Моя жизнь - Руал Амундсен

ГЛАВА IV

Следующей задачей, которую я задумал разрешить, было открытие Северного полюса. Мне очень хотелось самому проделать попытку, предпринятую несколько лет тому назад доктором Нансеном, а именно – продрейфовать с полярными течениями через Северный полюс поперек Северного Ледовитого океана. Для этой цели я воспользовался знаменитым судном доктора Нансена «Фрам». Хотя оно со временем сильно обветшало и износилось, но я не сомневался, что оно еще способно выдерживать толчки полярных льдов и ему вполне можно доверить судьбу экспедиции. Я закончил все подготовительные работы, привел «Фрам» в порядок, погрузил снаряжение и продовольствие и подобрал товарищей, среди которых находился также летчик. Но вот, когда все уже было почти готово к отправлению, по всему миру распространилось известие об открытии адмиралом Пири Северного полюса в апреле 1909 года [20]. Это, конечно, было для меня жестоким ударом!

Чтобы поддержать мой престиж полярного исследователя, мне необходимо было как можно скорее достигнуть какого-либо другого сенсационного успеха. Я решился на рискованный шаг: заявил официально, что, оставаясь по-прежнему при своем мнении, считаю научные результаты такого плавания достаточно важными, чтобы не отказываться от последнего, и покинул с моими спутниками Норвегию в августе 1910 года.

Согласно первоначальному плану, мы должны были выйти в Северный Ледовитый океан через Берингов пролив, так как предполагали, что главное течение идет в этом направлении.

Наш путь из Норвегии в Берингов пролив шел мимо мыса Горн, но прежде мы должны были зайти на остров Мадейру. Здесь я сообщил моим товарищам, что так как Северный полюс открыт, то я решил идти на южный. Все с восторгом согласились.

История о наших достижениях в этой экспедиции подробно изложена в моей книге «Южный полюс». Описание экспедиции капитана Скотта [21] также настолько общеизвестно, что возвращаться к нему было бы бесцельным повторением. Однако здесь стоит привести некоторые соображения по поводу причин нашего счастливого возвращения из этого рискованного предприятия и трагической гибели капитана Скотта и его спутников. Я считаю уместным откровенно разобрать ту часть критики, которая была вызвана моим соревнованием с капитаном Скоттом, но основана на общераспространенном искажении некоторых существенных фактов; она, как мне известно, послужила поводом к несправедливому суждению обо мне со стороны многих людей. Одно из этих утверждений гласит, что я, выражаясь спортивным языком, недобросовестно «обошел» Скотта, якобы не уведомив его о моем намерении устроить состязание между нашими экспедициями. В действительности же дело обстояло совершенно иначе.

Капитан Скотт имел самые точные, какие только можно себе представить, сведения о моих намерениях не только еще до ухода его из Австралии, но и позднее, когда мы оба уже находились на месте наших зимовок в Антарктике. Покидая осенью 1910 года Мадейру, я оставил запечатанную в конверте депешу в Австралию на имя капитана Скотта, которую мой секретарь, согласно моему поручению, отослал несколько дней спустя после того, как мы вышли в море, – в ней я совершенно ясно и открыто извещал Скотта о моем намерении вступить с ним в состязание относительно открытия Южного полюса.

Позднее, зимою (в Антарктике, разумеется, стояло лето), группа из экспедиции Скотта посетила нашу зимовку в бухте Китовой – приблизительно в 60 норвежских милях от зимовки Скотта – и здесь осмотрела все наши подготовительные работы. Обеим экспедициям, конечно, пришлось провести зиму на своих зимовках, ожидая наступления теплой погоды для дальнейшего продвижения к полюсу. Мы не только оказали этим людям самое широкое гостеприимство и предоставили все возможности осмотреть наше снаряжение, но я даже пригласил их остаться у нас зимовать и забрать половину наших собак. Они отказались.

Мои опыт в полярных путешествиях укрепил во мне убеждение, что собаки являются единственными подходящими ездовыми животными в снегах и льдах. Они быстры, сильны, умны и способны двигаться в любых условиях дороги, где только может пройти сам человек. Скотт же явился на юг, снабженный моторными санями, не замедлившими доказать свою непригодность на снегу и льду. Он также привез с собою несколько шотландских пони, на которых и возлагал все свои надежды. Я с самого начала считал это роковой ошибкой, явившейся, к моему прискорбию, в значительной мере причиной трагической гибели Скотта.

Итак, повторяю, Скотт был полностью уведомлен о моих намерениях, прежде чем сам приступил к выполнению своих.

То обстоятельство, что мы устроили нашу зимовку на Ледяном барьере, самым существенным образом способствовало нашему успеху, так же как выбор Скоттом западной части материка явился причиной его гибели при возвращении с полюса. Прежде всего, вследствие воздушных течений в Антарктике погода на материке гораздо суровее, чем на льду. Климат Антарктики – даже в самых благоприятных случаях – является худшим во всем мире, главным образом из-за необычайно сильных штормов, которые здесь свирепствуют почти без перерывов. Сила ветра при этих штормах достигает невероятной скорости. Скотт испытал не раз ураганы такой силы, что положительно не мог удержаться на ногах. На своей зимовке Скотт и его товарищи во время томительных зимних месяцев почти беспрерывно страдали от скверной погоды. Наша зимовка на льду барьера, напротив, оказалась в более благоприятных условиях в смысле погоды, и нам ни разу не пришлось страдать от каких-либо неприятностей.

Приобретенный нами опыт помог нам построить абсолютно непроницаемое для ветра жилье, а так как мы сумели наладить и хорошую вентиляцию, то жили мы, можно сказать, со всеми удобствами.

Ледяной барьер, описанный так подробно во всех книгах об Антарктике, в действительности не что иное, как чудовищных размеров ледник, спускающийся с высот антарктических гор к морю. Этот ледник имеет сотни миль в ширину и от ста до двухсот футов в вышину. Как и все ледники, на нижнем своем конце он беспрестанно ломается. Поэтому мысль разбить постоянный лагерь на самом барьере постоянно отвергалась: это считалось слишком опасным.

Я внимательно проштудировал все труды прежних исследователей Антарктики. При сравнении различных описаний, читая об открытии Китовой бухты, я был поражен тем, что хотя эта бухта вдается в самый барьер, она не претерпела заметных изменений с того самого времени, когда была впервые открыта Джоном Россом в 1841 году. «Если, – думал я, – эта часть ледника фактически не сдвинулась с места в течение 70 лет, то такому явлению имеется только одно объяснение: ледник в этом месте должен покоиться на неподвижном основании какого-нибудь острова». Чем больше я раздумывал над этим объяснением, тем сильнее убеждался в его справедливости. Поэтому я нисколько не боялся за устойчивость нашей зимовки, принимая решение разбить наш постоянный лагерь на краю Ледяного барьера в Китовой бухте. Нет нужды добавлять, что убеждение мое всецело подтвердилось дальнейшими событиями. У нас имелись самые чувствительные приборы, и мы целыми месяцами вели беспрерывные наблюдения, но ни одно из них не отметило ни малейшего колебания льда в этом месте.

Выбор Китовой бухты дал нам множество преимуществ при попытке достигнуть полюса. Прежде всего мы находились здесь ближе к полюсу, чем Скотт в своей зимовке, а путь к югу, который мы вынуждены были избрать, оказался, как показали последствия, безусловно самым благоприятным. Но больше всего способствовало нашему успеху применение собак. Причина этого в кратких словах следующая: наш метод достижения полюса состоял в том, что мы с места нашей зимовки предприняли несколько повторных поездок к югу и устроили по определенному направлению и на расстоянии нескольких дней пути друг от друга склады продовольствия, вследствие чего могли проделать поход к полюсу и обратно, не таская взад и вперед наши запасы. Эти склады мы устроили очень быстро и в каждом из них оставили потребный минимум припасов для обратного пути.

Учитывая расстояния между этими складами и количество продовольствия, оставляемого в каждом из них, я мог уменьшить вес забираемого продовольствия, присчитав к нашим запасам и мясо собак, тащивших продовольствие.

Так как эскимосская собака дает около 25 килограммов съедобного мяса, легко было рассчитать, что каждая собака, взятая нами на юг, означала уменьшение на 25 килограммов продовольствия как на нартах, так и на складах. В расчете, составленном перед окончательным отправлением на полюс, я точно установил день, когда следует застрелить каждую собаку, то есть момент, когда она переставала служить нам средством передвижения и начинала служить продовольствием. Этого расчета мы придерживались с точностью приблизительно до одного дня и до одной собаки. Более чем что-либо другое, это обстоятельство явилось главным фактором достижения Южного полюса и нашего счастливого возвращения к исходной путевой базе.