Моя жизнь - Руал Амундсен

Предприятие казалось безрассудным по двум причинам: во-первых, единственными орудиями, имевшимися на борту для прорубания льда, были несколько четырехфутовых пил и немного взрывчатых веществ; во-вторых, большинство наших людей было совершенно непривычно к подобного рода работам, и, кроме того, все были слабы и изнурены. Тем не менее предложение доктора Кука одержало верх. Это было лучше, нежели сидеть сложа руки и раздумывать об ожидаемой судьбе. Поэтому все оживились, и работа началась.

Состав команды был пестрый. Когда начальник экспедиции заболел цингой, я осмотрел снаряжение команды и убедился, что лишь четверо из нас были одеты соответствующим образом для зимовки в Антарктике. Поэтому я решился ограбить склад тщательно охраняемых ярко-розовых шерстяных одеял, велел раскроить их и сшить костюмы для людей экипажа. Эта одежда оказалась достаточно теплой, но когда люди появились в ней на палубе, то получилось, конечно, весьма редкое и театральное зрелище.

Мы наметили на льду направление предполагаемого канала и принялись за работу. С помощью пил мы вырезывали во льду треугольники и затем взрывали их тонитом [10]. На практике оказалось, что глыбы, несмотря на заложенные взрывчатые вещества, имели склонность застревать по углам треугольника. Тогда доктор Кук придумал остроумный способ, чтобы избежать этого, а именно: спиливать вершину треугольника, вследствие чего после взрыва глыбы взлетали целиком кверху. За этой работой мы провели долгие утомительные недели, пока, наконец, не выполнили своего задания и в один прекрасный вечер не улеглись спать с уверенностью, что завтра предстоит отбуксировать корабль в полынью. Представьте себе наш ужас, когда, проснувшись, мы увидели, что давление окружавших плавучих льдов так сузило наш канал, что мы оказались затертыми еще хуже прежнего.

Однако наше огорчение скоро сменилось радостью, так как ветер переменился и канал опять расширился. Не теряя времени мы отбуксировали корабль в полынью.

Но и здесь спасение казалось все столь же далеким. И вдруг произошло чудо – как раз то, что предсказывал доктор Кук. Лед взломался, и путь к открытому морю прошел как раз через нашу полынью. Радость придала нам силы, и на полных парах мы пошли к открытому морю.

Но и теперь не все опасности миновали. Прежде чем выйти в море, нам пришлось проходить между двумя громадными айсбергами, и в течение нескольких дней мы были зажаты между ними, как в тисках. Целые дни и ночи мы находились под давлением страшного пресса. Шум ледяных глыб, бившихся и ломавшихся о борта нашего судна, становился часто так силен, что почти невозможно было разговаривать. И тут опять нас спасла изобретательность доктора Кука. Он тщательно сохранял шкурки убитых нами пингвинов, и теперь мы изготовили из них маты, которые вывесили за борта, где они значительно уменьшали и смягчали толчки льда.

И даже когда мы достигли открытого моря, опасность все еще грозила нам. От толчков льда наш хронометр не раз подвергался вместе с кораблем сотрясениям, имевшим часто силу настоящего землетрясения. Поэтому мы не могли с уверенностью полагаться на наши наблюдения для определения долготы и широты, и курс, взятый для возвращения в цивилизованные места, был довольно-таки сомнительным. К счастью, мы все же, наконец, услыхали долгожданный возглас из бочки на мачте: «Земля!» Мы приближались к Магелланову проливу.

Но здесь возникло новое затруднение: где находится самый пролив? В те времена бесчисленные острова и заливы этой местности не были нанесены на карту так точно, как в наши дни, и при ненадежности нашего местоположения мы не знали, в каком именно пункте этого района мы находимся. Однако вскоре мы узнали Церковный остров по его удивительному сходству с церковью.

Не стану описывать во всех подробностях те трудности, которые встретились нам при прохождении пролива. Сначала мы решили укрыться за подветренным берегом Церковного острова, где нас сорвало с якорей и мы чуть не разбились о соседний остров. Огибая побережье, мы вошли в пролив, заканчивавшийся, как потом обнаружилось, тупиком, где западным штормом нас неминуемо выбросило бы на берег, если бы мы не заметили вовремя нашей ошибки и не повернули обратно, и пройдя всего в каких-нибудь нескольких дюймах от рифа, окруженного сильными бурунами, не попали, наконец, в настоящий пролив. Окончив долгое и трудное путешествие, мы вернулись в Европу в 1899 году, два года спустя после нашего выхода в плавание.

В следующем году я сдал экзамен на капитана и приступил к окончательной подготовке своей собственной экспедиции. Доктор Фритьоф Нансен [11], ставший героем моих отроческих лет благодаря своим отважным экспедициям в Гренландию и на «Фраме» [12], считался тогда в Норвегии главным авторитетом в области полярных исследований. Я знал, что одно слово поощрения из его уст явилось бы неоценимой поддержкой для моего плана, так же как неблагоприятный отзыв мог оказаться для него роковым. И вот я отправился к нему, открыл ему мои планы и намерения и просил его одобрения. Он дал его мне, и даже предупредив мои желания, сам предложил рекомендовать меня тем лицам, у которых я мог найти поддержку.

Сильно ободренный свиданием с Нансеном, я немедленно решил приняться за изучение земного магнетизма и методов его наблюдения. Моя экспедиция должна была служить не только чисто географическим, но также и научным целям: иначе к моим планам не отнеслись бы серьезно и мне не удалось бы получить необходимой поддержки. Поэтому я написал директору Британской обсерватории в Кью, прося разрешить мне там заниматься. Но директор не уважил моей просьбы.

Тогда я обратился к помощнику директора метеорологической обсерватории в Осло Акселю С. Стеену. Он дал мне письменную рекомендацию к начальнику «Deutsche Seewarte» [13] в Гамбурге, с которой я и отправился в этот огромный портовый город. Там я нанял дешевую комнату в одном из самых бедных кварталов.

Мои виды на то, чтобы быть принятым такой важной персоной, как тайный советник Георг фон Неймайер, были, откровенно говоря, весьма не блестящи. Я был для него чужой, совершенно незначительный человек. Но я находился в отчаянном положении и прибегал поэтому к отчаянным средствам. С бьющимся сердцем вошел я в его приемную комнату и вручил мою рекомендацию.

К моей великой радости, я был принят после короткого ожидания. Я увидел человека приблизительно лет семидесяти, который своими белоснежными волосами, добродушным, гладко выбритым лицом с ласковыми глазами до чрезвычайности был похож на знаменитого музыканта Франца Листа. Он любезно поздоровался со мной и спросил о цели моего визита. Я с жаром объяснил ему, что хочу сделаться полярным исследователем, что уже приобрел некоторый опыт в течение двухлетней экспедиции в Антарктику и что теперь мне нужно изучить методы магнитных наблюдений, чтобы приобрести основы научных знаний, необходимых для успешного выполнения моих намерений. Старик приветливо слушал меня и, наконец, воскликнул: «Молодой человек, у вас задумано еще что-то! Говорите все!»

Я признался ему в своей честолюбивой мечте первым открыть Северо-западный проход. Но он и этим не удовольствовался. «Нет, – воскликнул он, – и это еще не все!» Тогда я сознался, что желаю провести исчерпывающие наблюдения для окончательного определения истинного местонахождения Северного магнитного полюса. Услышав это, он вскочил, подошел ко мне и обнял от всего сердца. «Молодой человек, – сказал он, – если вы это сделаете, вы будете благодетелем человечества на все времена. Это – великий подвиг».

Доброта его ко мне в течение последующих месяцев буквально меня подавляла. Будучи холостяком с большими средствами, он обедал в одной из лучших гостиниц города и часто приглашал меня туда. Эта гостинца казалась мне дворцом. Ресторанный зал был сказочной страной, поражавшей меня роскошью, а меню обедов – лукулловским пиршеством. Но старый советник этим не ограничивался, он приглашал меня и на обеды, которые давал приезжим иностранным ученым, и, таким образом, не только угощал меня обедами, весьма мною ценимыми, но и предоставлял мне редкую возможность встречать великих мыслителей и выдающихся деятелей. Я никогда не забуду, чем обязан этому славному старику, вдохнувшему в меня столько энергии и так много помогшему мне. Я старался выразить ему мою благодарность тем, что ежедневно первым являлся в обсерваторию и последним уходил. Я занимался с неутомимым усердием и уже через несколько месяцев приобрел практические навыки в области магнитных наблюдений.

Когда я закончил занятия в Гамбурге, рекомендации Неймайера, имевшего блестящие связи, открыли мне доступ в обсерватории Вильгельмсгафена и Потсдама.

В 1900 году я купил судно «Йоа» для моей первой экспедиции. То была небольшая яхта из северной Норвегии. Судно имело водоизмещение 47 тонн, и возраст его был равен моему. Следующее лето я провел на моем драгоценном судне в северной части Атлантического океана между Норвегией и Гренландией, производя океанографические исследования. Я знал, что доктору Нансену требовались кое-какие данные, и хотел добыть их для него в знак моей благодарности. Он был чрезвычайно доволен, получив их от меня осенью.