Речитатив - Анатолий Постолов

– Пути России неисповедимы, но то, что сегодня там происходит, рано или поздно приведет к духовному обновлению, – задумчиво произнес Варшавский, внимательно рассматривая пузатую гжельскую чашку, одну из двух, уцелевших у Виолы после большого лос-анджелеского землетрясения 1994 года.

– А вы можете предсказать будущее России? – спросила Виола.

– Я знаю это будущее. Я его вижу. К сожалению, дорога Российской истории никогда не была и не будет устлана розами. Как говорится: через тернии – к звездам… по живым судьбам, через личные потери, трагедии. Но это единственный путь, понимаете? Он не станет повторением американской, французской или китайской модели. Страшные катастрофы ожидают Россию впереди, но она обретет статус могучей державы. И приход мессии явится венценосным триумфом российской судьбы.

– Мессия появится в России?

– Я не могу дать вам точный ответ на этот вопрос. Одно могу сказать наверняка – он будет евреем из Давидова колена.

– Стало быть вы еврей-христианин? – спросил Юлиан.

– Да. Вас это удивляет?

– Меня не удивляет. Я констатирую факт. Одно время переход в христианство был довольно популярен среди русской интеллигенции. Может быть, вы полукровок, как я?

– Нет, по происхождению я чистых еврейских кровей. А мой дедушка по материнской линии даже был раввином в Польше. Известным цадиком. Но не забывайте, что христианское движение возникло в древних еврейских общинах как вызов ортодоксальной линии, как чистое диссидентство.

– И все же вы в этом смысле ренегат. Дедушка, вероятно, переворачивается в гробу, когда вы креститесь.

– Не переворачивается. Его сожгли немцы.

– Простите… мне не хотелось…

– Ничего… ничего. Я только констатирую факт. Я его совершенно не помню. Мои родители во время войны находились в эвакуации на Урале, работали там на шахте, добывали уголек для родины. Вскоре после войны они попали во Львов. В1957 году в квартире, где мы жили, из-за короткого замыкания случился пожар, мои родители угорели… Я в это время был в пионерском лагере. При пожаре, а еще больше при его тушении, почти все, что находилось в квартире, было уничтожено, если не огнем – так водой. У меня и фотографии дедушки не сохранилось.

– Могла ли ваша детская травма подтолкнуть вас к христианству? – спросила Виола.

– Да… конечно, но не сразу… Я ведь был ребенком и о многом стал задумываться позднее, когда подрос. Но уже в юношеском возрасте я стал интересоваться литературой, в том числе апокрифической – о загробной жизни, о беспомощности человека перед ударами судьбы и о силе духа тех, кто шел путями веры… Я читал Флоренского, слушал религиозные предачи по Би-би-си, которые вел отец Василий Родзянко… И уже тогда я постепенно открывал для себя религию и пытался найти себя в религии…

– Стало быть, ваша вера – результат личной трагедии и, как следствие, результат отсутствия рядом человека с сильной волей, вроде дедушки-раввина, который бы не дал вам уйти с ортодоксального пути? Выпади вам другая карта, вы бы пошли в ешиву и стали, скажем, кантором в синагоге, а не выкрестом.

– Кантором не стал бы. Слух у меня есть, но пою я подобно многим непризнанным тенорам, только когда принимаю душ. А слово «выкрест» мне не нравится. Хотя я слышал в свой адрес и похуже определения. Один ядовитый антисемит, вступив со мной в спор и пытаясь уязвить побольнее, сказал, что я «жид-навыворот». Но ко мне такого рода грязь не пристает. Меня трудно унизить, на мне это обламывается. Я христианин, и точка. Вера не имеет никакого отношения к национальности, она – наднациональный феномен, и в этом ее сила. Она может и должна объединять людей с точки зрения веротерпимости, уважения к чужому мнению, оставаясь при этом хозяином на своей собственной территории. Христиане наиболее терпимы к чужой вере, в отличие, скажем, от агрессивной нетерпимости мусульман. Поймите, когда я называю себя христианином, это не значит, что я отвергаю веру отцов. На самом деле Бог, как бы вы его не назвали – Яхве, Аллахом, Богом-отцом или Абсолютом – является Богом для всех, даже для тех, кто это отрицает. Или не любит упоминать. Это к нему обращено Христово моление о чаше – самое, на мой взгляд, проникновенное и сокровенное обращение сына к отцу – как бы примирение земной юдоли с божественным кредо. И то, что Христос трижды повторяет эти слова: «Авва Отче, мимо пронеси чашу сию…» – тоже неслучайно, он фактически принимает последнее крещение непосредственно от Небесного Царя, Духа Святого и собственной совести… Так что, по большому счету, мы все вышли из Ветхого Завета. Он – как корень старого дерева… дерева, на котором по весне распустились новые листья. – Варшавский помолчал, словно прислушивался к шелесту молодой листвы, удовлетворенно улыбнулся и поднялся, собираясь уходить. – Я был рад с вами познакомиться поближе. Надеюсь, мое общество вас не очень раздражало, а мои догадки, связанные с Нострадамусом, быть может, вызовут у вас интерес к этой необыкновенной личности. А мне пора возвращаться в свою келью. И отдыхайте, отвозить меня не надо. Я пройдусь пешком.

– Не заблудитесь? – спросил Юлиан.

Варшавский снисходительно улыбнулся.

– Я могу с закрытыми глазами дойти до дома. Во-первых, я очень хорошо ориентируюсь и, пока вы меня везли сюда, запомнил дорогу, а во-вторых, у меня есть такой амулет – кусок янтаря из Юрмалы, который мне подарил когда-то один латыш, очень продвинутый человек, высланный большевиками в Сибирь сразу после войны. В этом янтаре можно увидеть двух муравьев – не ясно, сражались они между собой за хлеб насущный или пытались вдвоем выбраться из липкой ловушки. То, что событие могло произойти несколько миллионов лет назад, всегда меня поражало. Два существа, две козявочки, преодолевшие вечность и одновременно остановившие мгновение… Надо было только оказаться в янтарной смоле, и время запечатлело немую сцену, как моментальный снимок, сделанный с выдержкой в миллион лет. Этот амулет – мой биологический маяк. Я всегда держу его дома. Он, по сути, мой оберег, помогает избегать тупики, всякого рода ловушки и посылает мне сигналы, которые я воспринимаю третьим глазом.

– Ой, как все было интересно, очень жаль, что вы должны уходить, – сказала Виола.

– Мой режим может показаться слишком консервативным, но мне нельзя поддаваться на разного рода соблазны. Я еще час медитирую перед сном, занимаюсь йогой, одним словом, укрепляю нервную систему. Предстоит нелегкая неделя. Ко мне очередь стоит на два месяца вперед. Но, надеюсь, мы еще увидимся. А с вами мы сразимся в следующий раз, – добавил Варшавский, поворачиваясь к Юлиану.

– Рыцарский турнир? Согласен. Только без крови…

– Рыцари устраивали турниры в первую очередь для того, чтобы увидеть восхищение в глазах прекрасной дамы, – произнес Варшавский и галантно приложился к ручке Виолы.

– Бедная дама, – ухмыльнулся Юлиан. – Нелегко ей будет проявить благосклонность в этой ситуации.

Соблазн

– Я, пожалуй, сбегаю, проверю почту, – сказал Юлиан, едва за Варшавским закрылась дверь.

– Не трудись, почты сегодня нет.

– Ах да… воскресенье. Ну, тогда проверю, куда наш рыцарь повернул – направо или налево. Я сделал большой круг, когда вез его к нам, две улицы были перекрыты из-за какой-то аварии, и я несколько раз менял направление…

Он выскользнул за дверь, а Виола подошла к зеркалу и стала внимательно себя рассматривать.

– Ничего еще бабенка, – сказала она, проведя пальцами по щеке, и слегка повернула голову набок, разглядывая свою шею.

Юлиан вернулся, запыхавшись, буквально через несколько секунд:

– Лев-отшельник бодрым шагом направился в свою келью – и, представь себе, сразу повернул направо, на юг, хотя я завез его с северной стороны.

– Может быть, у него действительно дома есть этот янтарный амулет, – задумчиво сказала Виола.

– Возможно. С встроенным трансмиттером. А на шее висит радарчик. Вот и весь фокус.

– И все-таки, Жюль, я должна тебе сказать, он очень непростой человек. Я совершенно не знаю всю предысторию его жизни, каким образом он стал тем, кто он есть, но некая тайна из прошлого не дает ему покоя…

– Вполне возможно, что он член какого-нибудь эзотерического братства, куда принимают только тех, кто совершил экстраординарный поступок, например, вышел из телесной оболочки, слетал на Венеру и вернулся обратно…

– Знаешь, когда он начал про гречишное зерно говорить, я просто обалдела. Было такое ощущение, что он молотил под диктовку.

– Я тоже это заметил. Он, похоже, был в трансе.

– Я, кстати, совершенно не поняла, как он связал это зерно с автомобильным двигателем.

– Полный бред… – покачал головой Юлиан, после чего подошел к Виоле сзади и начал легонько массировать и поглаживать ее плечи.

– А эти голоса… – она слегка откинула голову назад и закрыла глаза, разомлев от вкрадчивых движений его рук. – Мне было и смешно, и немножко страшно. Как ты думаешь, он действительно что-то слышит или притворяется?