Ускользающая тень - Крис Вудинг

Кажется, что прекращать горевать — предательство. Но на самом деле я всё ещё горюю. Стоит только подумать о Ринне, и грудь сжимается так, что начинаю задыхаться. Но теперь горе не разрушает меня изнутри. Внутри начинает возникать что-то новое. Я это чувствую, но как назвать, пока не знаю.

А ещё у меня есть Джей. Он сейчас где-то на фронте. А дома в ящике спрятано письмо для него. Письмо, о котором никто, кроме меня, не знает.

— Ты нормально? — беспокоится Фейн. Я уже долго молчу.

— Нормально, — отзываюсь я. — Значит, договорились? Буду тебя учить.

— А я тебя научу про с'тани, но потом, — говорит Фейн. Он понял, что сейчас голова у меня занята другим и слушать внимательно я всё равно не смогу. Поразительная чуткость у этого паренька.

Некоторое время работаем молча, и я в первый раз по-настоящему задумываюсь — какая всё-таки цель у нашей работы? Не может быть, чтобы никакой, как мне раньше казалось. Может быть, поднимая и опуская решётки, мы дробим твёрдые части отходов? Или просто взбалтываем их, чтобы не свернулись? Я не учёный, во всех этих тонкостях не разбираюсь. Но вдруг мне становится очень любопытно. Как-то неохота делать то, смысла чего не понимаешь. Это раньше мне было всё равно, а теперь ситуация поменялась.

На следующий оборот Гендак вызывает меня снова. На этот раз обходится без вступления с битьём и одиночным заключением. Очень любезно с его стороны. Вооружённые ножами охранники ведут меня в его кабинет. Там меня снова пристёгивают к креслу. Убедившись, что я привязана надёжно, охранники уходят. Но Гендак всё равно старается ко мне не приближаться. Сидит на расстоянии. Не хочет рисковать.

— Почему вы только со мной разговариваете? — спрашиваю я.

— Вы необычный человек. Женщина из Кадрового состава. У вас женщины редко участвуют в битвах.

— Кадровый состав — это особый случай. Нам дают разные поручения, иногда и на фронт отправляют.

— И много у вас женщин?

— Несколько, — отвечаю я. В этот раз у меня нет ни малейшего желания подстраиваться под Гендака. Он явно усыпляет мою бдительность, задавая вопросы, ответ на которые мог бы узнать и сам. Гендак хочет, чтобы я утратила бдительность, начала доверять ему. Скоро заведёт разговор на более серьёзные темы. Решаю взять инициативу в свои руки.

— Я тут единственная женщина. Почему?

— Мы не берём в плен взрослых женщин. Если во время набегов берём в плен девочек, они становятся рабынями. Вырастают в наших домах и становятся служанками. У нас таких слуг много.

Интересно. Я ни одной не видела. Должно быть, в тюрьме они не работают.

— А взрослых женщин, значит, не похищаете?

— Нет, только убиваем. Женщин в тюрьме содержать слишком сложно. Из-за них среди мужчин возникают беспорядки.

— А почему для меня сделали исключение?

— Я уже сказал — вы необычная. Солдаты растерялись. Не знали, как с вами поступить. Вот и привезли вас сюда. — Гендак задумчиво хрустит костяшками пальцев. — Вы до сих пор живы только благодаря мне. Многие предпочли бы от вас избавиться. Вы уже доставили нам немало проблем.

— Так отселите меня в отдельную камеру, — предлагаю я. А что, это мысль. Чем меньше охраны, тем легче сбежать.

— К сожалению, не получится. На такое моего влияния не хватит.

Снова умолкаем. Смотрю на Гендака. Жду, что он скажет.

— Вы должны понять — в нашем обществе строго наказываются люди, нарушающие законы. А всё эскаранское — одежда, политика, сексуальная невоздержанность… По уровню культуры вы стоите не выше животных. Дело не в том, что гурта жестоки. Просто вас принято рассматривать как отсталых, неразвитых.

Понимаю, что Гендак просто пытается объяснить поведение моих тюремщиков с объективной позиции, но ответ мой звучит ядовито.

— Мы не нарушаем ваши законы, — говорю я. — У нас они даже за законы не считаются. Ваши порядки — полный бред, у себя мы их устанавливать не намерены.

Гендак мрачнеет. Его разозлили мои уничижительные высказывания об их самом уважаемом и почитаемом руководителе.

— Да, конечно, для вас значение имеют одни лишь деньги. Кто богаче — тот и сильнее. Такова ваша плутократия. Вашим обществом правят купцы, позабывшие о морали.

— А вашему обществу смелости не хватает хоть на шаг отступить от традиций. Слова первого человека, который написал о своих взглядах в книге, превратили в законы. Объясните, как могут люди с такими развитыми культурой и искусствами быть настолько отсталыми в юридических вопросах?

У Гендака так и рвётся с языка сердитый ответ, но он понимает, что я его провоцирую. Я вижу, как он сдерживается. Слова Гендака звучат холодно, однако без малейшей злобы.

— А если бы всё было наоборот и эскаранцы захватили гуртскую женщину? Как бы вы с ней обошлись?

— Трудно сказать, — отвечаю я. — Ведь у ваших женщин есть милая привычка совершать самоубийства, лишь бы не сдаваться в плен.

— Эта традиция называется маацу. Они скорее готовы умереть, чем быть обесчещенными. Таков их выбор. В этом истинное благородство гуртских женщин.

— Да уж, очень благородное. Слышала, на совершеннолетие вы дарите девушкам склянку с ядом, чтобы они вешали её на цепочку и носили на шее. А что будет, если в момент опасности женщина своей склянкой не воспользуется?

Можно подумать, я и так не знаю.

— Её либо изгонят, либо казнят.

Приподнимаю брови и многозначительно гляжу на Гендака.

— Долг гуртской женщины — сделать всё возможное, дабы не покрыть себя позором, — произносит он.

— А как определить, что позор, а что — нет?

— По законам, — поясняет Гендак.

— Ну конечно, — киваю я. — Правитель Маал предусмотрел все случаи жизни. Что носить, как совершать ритуалы, как себя вести, каким оружием пользоваться, какие слова произносить в разных ситуациях, на каких женщинах жениться… Когда уж ваши люди научатся жить своим умом?

— Вы читали законы? — удивлённо восклицает Гендак.

— В переводе, — вру я. На самом деле я прочла оригинал, от корки до корки. Книга представляет собой перечисление правил, регулирующих все стороны жизни гурта. Сочинил их древний гуртский диктатор, и за неисполнение законов полагаются жестокие наказания. Династия Маала включает в себя двадцать пять поколений. Только недавно она прекратила своё существование в силу естественных причин. Каждый потомок следил за тем, чтобы законы продолжали соблюдаться и впредь. Со временем их соблюдение превратилось в непременное условие жизни общества. Спорить с ними или пытаться изменить в настоящее время — чуть ли не святотатство. Традиции поддерживаются Старейшинами и Законниками, да и наказания, насколько мне известно, ничуть не смягчились. С гурта обсуждать преимущества и недостатки законов Маала бесполезно. Они для них уже настолько естественны, что гурта вообще не понимают, как можно жить по-другому.

Гендак молча разглядывает меня. К его долгим паузам я уже привыкла. Разговаривать с ним я не против, но он ничего от меня не узнает. Наоборот, сама постараюсь что-нибудь вызнать. Может, Гендаку и правда интересно услышать мою точку зрения, а может, он собирает информацию, чтобы потом использовать её против нас. Пока я согласна ему подыграть. Кроме того, Гендак ясно дал понять: буду упрямиться — потеряю его защиту. А если это случится, мне тут и пяти минут не выжить.

— Расскажите, кто такие Должники.

— Должник — это человек, который обязуется оплатить свой долг перед кланом пожизненным служением, — осторожно отвечаю я. — Например, человек берёт у клана деньги в долг или просит о какой-то услуге. Он должен возвратить клану соответствующую сумму или оказать соответствующую услугу, а если человек этого не сделал, он принимает на себя пожизненное служение. Чем больше долг, тем больше поколений в семье должны служить клану. Мой долг распространяется только на одно поколение, на меня. А в самых серьёзных случаях служить обязаны по семь поколений.

— Значит, у вас в Эскаране дети с рождения становятся рабами? Кстати, а у вас самой есть дети?

— Нет, — отвечаю я. Не собираюсь рассказывать этому человеку ни про Джея, ни про Ринна. Этого он из меня не вытянет. — Пожизненное служение — дело добровольное, никто никого не принуждает. Это сознательный выбор.

— Но у ребёнка нет выбора.

Вспоминаю Ринна. Он был как раз одним из тех, к кому пожизненное служение перешло по наследству. Его это всегда злило.

— Выбор, сделанный родными и близкими, влияет на жизнь любого ребёнка, и с этим ничего не поделаешь.

— И за что же вас заставили принять это пожизненное служение?

— Никто меня не заставлял, я сама решила. Клан Каракасса оказал мне величайшую услугу, когда мне было десять лет. За это я поклялась служить им всю жизнь.

В моем голосе невольно звучит гордость. Поворачиваюсь в кресле, чтобы Гендак мог видеть моё голое плечо.