Вельяминовы. За горизонт - Нелли Шульман

В бытность свою заместителем министра, Серов не занимался шарашками, где содержали осужденных ученых. За два последних года почти все такие места закрыли:

– Несправедливо арестованных мы реабилитировали, и будем это делать дальше… – он поинтересовался у Кардозо условиями обитания ученых на острове. Профессор спокойно ответил:

– Товарищ генерал, беззакония, творившиеся во времена Берия, давно прекращены. Моих подчиненных освободили от несправедливых обвинений, но многие ученые решили остаться на острове, с подписанием обязательства о неразглашении секретных данных… – Кардозо погладил холеную бороду, – сами понимаете, на воле, если можно так выразиться, у них не появится таких условий для работы…

Серов не удивился, что ученые захотели перейти под покровительство армии:

– Военные исследования всегда находятся в приоритете… – он кивнул:

– Надеюсь, что вы тоже нас не оставите, профессор, продолжите научную работу… – Кардозо значился главным консультантом Министерства Обороны, ГРУ и Комитета Госбезопасности. Давид Самойлович пыхнул ароматной сигарой:

– Я почти десять лет живу на острове, Иван Александрович. Я, можно сказать, женат на науке… – он усмехнулся, – у меня нет другой семьи, кроме моих коллег, и нет других привязанностей, кроме дела моей жизни… – он допил кофе:

– Сейчас мы, в основном, занимаемся теоретическими изысканиями, в фармакологии, эпидемиологии, и так далее… – он повел рукой, – у нас есть лабораторные животные, но, не скрою, что нам хотелось бы приносить больше пользы, как, например, в прошлом году…

Осенью прошлого года, в сорока километрах от Бузулука, на Тоцком военном полигоне провели учения, с воздушным взрывом ядерной бомбы. Через час в район эпицентра направили почти пятьдесят тысяч солдат и офицеров:

– Жуков приказал проверить нашу боеготовность, в случае атаки западного противника, – вспомнил Серов, – неизлечимо облученных отправили на остров Возрождения, их лечили подчиненные Кардозо… – армия получила отличные материалы по течению лучевой болезни. Раскрыв антикварный, серебряный портсигар, Кардозо предупредительно щелкнул зажигалкой. Серов, задумчиво, сказал:

– Исследования прошлого года у вас не последние, профессор. Впереди еще много таких… – он поискал слово, – мероприятий. Более того, я войду к армейским коллегам с предложением о целесообразности создания у вас некоего… – генерал пощелкал пальцами, – экспериментального, закрытого госпиталя. Душевнобольных преступников надо где-то содержать… – улыбка у Кардозо была приятная, мягкая:

– Мы с готовностью этим займемся, товарищ генерал. Говоря о душевнобольных… – он передал Серову папку, – моя справка, касательно интерната… – Серов пошелестел страницами:

– С психологом, вы хорошо придумали. Вообще, за то, что вы разговорили шоколадку, – он усмехнулся, – вам полагается еще один орден. Надо было ее назвать не Светой, а Еленой, Аленкой… – Кардозо хохотнул:

– Мы можем провести еще один цикл гипноза, товарищ генерал, и она станет Еленой. Но я должен предупредить, что и ее, и Иванову нельзя оставлять без присмотра. Иванова получает таблетки, согласно распоряжению… – Серов не видел причин отменять приказ Берия, – а у Мозес память теперь больше похожа на сборную солянку. Неизвестно, что она вспомнит, и когда… – Серов похлопал его по плечу:

– Подберите надежного человека, профессор… – на поле замахали. Кардозо развел руками:

– Мой рейс. Обещайте, что приедете к нам, Иван Александрович. Попробуете аральскую уху, поохотитесь на уток, в камышах… – Серов отозвался:

– Постараюсь к вам вырваться, в скором времени, и жду ваших соображений, по открытию госпиталя… – он взглянул на часы:

– Мне тоже пора, Давид Самойлович… – по расчетам Серова, генерал Журавлев должен был сейчас подъезжать к Бузулуку. Темное взлетное поле, осветили прожекторами. В ярких лучах кружились большие снежинки. Они с профессором обменялись рукопожатием:

– С новым годом, Давид Самойлович, – весело сказал Серов, – вы, наверное, наряжаете пальму… – Кардозо рассмеялся:

– Даже в Конго и в маньчжурские степи нам доставляли рождественские елки, товарищ генерал. Дерево везут из Москвы, с шампанским, с подарками от министерства, от Академии Наук. И вам хорошего нового года, Иван Александрович, пусть он приблизит нас к победе коммунизма… – Серов проводил глазами широкие плечи, в дубленой куртке. Профессор легко взбежал по трапу:

– Ему пятый десяток, а выглядит он лет на тридцать. Только седина выдает его возраст. Отличный работник, надо его представить к ордену, перед будущим съездом… – красные огоньки самолета ушли в вечернее небо.

Серов поднял трубку телефона: «Подавайте мою машину».

Бузулукский бор

Молчаливый техник в штатском щелкнул рычажком выключателя. Гирлянда лампочек, обвивающих пышную елку, замигала разноцветными огоньками. В гостиной растопили камин, на стол выставили шампанское, и бутылки московского ситро, для Саши. Закуски привез на тележке человек с непроницаемым лицом.

Наум Исаакович не сомневался, что все, так называемые, техники и повара, состоящие при шале, вооружены. Он покуривал, устроившись в кресле у камина:

– Я никуда не сбегу, территория особняка охраняется. Кроме того, я должен увидеть Сашу, рассказать о наброске Вороны…

Едва увидев эскиз, среди разрозненных бумажек, оставленных доктором Кроу, Наум Исаакович понял, о каком месте идет речь. Он, правда, не понимал, каким образом доктор Кроу, сидя за сто километров от круга скал, на плато, могла догадаться, как они выглядят:

– Но Воронов, во второй опале, летал гражданским пилотом, в Заполярье. Он мог наткнуться на это место, рассказать ей о холме… – у Наума Исааковича не имелось данных аэрофотосъемки. Насколько он знал, ни одна экспедиция, даже дореволюционная, не изучала скалы. Он заинтересовался холмом, проверяя отчеты местных лагпунктов, перед отправкой Вороны на Северный Урал:

– Я хотел удостовериться, что поблизости не держат никого подозрительного… – трещала бумага сигареты, он глотал ароматный дым, – и удостоверился. Как говорится, три раза, не совпадение, а система. Разобраться бы еще, какая система…

Три года подряд в окрестностях холма наряды войск НКВД, охранявших лагеря, ловили зэка, ударившихся в бега:

– Уходили они не в одиночку, а группой. Уголовники берут с собой людей, как будущее мясо… – Наум Исаакович поморщился. Группы бесследно исчезали, найденные зэка несли откровенный бред:

– С ними было не поговорить, их почти сразу пускали в расход… – зэка упоминали галлюцинации, голоса, звучащие в метели:

– Знакомые люди оживали из мертвых, появляясь ночью в палатке, а живые товарищи по побегу, наоборот, превращались в трупы. Думая, что люди замерзли, зэка начинали разделывать их на куски, а те двигались, под ножом… – якобы мертвые друзья и родственники звали беглецов спуститься в какие-то пещеры:

– Где, по их словам, исполняются желания, – Наум Исаакович зевнул, – любой ученый подымет меня на смех. Я изучал отчеты безнадежных сумасшедших о наркотических видениях. На чифире или краденых из лагерной больнички лекарствах, еще и не такое увидишь или услышишь… – на долгое время, забыв о семи камнях, Эйтингон вспомнил о месте, наткнувшись на рисунок доктора Кроу:

– Она не стала бы бездумно калякать, она не такой человек… – интерес Вороны к скалам остался загадкой:

– Как загадка и сами скалы, – он бросил окурок в камин, – для чего я хочу посвятить Сашу в эту историю, ему нет и четырнадцати лет… – Эйтингон вздохнул:

– Ясно, для чего. Скорое освобождение мне не светит. Я вообще не знаю, выйду ли я когда-нибудь на волю… – процесс Наума Исааковича, вернее, трибунал, состоялся в его отсутствие подсудимого. Ему, правда, подсунули бумажку о десяти годах лишения свободы. Эйтингон закорючку поставил, но документу не поверил:

– Влепят еще четвертак, по ходу дела, как мы поступали с буржуазными националистами из Прибалтики и с бандеровцами. Они сидят, как сидят и бывшие власовцы. Хрущев их не реабилитирует, еще чего не хватало… – Эйтингон хотел поручить Саше стать его представителем на воле:

– Уголовники всегда заводят себе помощников, – почти весело подумал он, – никто из них не вызывает подозрений, но все они работают на зону… – Эйтингон собирался попросить Сашу разыскать его детей:

– Не сейчас, он и сам ребенок. Позже, когда он вырастет, станет юношей. Я не могу оставлять девочек и Павла на произвол судьбы, они моя ответственность… – Наум Исаакович вспомнил:

– Искупление. Ерунда, я не верю в Бога, и мне нечего искупать. Я не могу бросить детей, как я не мог не спасти Марту… – он знал, что девочка растет в семье Журавлева.