Волок - Мариуш Вильк

ББЛ стал своего рода испытательным полигоном: здесь совершенствовалась новая система рабского труда — были, например, опробованы так называемые «котлы», то есть зависимость пайка от выполненной нормы, и одновременно осуществлялся эксперимент перековки — первой на свете «попытки перековать человеческий характер при помощи труда».

Несколько часов сна — шум моря под подушкой и запах ламинарии — и двигаемся дальше.

Девятнадцатый шлюз, зеленый свет. В камеру нужно войти, не задев бортами бетонную стенку. Камера короткая, а тормоза у нас нет — по инерции запросто можем ткнуться носом в противоположные ворота. Тормозим старым ведром на веревке — бросаем его в воду, глушим мотор и тянем за собой наподобие парашюта.

Василий — у руля, Ванька с петлей караулит рым, я колом отталкиваю яхту от бетонной перегородки, балансируя, точно эквилибрист, и пытаясь не касаться мачтой стены.

Рымы — мощные стальные крюки в вертикальных желобах, с адским скрежетом передвигающиеся вверх-вниз, в зависимости от прибывания или убывания воды в шлюзе. Уцепился за рым — и болтаешься в бетонной камере. Надо только суметь накинуть петлю на крюк. Крюков несколько, но Ваня нервничает, промахивается раз, другой, а ворота все ближе… Василий ревет матом, я Ваньке помочь не могу — и так едва не тремся бортом о стену…

Есть! Ворота за нашей спиной медленно закрываются. Пускают воду. Забурлило. Грохот, водоворот (ох и побило бы нас, не попади Ваня петлей на крюк), хоп — и мы уже пятью метрами выше уровня Белого моря. Ворота перед нами открываются. Зеленый свет.

Входим в Морской канал, что соединяет реку Шижню с Белым морем. Рыли его в жидкой, точно мыло, глине, которую потом использовали лагерные прачки.

Пристань беломорского порта. Сопляк в футболке с портретом Че Гевары клянчит рубль на хлеб… Видел бы Че, думаю я.

На небольшом возвышении, среди чахлых берез — деревянный дом с винтовой лестницей, администрация порта. Справа несколько жилых бараков. Они еще, пожалуй, помнят строительство Канала. Меж кривых заборов роются в уличной пыли куры. В тени развалился пес — завидев нас, махнул хвостом, лаять не стал. Услыхав голоса, сгорбившаяся над грядками старуха выпрямилась и, силясь разглядеть нас, приложила к глазам ладонь козырьком. Вот, значит, что осталось от штаба «шижнинского узла». Где-то здесь стояла огромная звезда, приветствовавшая Сталина.

— Один моряк из Ирландии тоже про нее спрашивал, — Михаил Андреевич, начальник порта, с трудом припоминает: — Джимми его, вроде, звали, а может, Джон… В 1989 году проходил здесь на яхте «Грей Гууз». Так сказать, первый иностранец без конвоя, хе-хе.

У Михаила Андреевича в кабинете жарко. Секретарша в платье с потемневшими от пота подмышками одним пальцем выстукивает на машинке наши данные.

— Ну, не совсем, — возражаю я, — первыми были англичане, Томас Соутем и Джон Спарк.

— Какие еще англичане? Откуда они тут взялись?

— Те, которые 29 июня 1566 года прибыли на Соловки. Два дня спустя, получив в монастыре лоцмана и рекомендательные письма от соловецких старцев, двинулись дальше, тем же путем, что и мы… — я показываю на карте, — до Сороки, потом пересели со своего корабля на местные лодки и пошли вверх по реке Выг, не единожды высаживаясь на берег и обходя пороги, до самого Воицкого озера; там снова высадились и, обогнув водопад Падун, перетащили товары и лодки к озеру Выг. Затем направились к Повенцу и по Онежскому озеру к реке Свирь, по Свири — к Ладожскому озеру, и по Ладоге — к устью Волхова, который привел их к самому Новгороду.

— Да-а, молодцы!

— Их описание этого маршрута — первое и пока единственное иностранное свидетельство. Кроме того, практичные англичане уже тогда заметили, что кабы не препятствия в виде скалистых порогов и мелей между Сорокой и Повенцом, путь из Архангельска в Новгород через Обонежье был бы самым коротким и удобным.

— Так они первые придумали канал?

— Похоже на то…

Оказывается, этот ирландец показывал Михаилу Андреевичу английское издание «Беломорско-Балтийского Канала им. Сталина» с фотографией звезды на девятнадцатом шлюзе. Начальник потом расспрашивал местных мужиков, куда она подевалась, но никто не знает.

— На лом, небось, сдали, — процедила секретарша. — У нас тут кавказцы цветной лом на водку обменивают. Мужики повыдирали памятные доски, потом памятники и звезды, теперь снимают последнее — кабели и электропроводку. Недавно возле Тунгуды подстанцию пытались выпотрошить… Одного убило, остальные убежали.

— Да-а! Теперь ночью по Каналу можно ходить только в белые ночи, — предупреждает Михаил Андреевич, — потом, когда ночи делаются черными, а буйки не освещены, движение по Каналу после наступления темноты запрещено. А что касается этих кавказцев, я вообще удивляюсь, почему наша ФСБ их сюда пускает. Вот подорвут чеченцы пару плотин или шлюзов — и…

В кабинете повисает тишина.

— А наша ФСБ в курсе, что вы собрались по Каналу идти? — лицо Михаила Андреевича каменеет.

Столь внезапный поворот беседы меня не смущает. Я с самого начала ждал подобного вопроса. И ответ у меня давно заготовлен.

— Полагаю, да… Еще зимой я сообщил о наших планах Амигуду, начальнику Канала в Медгоре. Вот его резолюция. — Я вручил письмо Михаила Яковлевича Михаилу Андреевичу.

Там черным по белому значится, что никто не станет чинить нам препятствий, мы должны лишь оплатить прохождение шлюзов. Налицо Михаила Андреевича моментально возвращается улыбка… Надо еще только подождать старшего инспектора Батуру. Он проверит, все ли в порядке с яхтой.

— Каждому ведь кушать хочется, верно?

Последняя сентенция недвусмысленно подсказывает, что Батуре полагается взятка.

В ожидании инспектора листаем «Беломорско-Балтийский Канал им. Сталина», знаменитую Книгу Канала под редакцией Горького, с которой только и следует ходить по Каналу — точно Виктор Берар[19] по Средиземному морю с «Одиссеей» — чтобы понимать, что есть что и какие тайны скрывает.

История этой книги не менее уникальна, чем само издание (каким оно было до недавних пор…).

17 августа 1933 года, вскоре после окончания строительства, проехаться по Каналу предложили ста двадцати советским писателям во главе с Горьким. Во время поездки они должны были оценить коллективный труд сооружения Канала, чтобы затем — коллективным литературным трудом — создать книгу этого строительства. Правда, не все приглашенные проявили достаточную зрелость, не все оказались достойными членами творческого коллектива. Кое-кому пришлось пройти перековку на сталинских стройках.

В бригаду Горького отобрали всего тридцать шесть человек, в том числе Михаила Зощенко и Валентина Катаева, Алексея Толстого и Виктора Шкловского, а также поляка Бруно Ясенского.

Через полгода книга вышла в свет. Фолиант в шестьсот с лишним страниц, с тисненным портретом Сталина на обложке — ни дать ни взять Евангелие… Труд посвящался XVII съезду партии большевиков.

А тремя годами позже начальника тогдашнего ОГПУ Ягоду, одного из главных героев книги, объявили врагом народа. «Канал» изымали из библиотек и уничтожали, люди избавлялись от него, опасаясь держать дома. «До наших дней сохранились считанные экземпляры, и никакой надежды на переиздание», — жаловался Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГе». Казалось, книга канула в Лету.

И все же ее переиздали! Совсем недавно, в 1998 году, анонимно. Но — шикарно: тот же формат, обложка под красную кожу, черная с золотом линия Канала. «Книга, которую вы держите в руках, — объясняет неведомый Издатель, — не издавалась 60 лет. Прошлое мстит, если о нем забывают. Прочитайте эту книгу, вспомните, что у нас есть прошлое. Не следует спорить, плохое оно или хорошее — это наше прошлое, и мы должны его знать. Иначе что мы за народ — без прошлого, а значит, и без будущего?»

Михаил Геллер назвал книгу Канала «энциклопедией советской эпохи Великого Перелома». Прежде всего — это монографическое исследование крупнейшей сталинской стройки первой пятилетки, в котором подробнейшим образом описаны условия работы, состояние оборудования и уровень технической мысли. Во-вторых — это единственный официальный (то есть утвержденный ОГПУ) документ, описывающий структуру и цели советских лагерей. В-третьих — поскольку в строительстве Канала принимали участие представители всех социальных слоев тогдашнего Союза, перед нами коллективный портрет советского человека. В-четвертых — в книге сформулированы идеи перековки и коллективизма, краеугольные камни идеологии рабства XX века. И в-пятых — это свидетельство писателей о самих себе и современной им литературе.