Изгнанник (СИ) - Белинцкая Марина

Хорькинс обладал даром телекинеза. В отличии от Раймона, который мог заставлять летать только алхимические приборы и вещества, Хорькинс умел перемещать в пространстве любые предметы, главное, чтобы они не превышали вес предметов, которые он мог поднять не прибегая к дару. Пользовался даром он редко — его руки часто бил тремор от нервного расстройства, и формулы не всегда выходили с первого раза. С очень несчастным видом он жаловался Раймону, что нервное расстройство он получил из-за постоянных переговоров с тёмными Змееносцами, а так же из-за Габриэля, который «неправильно» на него посмотрел. На обе жалобы Раймон одинаково советовал выпить вина и расслабиться, и Хорькинс всякий раз принимал это за предложение спуститься в погреб.

— Я бы на твоём месте не отпускал его в город. Вдруг сбежит в Башню?

— Его погулять не выгонишь. А до башни восемь часов пути.

Подперев щёку кулаком, Хорькинс наблюдал, как бледный алхимик с трубками, идущими от его носа, ловко управляется с лабораторными приборами. Только из-за этих трубок Хорькинс не согласился бы поменяться с ним жизнями. Разве что, на недельку-другую.

— Изгнанник. Без дара.

— Что дальше?

— Когда я был в отпуске…

Раймон написал мелом на стене какую-то формулу и уставился на неё.

— Сын твоих знакомых отправился в Чёрную Кобру. Как с ним связан мой сын?.. Он дома. Спит. С утра ему нездоровилось.

— Не его ли я видел утром по пути в город.

Раймон промолчал.

— Его, конечно, его, — продолжал Хорькинс, — спрятался в капюшоне и ускорил шаг, когда я шёл мимо.

— Эль отдыхает, — Раймон стёр формулу и вернулся к колбам.

— Я бы на твоём месте, — осмелел Хорькинс и осёкся, когда Раймон взглянул на него поверх очков. Хорькинс перевёл всё в шутку и развёл руками. — Советую. Советник я. Ты за это мне платишь.

— Почему я до сих пор тебя не уволил?

— Хороший вопрос.

— Я подумаю.

— Клянусь, я видел Габриэля на улице. Он шёл к станции.

— Хорошо, — Раймон стал стягивать перчатки, и в его неторопливых жестах мелькнуло раздражение. — Я сейчас пойду и взгляну.

Он вышел из лаборатории и направился к спальне сына. Хорькинс, подбирая полы рясы, поспешил за ним. Раймон негромко постучал и распахнул дверь спальни. Привыкшего к полумраку алхимика ослепило солнце.

В комнате никого не было. Хорькинс хихикнул, а потом зашёлся притворным кашлем.

Раймон постоял немного, растерянно и задумчиво глядя на кровать. Очки его отразили солнечный блик, а во взгляде мелькнула догадка.

— Он в библиотеке. Утром он говорил… — его взгляд остановился на куче мусора в углу. Фантики и всякая мелочь. На тарелке с растаявшими конфетами сидели мухи. Дверцы шкафа по-прежнему подпирал стул.

В центре письменного стола лежал кулон, очень сильно похожий на… Раймон ощупал грудь. Догадка его подтвердилась — на столе Габриэля лежал его кулон. Должно быть, Раймон выронил его где-то в доме, а Габриэль подобрал и забыл отдать.

В комнате Габриэля всегда был идеальный порядок. Кроме чтения, не-волшебника часто можно было застать за уборкой. Он до блеска начищал подоконник, окно, несколько раз в день протирал книжные полки от пыли, подметал, обрабатывал хлоркой уборную, раскладывал статуэтки на полках и злился, если кто-то нарушал последовательность предметов или сдвигал вещи. Габриэль замечал каждую мелочь и тут же пытался исправить. Его комната была единственной комнатой в доме, где Тина никогда не убиралась. Поэтому при виде небольшого беспорядка Раймон даже обрадовался, а то в последнее время он думал, что стремление Габриэля к чистоте выглядит как-то болезненно. Сейчас он стал почти похожим на нормального подростка: мусорит в комнате, дерзит взрослым, без разрешения уходит из дома.

«Если Габриэль продолжит в том же духе, — подумал Раймон, — у него есть все шансы вырасти нормальным»

Сам Раймон в его годы вёл себя гораздо разнузданней. Его юность и молодость пронеслись как буря средь ясного дня, и Габриэль на фоне этой бури был тонким листочком, прилипшим к окну дома, где буйствовало веселье.

— Видел его на пути в город, — повторил Хорькинс и, глянув на тарелку с растаявшими конфетами, сморщил нос.

— Я велел ему лежать. С ним осталась Тина… Тина! — крикнул Раймон, услышав в коридоре её шаги.

Через секунду из-за двери показалось её обеспокоенное лицо.

— Пришло сообщение из лекарни, — сказала она, прежде чем он успел задать вопрос.

Щёки её не горели румянцем, что свидетельствовало о том, что Тина очень расстроена. В её руках был кристалл связи. Кристалл светился, это значило, что сообщение поступило недавно. Тина встряхнула кристалл, и все трое услышали голос лекаря Новела.

Уже через час Раймон и Тина находились в лекарне.

Всякому, кому не приходилось часто бывать здесь, это место могло понравиться. Лекари были приветливы, сама лекарня, светлая и тихая, жила размеренной жизнью. Здесь подавали вкусные обеды, больным разрешалось неограниченное время пребывать в комнате отдыха, где были настольные игры, живые картины со множеством каналов, музыкальные капли и большие уютные лежаки. Здесь всегда играла приятная музыка и работал буфет. Но Раймона, вечного узника чистых стен, бросило в дрожь ещё в холле. Он как никто другой знал об иной стороне этого места — тайного угла между моргом и реанимацией, могильнике, где лежали обречённые с катетерами и иголками в болящих венах, где слово «смерть» звучало чаще, чем слово «завтрак». Раймону посчастливилось побывать там лишь однажды, когда лекарь Новел показывал ему его будущее палату. Лучшее, чего они смогут предложить. Предсмертник. Место, откуда не возвращаются, снилось Раймону в кошмарах. Ведомый Тиной, он шёл по тихому коридору, а с ним здоровались лекари.

— Снова к нам?

— Сплюньте.

Он шарахнулся лекарши с капельницей, потом почти пробежал мимо операционной. Тина догнала его и вцепилась в руку, словно боялась, что он сейчас убежит как мальчик с приёма у зубоправа. Ужасы лекарни преследовали его, прячась в растениях в горшках, в улыбках персонала, в запахе пирожков, в отражениях зеркального пола.

В любой момент всё могло измениться.

Ещё немного — и стены пойдут трещинами, с них осыплется штукатурка, обнажая старую кладку и колючую проволоку. Сквозь нарисованные детьми картинки на стенгазете проступят кровавые рожи, пол местами провалится, и дыры будут манить в чёрную холодную пропасть. Инвалидные коляски будут ездить сами и скрипеть — мерзко-мерзко! Свет замерцает. Лекарь Новел будет не Новелом, а безголовым существом с чёрными щупальцами. Эти щупальца опрокинут Раймона на кровать без матраса, на ржавый пружинный панцирь, пристегнут к его лицу маску и пустят газ. Перед глазами на гремящей цепи свесится табло, ржавое и обязательно окровавленное. Табло будет показывать обратный отсчет, сколько Раймону осталось жить.

— Нам сюда, — Тина потянула его в один из ужасно чистых и уютных коридоров, и они вошли в палату.

На кушетке сидел Габриэль, и выглядел он здоровым.

На свето-золотых стенах играло солнце, пол застилал мягкий персиковый ковёр. О том, что это лекарня, напоминала только сама кушетка, обитая холодным кожзаменителем, и шкафчик с прозрачными дверцами, на полках которого лежали пузырьки с лекарственными снадобьями. Дубовый стол лекаря был похож на стол в библиотеке. На подоконнике за тонкими занавесками купались в солнце цветы в горшках, а на прикроватной тумбе лежала стопка журналов. Лекарня пряталась за масками домашнего уюта, но его фальшь просачивалась тенями смертей в паллиативном* крыле.

Тина осталась снаружи — в палату разрешалось войти только одному. Отмахиваясь от призраков лекарни, Раймон смело вошёл. Он переглянулся с сыном, они что-то сказали друг другу взглядами, и Раймон сел рядом

Лекарь Раймона успокоил. Сказал, что у подростков часто идёт кровь из носа и случаются обмороки из-за роста и проблем с сосудами; что Габриэлю следует меньше волноваться и пить витамины, а также предположил, что его напугала внезапно забарахлившая система обнаружения тёмных Змееносцев.