Вельяминовы. За горизонт - Нелли Шульман

– Сегодня волжская уха с расстегаями, семга под майонезом, запеченная индейка с грецкими орехами и ветчина, в медовой глазури, – вспомнила Маша, – еще салаты, пирожки, бутерброды, торт-мороженое, на десерт… – она поискала глазами магазин, или аптеку:

– Надо зайти, спросить, где автобусная остановка… – улицу застроили частными домиками, в один этаж, с глухими заборами и резными наличниками.

Ноги, немного, замерзли. Пристукнув сапожками, она сдула прядь белокурых волос с разгоряченного, вспотевшего под дубленой шапочкой лба:

– Не ломиться же к незнакомым людям, в канун праздника. Если бы появился хоть какой-то прохожий… – за спиной Маши раздался добродушный, немного развязный мужской голос:

– Девушка, с наступающим вас праздником… – на нее пахнуло ароматом хвои и дешевого вина. Крепкий парень, в драповом пальто, покачивался, сдвинув на затылок ушанку. В авоське, среди бутылок, и пятка мандаринов, зеленела еловая веточка:

– Кавалера ждете, а он не пришел… – парень ухмыльнулся, показав желтоватые, крупные зубы, – давайте, я его заменю… – он, неожиданно ловко, подхватил Машу под локоть. Девушка попыталась отстраниться:

– Товарищ, я заблудилась. Мне надо на улицу Куйбышева, к парку культуры и отдыха. Вы не подскажете, где автобусная остановка… – парень теснил Машу к забору:

– Давайте выпьем, в честь нового года. Потом я вас провожу в парк… – он подмигнул Маше, – если вы, конечно, захотите туда поехать… – из раскрытого рта на Машу повеяло плохим табаком. Девушка сдержала тошноту:

– Хоть бы такси показалось, или милиционер прошел. Но здесь нет никого, улица пустая… – ветер мотал фонарь, над ее головой. Маша почувствовала большую руку, на груди. Парень забормотал:

– Не ломайся, выпьем на брудершафт. Тебя как зовут, красавица… – Маша резко толкнула его в грудь. Бутылки зазвенели, послышался сочный мат. Поскользнувшись, парень рухнул задом в сугроб, мандарины рассыпались по тротуару:

– Надо бежать, пока он не опомнился… – молодой человек пытался подняться. Ушанка полетела вслед за мандаринами, он выругался:

– Сука, я с тобой хотел по-хорошему… – Маша рванула хлипкую калитку, в заборе:

– Пусть там будут люди, все равно… – она заметила свет в окнах дома, – объясню, что ко мне пристали, на улице. Позвоню домой, пусть пришлют машину… – она запомнила номер, на выщербленной табличке, белой эмали:

– Восемьдесят четыре, по улице Чкалова… – взбежав по обледеневшим ступенькам крыльца, Маша замерла:

– Странно, свет горит, но внутри тихо. И дверь на улицу открыта… – ветер ударил по ногам, Маша сглотнула:

– Просто ветер, на дворе зима. Но почему в квартире так холодно… – Маша велела себе переступить порог:

– Я только спрошу, где здесь остановка автобуса… – дверь, за спиной, с неожиданным грохотом, захлопнулась. Маша прислушалась:

– Нет, ни души. Наверное, все на кухне… – велев себе не робеть, она пошла к ярко освещенной комнате.

Маша сразу поняла, что попала в дом, где жильцы начали отмечать Новый Год. В углу бедноватой гостиной притулилась елочка, украшенная десятком простых игрушек. На лысой верхушке кренилась набок алая, пятиконечная звезда.

В нос ударил запах дешевых духов, пота, прокисшего вина. На деревянных половицах, под сапожками, захрустели осколки зеленого стекла. Разлитый портвейн стоял темной лужей. Маша натолкнулась на брошенный, граненый стакан. На разоренном столе блестели разномастные, щербатые тарелки, с остатками винегрета. Посередине красовалось несколько противней, с пирогами. Среди посуды громоздились нетронутые бутылки водки и пива.

У перевернутых табуретов валялись упавшие вилки и ложки, на продавленный диван метнули дамскую сумочку. Ридикюль раскрылся, на тканое покрывало выпали пудреница с помадой. Маша крепче прижала к себе сумочку:

– Словно люди бежали отсюда, в панике, но почему…

Она только сейчас увидела раскрытые настежь, несмотря на зиму, окна. Голая электрическая лампочка, под потолком, мигала. В углу мерцал красноватый огонек. Маша помнила слово, из стихов Лермонтова и Пушкина:

– Лампада. Дом старый, наверное, здесь живут и пожилые люди. Они держат иконы…

В Москве, заинтересовавшись Богородицей, Маша сходила в Третьяковскую галерею. В церковь она так и не попала, но теперь знала, кто такая Божья Матерь:

– Библия, это легенды, – твердо сказала себе девочка, – придуманные при рабовладельческом строе, чтобы отвлечь угнетенные классы от борьбы с эксплуататорами, одурманить их…

Так, уверенным голосом, говорила строгая женщина, экскурсовод в музее. В гостиной Маша тоже увидела иконы. Она узнала Богородицу, но остальные лики были ей не знакомы:

– Лики, не лица… – сердце отчаянно, беспорядочно забилось, – так говорят про иконы. Перед ними осеняют себя крестным знамением. Крест, символ страданий Иисуса, то есть Иисус, тоже легенда, придуманная правящим классом, в Римской империи… – в ряду икон виднелось черное пространство:

– Одну сняли, – Маша огляделась, – куда она делась? И где все гости, почему не выключили патефон… – игла поднялась, но пластинка еще вертелась. Маша прочла на желтой этикетке:

– Танцевальная музыка, в исполнении оркестра Леонида Утесова… – на столе лежали нетронутые, новогодние хлопушки. По полу разбросали сгоревшие, бенгальские огни. Что-то зашуршало, завыло, Маша вздрогнула:

– Часы, с кукушкой… – птица, высунувшись наружу, хрипло прокричала шесть раз. Расстегнув пальто, поправив шапку, девушка вытерла пот со лба:

– Здесь есть кто-нибудь… – неуверенно позвала Маша, – товарищи, откликнитесь… Мне надо узнать, как пройти на автобусную остановку…

Порыв ветра взметнул бархатные портьеры, с бомбошками. Маша сначала даже не поняла, что перед ней. Она увидела бледное, мертвенное лицо, спускающиеся на плечи, завитые, светлые волосы, яркий очерк алой помады, на губах. Девушку словно впечатали в бревенчатую стену. Она стояла, выпрямившись, вцепившись пальцами в жестяной оклад иконы. Незнакомка смотрела вперед, мимо Маши:

– Здравствуйте, товарищ… – пролепетала девушка, – простите, я, наверное, не вовремя. Где здесь ближайший автобус, на улицу Куйбышева…

Метель ударила по ногам острым, безжалостным снегом. Комнату наполнило переливающееся, разноцветное сияние:

– Надо бежать… – забился в ушах отчаянный крик, – это смерть! Всем покинуть палатку, немедленно… – затрещала ткань, босые ноги обжег ледяной ветер.

Задохнувшись, Маша ринулась вперед. Она попыталась потрясти девушку за плечи, отобрать у нее икону. Незнакомка будто превратилась в застывшую статую:

– Невозможно, она приросла к стене… – каблуки девушки было не оторвать от половиц, – но она, кажется, дышит… – глаза девушки не двигались, но Маша уловила стук ее сердца:

– Надо вызвать скорую помощь, – решила Маша, – ей плохо, она может умереть… – в голове пронесся далекий голос:

– Те, кто мертвы, живы, те, кто живы, мертвы. Живи, Мария Максимовна, обрети спасение, и душу вечную. Ищи своего отца, змейка тебе поможет… – Маша помотала головой:

– Зачем искать? У меня есть родители, они живы, они меня любят… – метель стала серой, запахло гарью:

– Твоя мать превратилась в дым, стала пеплом, а твой отец далеко отсюда. Но вы найдете друг друга, он вырвет тебя, из сырой земли… – Маша вспомнила старика, встреченного в Москве:

– Он тоже называл меня Марией Максимовной. Но моего отца зовут Михаил Иванович… – губы неизвестной девушки зашевелились, Маша услышала шепот:

– Волк, твоего отца зовут Волк… – дверь комнаты грохнула. Маша, не оглядываясь, выскочила во двор. Не думая о давешнем парне, пнув ногой калитку в ограде, она заметила в поднявшейся метели зеленый огонек:

– Мне все привиделось, не было никакой девушки. Я волновалась, из-за того мерзавца, и придумала всякую ерунду…

Выбежав на мостовую, Маша замахала сумочкой: «Такси, такси!».

Столовую в особняке Журавлевых, устроили в полукруглой ротонде, выходящей окнами на Волгу. Одноклассница, уроженка Куйбышева, по секрету сказала Маше, что двухэтажный, элегантный дом, возвел, до первой войны, местный воротила, наследник богатейшей семьи пивоваров Вакано, Владимир Альфредович.

Девочка махнула в сторону огромных зданий, красного кирпича, на волжском берегу:

– Его отец основал Жигулевский завод. В вашем особняке жила… – одноклассница понизила голос, Маша ахнула: «Не может быть!». Девочка кивнула:

– Совершенно точно. Бабушка помнит, как она выезжала в ландо, на конные прогулки. Вакано ее привез из Персии, купил у тамошнего шаха. Представляешь, она держала ручного гепарда…

В особняке Журавлевых раньше обреталась содержанка Владимира Альфредовича, бежавшая, вместе с ним, из революционной России. От обстановки ничего не осталось, советские учреждения, занимавшие здание, перестроили комнаты и лестницы. Маша, все равно, представляла неизвестную ей женщину, за поздним завтраком, именно в ротонде. После ремонта стены обили атласными обоями, со склада обкома привезли пышные натюрморты, в бронзовых рамах.