Подозреваются в любви (СИ) - Комольцева Юлия

И вот — он мучился, не представляя, как проведут очередные выходные они с Дашкой. И все приходило само собой — шуршание листьев под ногами, беспричинный смех, сплетенные пальцы, неожиданно яркое солнце. Дашка вырывалась и уходила вперед, а он смотрел, как она шагает по лужам, и капли грязной воды оставляют следы на ее колготках, и тонкие ноги в старых, больших сапогах ужасно похожи на карандаши в стакане. Она никогда не задумывалась об одежде, Андрей, напротив, одевался со вкусом и любил покрутиться перед зеркалом, без лишнего, впрочем, самолюбования. Просто ему нравилось хорошо выглядеть. Нравилось ловить взгляды молоденьких девушек, чувствовать силу своих упругих мышц, нравилось, как сидят на крепких бедрах модные брюки, как обтягивает мощную грудь мягкий новый свитер или открытая майка. Гордость, пожалуй, была основной чертой его характера. Андрей имел все основания гордиться собой, так он считал тогда. В неполные тридцать лет он многого добился и добился сам, без чужой помощи. Работать Андрюша Комолов начал рано — в шестом классе он организовал мойку машин во дворе и, несмотря на насмешки и грубые вмешательства взрослых соседей, сумел раскрутиться. Правда, очень скоро пришли злые дядьки-милиционеры и наподдавали юным «бизнесменам» по самое не балуй. По тем временам задумка Андрея была неслыханной наглостью, но все-таки она успела принести ему некоторый доход. На вырученные деньги он уехал в Литву к бабушке, оставив родителям внушительную записку на трех альбомных страницах. В постскриптуме Андрей просил их не волноваться и обещал вести себя прилично — бабушку не обижать, в футбол на кухне не гонять, ребят в поход на Кавказ не агитировать, и главное — сразу же купить обратный билет в качестве доказательства своей преданности. Комоловы привычно поахали, вставили письмо в рамку и стали звонить в Литву. Андрей тем временем добирался туда на электричках и автобусах, в советское время с путешествиями по России-матушке было проще.

После литовских каникул он защищал свою независимость еще упорней — благосостояние родителей не давало ему покоя и превращалось в комплекс. Он разносил газеты, работал грузчиком на рынке, продавал ворованные с городских клумб цветы. Закончив школу, Андрей поступил в местный институт на юридический. Наверное, потому, что его папа мечтал видеть сына профессиональным спортсменом, а мама пророчила мальчика в педагоги. Задатки были и для того, и для другого, вот Андрей и выбрал третье. Он противоречил не только окружающим, но и самому себе. Ему не хотелось быть похожим на родителей, которые все оценивали рублями, однако деньги стали и для него основной целью. Деньги, и все, что они давали. Он гордился прежде всего тем, что сумел выжить в столице и не затеряться среди неудачников, а вполне перспективно продвигаться по служебной лестнице и вполне успешно заканчивать второе высшее образование. Он приходил в восторг оттого, что сделал дорогой ремонт в общежитской комнате, что может позволить себе покупать продукты в супермаркетах или пригласить девушку в ресторан. Он не съезжал из общежития только из-за лени, было некогда подыскивать съемную квартиру рядом с университетом, договариваться с хозяевами, перевозить вещи.

Противоречивость его натуры выражалась не только в отношении к благам этой жизни. В то время он вообще был в разладе со всем миром и самим собой. С одной стороны — молодой, подающий надежды адвокат, с другой — неприкаянный мальчик, загнавший в глубины души романтические порывы и страстное желание быть понятым.

— Ты не понимаешь! — исступленно кричал он Дашке, когда она удивлялась, к чему ему второй диплом по профессии, которая, в принципе, ему не по душе.

Она просто чувствовала, что ему тошно и горько, как бы он ни хорохорился. Ему было трудно отказаться от адвокатуры, не приносившей морального удовлетворения, но дающей благосостояние и надежду на красивое будущее. Он сам себя не понимал, и в этом была его беда, но не вина. Оба — и Даша, и Андрей — в то время слишком озадачивались своими отношениями с миром, чтобы обратить внимание на собственные вселенные, где царил хаос.

Если бы кому-то пришла в голову идея подсмотреть за ними, стало бы ясно, что любовь, заполнившая их сердца, оказалась ненужной. Она выглядела подкидышем, которого Дашка приняла со свойственной ей обреченностью, Андрей же — наоборот — отвергал, панически страшась любой зависимости. Его пугала собственная уязвимость, когда Дашка вдруг задерживалась на работе или плакала беззвучно в подушку от того, что нет писем от отца. Андрей хотел, чтобы она была счастлива, но только с ним, и — одновременно — отталкивал ее, чтобы уберечь собственную независимость. Но любовь уже захватила их сердца и упрямо швыряла навстречу друг другу, и острые углы их характеров, и горькие несовпадения их мировоззрений, и различие их судеб — все натыкалось на беспредельную силу притяжения и разбивалось вдрызг, в мелкую крошку, от которой оставались лишь неглубокие порезы. Эти ранки Дашка предпочитала зализывать в одиночестве, Андрею было легче забыться в объятиях случайной знакомой. Он не считал это предательством, изменой, но скрывал свои похождения от Даши. Она догадывалась, она просила — «скажи мне правду!». И он, такой прямодушный всегда, такой откровенный, отвечал:

— Я люблю тебя.

С таким видом, что Дашка возненавидела эти слова. Он будто одаривал ее шубой с царского плеча.

Два года — тысячу немыслимых, сумасшедших, счастливых мгновений — любовь не позволяла им оторваться друг от друга, а они губили ее каждым словом и жестом. Естественная потребность быть понятым и остаться при этом свободным превратилась в навязчивую идею, пока Андрей не попытался быть честным с самим собой. Он знал, что жить с Дашкой невыносимо, слишком разными они были. Он понимал, что без нее жизнь приобретет другие цвета и оттенки. Он не чувствовал в себе ни сил, ни желания менять палитру. Он хотел только одного, и это пришло не внезапно, не вдруг, так было всегда — просыпаться рядом с ней, думать о том, как вместе провести день, кричать на нее, целовать ее, не понимать ее и доказывать ей — именно ей! только ей — свою правоту. Даша была из другого мира, и только содрав в кровь коленки, набив тысячу шишек, сорвав до хрипа голос, Андрей нашел, дозвался ее. Неужели ради того, чтобы сказать, как она ему не нужна?

Он пытался понять ее разумом, и только когда прислушался к сердцу, стало легче. И все, против чего восставало его существо — Дашкина беззаботность, умение ничего не делать и получать от этого удовольствие, нежелание приспосабливаться, какая-то дикая, необузданная неуправляемая жажда жизни, истеричность, нерешительность, кофе в огромных количествах, сто пятая серия «Санта-Барбары», замызганные джинсы с мятой футболкой навыпуск, — все это уместилось в душе Андрея, не оставив ни единого свободного уголка.

— Вам со Степкой надо уехать, — сказал Андрей, собравшись с духом и приготовившись отлеживаться под столом, когда Дашка начнет орать.

Но, вероятно, сегодняшний день был диковинным во всем. Она не повернулась к нему, она не повысила голоса, не сделала страшные глаза.

— Куда? — услышал Андрей спокойный вопрос жены.

— Я договорился с Лешкой, — машинально ответил он и отложил ложку. — Что с тобой?

— У?

Она обернулась и смотрела на него сосредоточенно, словно школьница на учителя. С готовностью продолжить рассказ с любого места и без запинки ответить на дополнительные вопросы. У него накопилась их куча, но он мечтал засунуть эту кучу подальше, забыть о ней и молча прижать к себе эту дурочку с умными глазами.

— Чего ты мычишь? Я спросил, что с тобой происходит. Ты какая-то не такая…

— А какая я? Разве ты меня знаешь? — с искренним любопытством воскликнула она.

Ему следовало покаянно опустить голову и зардеться стыдливым румянцем. Ему следовало пойти и утопиться, потому что жить с таким чувством вины невозможно. Ему давно пора было забыть, что у него есть жена — любимая, обиженная им женщина. А он все помнил, черт подери, он помнил! Ее нетерпеливые губы, ее холодные пальцы, ее шумное дыхание у себя на груди. Он, как последний балбес, надеялся воскресить эти воспоминания не только в своей черепной коробке.