Болезнь Альцгеймера: диагностика, лечение, уход - Аркадий Эйзлер

Традиция отмечать день рождения моей жены сохранилась и в последующие годы. И хотя она уже носит чисто символический характер, ни я, ни близкие нам люди никогда не забываем об этом дне.

Я человек очень эмоциональный, порой не сдерживающий себя ни в словах, ни в поступках, но мне никогда не хватало времени для глубокого самоанализа. Жизнь заставляла меня откладывать чувства в дальний ящик, и только болезнь моей жены научила не скрывать слабость и слезы. Я перестал этого стыдиться и, к счастью, я всегда мог найти в себе новый импульс энергии и сил, благодаря которым справлялся с ударами судьбы. Болезнь жены ни на минуту не давала о себе забыть, захватывая очередные рубежи. И я считал своим долгом поддерживать Машу в относительно нормальном физическом состоянии. Прогулки, купание, различные физические упражнения — все это составляло распорядок ее дня.

Из имеющейся у меня литературы по медицине и из разговора с профессором Салету я узнал, что БА состоит из трех стадий и семи фаз. К середине 1997 года состояние моей жены находилось во второй стадии развития болезни, что соответствовало промежуточному положению между пятой и шестой фазами. Шел седьмой год со дня проявления первых признаков заболевания. Маша, как я уже говорил, не могла обходиться без посторонней помощи, но, тем не менее, была еще способна эмоционально реагировать на различные жизненные ситуации и явления. Например, она всегда, до самого последнего момента, очень радовалась приездам сына, задавала ему вопросы, внимательно слушала его ответы. В 1996 году в нашей жизни было несколько страшных часов, которые Маша переживала так же остро и болезненно, как и я. Самолет, на котором должен был лететь наш сын, разбился. Я узнал об этом по телевизору и долго сидел на телефоне, пытаясь получить какую— нибудь информацию. Конечно же, я не скрывал своих эмоций. Казалось, Маша относилась к происходящему безучастно. Она как ни в чем не бывало возилась на кухне, и вдруг я услышал ее громкие рыдания. Оказывается, она все поняла и сквозь слезы просила меня: «Скажи, что его там нет». Трудно передать, какие чувства мы испытали, когда узнали, что наш сын на самом деле не летел тем самолетом. Это была наша общая радость.

Пролетали дни, приносящие все новые и новые горести. Образ любимого человека разрушался, деформировался. Все происходящее напоминало бред или страшный сон. Трудно было смириться с собственной беспомощностью, наблюдая распад личности близкого и дорогого человека. Иногда мне казалось, что придет прежняя Маша и поведает мне о новых событиях, планах, идеях.

Со временем я тоже начал сдавать. Внутренняя усталость от всего пережитого смешивалась со свойственной мне сентиментальностью. Я больше не мог посещать наш загородный дом, на который Маша затратила столько сил и трудов, создала особую атмосферу, вложила свою душу и сердце. Утрата далась мне очень тяжело, но выхода не было. Я никогда бы не стал жить в этом доме без Маши.

Я уже смирился с тем, что моя жена абсолютно зависима, и ей нужны постоянный уход и внимание. Но вот к чему я никак не мог привыкнуть, так это к ее разговорам с зеркалом. Они удручали и угнетали меня. Спустя некоторое время эти монологи сменились устрашающими галлюцинациями. Мне трудно сейчас восстановить в памяти все подробности подобных состояний, но я не мог оставить их без внимания. Договорившись с доктором Салету о встрече, мы с женой уже на следующий день пришли к нему на прием. В начале своего повествования я описывал особняк профессора, окруженный красивым парком, из которого непосредственно к дому вела длинная лестница. Но со мною рядом шла теперь совсем другая Маша. Она уже не могла преодолевать ступени с той легкостью, с какой делала это раньше, в начале нашего знакомства с профессором. Сейчас, спустя пять лет, первая же ступенька вызвала в ней оцепенение и страх. К счастью, дом располагался так, что, минуя лестницу, в него можно было попасть через окно. Окном мы и воспользовались. Подобные моменты Машиной беспомощности я переживал особенно остро.

Профессор отметил дальнейшее ухудшение состояния больной. Он выписал нам медикаменты, способные избавить от галлюцинаций. Назначенные лекарства действительно привели к определенному улучшению. Тогда же, весной 1996 года, я впервые получил от него снотворное для себя. Передо мной во всей остроте встал вопрос, смогу ли я и дальше самостоятельно осуществлять уход за Машей, позволят ли мне мои силы и здоровье в одиночку бороться за нее?

Близкие люди, наблюдая мою семейную трагедию, уже давно предлагали мне простое решение проблемы. Я благодарил их, но не мог себе представить, каково будет Маше, если определить ее в специальное заведение. И станет ли лучше от этого мне? Я сомневался. Но с течением времени подобные вопросы отпали сами собой по единственной причине — я больше был не в состоянии сам ухаживать за Машей. Профессор Салету также порекомендовал клинику. Он был прав: Маша полностью зависела от меня. А если со мной что-нибудь случится?

Маша уже не могла находиться без постоянного врачебного наблюдения. Любое вторичное заболевание, даже элементарная простуда, могли оказаться для нее роковыми, тем более что за последние полтора года Маша разучилась четко изъясняться и, почувствовав себя плохо, вряд ли сумела бы рассказать об этом. Ко всему прочему у нее появилась инконтиненция. Мы справлялись с этим как могли, периодически, ради профилактики, посещая туалет, но ночью процесс приобретал угрожающий характер. Ее привязанность ко мне становилась все более ощутимой — она не хотела оставаться ни с кем другим. Со временем она все глубже погружалась в состояние одиночества, которое стеной отгораживало ее от окружающего мира, от близких ей людей, в том числе, и от меня. Поэтому несмотря на мое первоначально резко отрицательное отношение к специальным заведениям по уходу за больными такого рода, через некоторое время мне пришлось-таки подыскивать подходящую для Маши клинику. Меня беспокоило только одно: как смена обстановки отразится на ней, какова будет ее реакция? Но я был больше не в состоянии обеспечить нормальный домашний уход, тем более что дамы, которых я нанимал для этой цели, сменялись очень быстро. В довершение ко всему, участковый врач, заехавший как-то проведать пациентку, окончательно развеял мои сомнения. «Я думаю, — сказал он, — для вас обоих сейчас самое подходящее время расстаться. Ваша жена еще достаточно сильна и переезд в больницу перенесет нормально». Когда за доктором закрылась дверь, я уже знал, что решение мною принято. Я довольно быстро нашел место в клинике. Но чтобы его не потерять, необходимо было прибыть в клинику в течение дня. Времени для размышлений и сомнений не оставалось. «Сейчас и только сейчас, пока у каждого из нас еще есть силы», — думал я.

Обслуживающий персонал клиники состоял преимущественно из наших бывших соотечественников, что имело большое значение, так как в последние годы жена реагировала исключительно на русскую речь.

Уговорить Машу поехать со мной не представляло труда. Сложнее было собрать необходимые вещи. Мне казалось, что мы просто уезжаем куда-то на некоторое время. Я не осознавал, что эти вещи, как и их владелица, больше не вернутся в наш дом, а Маша сидела тут же, готовая последовать за мной в неизвестность. Но когда все было собрано и готово, я никак не мог сказать ей фразу, которую говорил обычно: «Давай прокатимся с ветерком!» Капитуляция перед страшной болезнью и собственная беспомощность приравнивались мной к предательству. Я опустился в кресло напротив жены, и мы долго сидели в тишине. Больше здесь не раздастся ни Машиного голоса, ни ее шагов. Отсюда уйдут наши общие мечты, общие неудачи и победы, общие радости и страдания, а взамен придет непроходимое одиночество, тоска и скорбь. Я подошел к Маше и протянул ей руку. Она легко встала. «Посмотри по сторонам, мы ничего не забыли?» — спросил я скорее по привычке, и больше ничего не смог произнести. В горле стоял ком. Вдруг я почувствовал на своем лице Машины руки. Она вытирала мои слезы. Видимо, существует еще одно измерение, в котором не мы, а наши души общаются друг с другом, и в тот момент ее душа понимала и жалела мою. Контакт произошел на метафизическом уровне, и впоследствии подобное будет повторяться — и удивлять, и радовать меня — еще много раз.

Машу определили в четырехместную палату, где кроме нее уже расположились три пожилые дамы. Поймав мой недоуменный взгляд, управляющая поспешила заверить меня, что это временно — через несколько дней должна освободиться отдельная комната. Обстановка в клинике вызывала приятное впечатление. Белоснежное белье на кроватях, аккуратные тумбочки и шкафчики, обилие цветов, картины в золоченых рамах, удачная внутренняя планировка, позволявшая не выпускать больных из виду, когда они принимали пищу в столовой или гуляли по коридорам. В холле находился рояль, вокруг которого стояли ряды стульев. Иногда здесь устраивались концерты и выступали артисты, приглашенные администрацией. Нижние этажи предназначались для вполне здоровых пенсионеров. Здесь же находились процедурные и комнаты для отдыха, чтения газет, рисования и т. п. Клинику окружал превосходный сад, куда выходило большинство балконов и окон. В саду, в тени раскидистых деревьев, разместились удобные столики и скамейки, где всегда можно было отдохнуть.