?» «Никак!» – кричали они. «Врете! – кричали мы. – Вот оно как повсюду!» «Как?» – кричали они. «А так», – отрезали мы. Ох, время золотое! Слава богу, все прошло. Перевалили. Затихли. Сейчас иногда вскрикнет кто-то, но остальные придержат. Глянь в зеркало – пожилой мужчина… Но как приятно на свои фотографии смотреть… Ох, если б вернуть то время! Может, так же и прожил бы сначала, если б не знать, конечно, чем оно все кончится. Снова не знать и снова бороться. Эх! О сегодняшнем дне говорить не буду, так как не понимаю, о чем идет речь. Настолько меркнет то, что есть, перед тем, чего нет… И как-то тишина так, покой, безветрие. Только молодежь спрашивает: «Как это вам удалось? Какими вы были?» Что нам удалось, не знаю, а вот какими мы были, не знаю тоже. Я так думаю, что смотреть на нас в любом состоянии – большое удовольствие. И сейчас кипим. Раньше по поводу непорядков, сейчас – по поводу неудобств. Но кипим. Нас так и найдут – по испарениям.

Дорогой Сергей Юрьевич! Позвольте коротко о себе. Самое удивительное, что я старше вас, но не умнее. Наши пути вначале пересеклись, потом стали параллельными, что для Одесского порта – большая честь.

Дорогой Сергей Юрьевич! Мы уже как-то однажды случайно отметили ваше сорокалетие, и вот пожалуйста, дотянули и тянем дальше, вопреки всем ожиданиям. Мы перевалили через перевал. Уже пошумели, погалдели и ждем наград, придумав себе причину. Но правительство молчит, и мы громко хвалим друг друга, с надеждой поглядывая вверх. Думаю, что своими выступлениями вы в полном одиночестве принесли прибыли во много раз больше, чем несколько средних колхозов в средней полосе России, и, что главное, в отличие от них, хотя бы один человек вышел от вас чуть более образованным.

По-разному и одинаково сложилась судьба каждого въезжавшего в Москву. Все мы привезли в столицу что-то свое, довольно скоро распродали, кое-что поменяли на шмотки и сидим на них, тепло глядя по сторонам, ожидая, что из шмоток вылупятся мысли. И только вы время от времени пролетаете по этому базару, сверкая неустроенностью и похлопывая молодежь. Потом снова скрываетесь в Театре имени Моссовета, где скрываются многие. Видимо, уже пришло время прийти и посмотреть, что вы там делаете.

Как мы все догадываемся, наиболее значительный след в искусстве оставили люди 34-го, 35-го и, с большой надеждой скажем, 31-го года рождения, особенно марта месяца. Поэтому сообщаю вам, дорогой Сергей Юрьевич, что пятьдесят лет – это молодость. Единственное отличие от сорокалетия в том, что в такой день на почетных местах у артиста сидят урологи, пульмонологи, кардиологи, очковые и зубные протезисты. По ним легко определить диагноз и творческие успехи юбиляра. Отныне это наша компания конца дней, и наша задача – веселить и развлекать их с такой силой, с какой они нас лечат. Самое приятное, дорогой Сергей Юрьевич, что мы работали-работали, копили-копили, а терять нам нечего. Значит – смелей вперед, открывая новые формы, наполняя их старым содержанием. В общем, продвигаясь в остроумной компании врачей к яркому свету в конце тоннеля, уже ясно осознаешь, что все нормально, все в порядке, может быть, даже хорошо. Просто мы не умеем определить. А чтобы хорошо и весело, надо остановиться на том, что сделано, разбивая его на мелкие кусочки и не доходя до слова «однако». Сделано много, не сделано еще больше. Значит, есть для чего ходить и стараться, есть для чего не выключаться и не отдыхать, даже валяясь на пляже.