Иван-Дурак - Ольга Матвеева

С Машкой Иван учился в художественной школе. Было это в маленьком провинциальном старинном городке. Иногда, в состоянии блаженной ностальгии, подкрепленной серьезной дозой спиртного, он любил рассказать о своей исторической родине приятелям, дабы продемонстрировать, из какой грязи он вылез в князи. Грязь в его родном городке действительно была выдающаяся — чистейший чернозем: жирный, вязкий, вездесущий. Лишь в избранных местах он был обуздан разбитым асфальтом или деревянными тротуарами, иначе грязь была бы совсем уж непроходимой. Иван до сих пор с ужасом вспоминал свои коричневые резиновые сапоги, которые ему приходилось носить осенью и ранней весной. В приличной кожаной обуви по улицам ходить было невозможно. Да и не было у него приличной обуви. А металлическое корыто перед входом в школу снилось ему обычно накануне важных сделок. В этом корыте надлежало мыть обувь. Для этих целей в нем торчали палки с намотанными на них тряпками. И вот эти тряпки школьники окунали в мутную темную воду и размазывали грязь на своих башмаках. Но это было не самое страшное. Кошмар начинался, когда кто-то из местных хулиганов с утра пребывал в игривом настроении. Эти мерзкие мальчишки могли начать кидаться палками с тряпками, могли снять с кого-то шапку и утопить ее в корыте, могли обрызгать жуткой водой из корыта. Они были крайне изобретательные, эти хулиганы. Каждый день по дороге в школу Иван мечтал, чтобы вся шпана дружно решила прогулять занятия или проспала бы. А еще он всерьез подумывал о шапке-невидимке, чтобы проскальзывать в класс незамеченным. Ваня слишком не вписывался в антураж захудалой школы, которая среди других образовательных учреждений города пользовалась дурной славой. Это была бандитская школа. Здесь даже девочки умели драться: и не то чтобы как-то заурядно вцеплялись в волосы или царапались обломанными ногтями, а могли и в морду запросто дать, причем кулаком. Драться им приходилось в основном с мальчишками, поэтому им ничего не оставалось, как научиться обороняться. Это была настоящая школа выживания… А Ванечка перед первым классом мало что знал о реальной жизни и реальных детях. В детский сад он не ходил — его воспитывала бабушка со стороны матери, бывшая учительница русского языка и литературы. Она так глубоко посеяла в нем семена разумного, доброго, вечного, что он долго не мог поверить, что есть семилетние мальчики и девочки, которые ничего не слышали о Питере Пене, Мэри Поппинс, Квазимодо, Гюго, Шекспире. Он даже и помыслить не мог, что на свете существуют семилетние мальчики и девочки, которые не умеют читать и писать. Он не представлял себе, что мальчики и девочки могут говорить друг другу гадости и обзываться нехорошими словами, драться. Ванечка был единственным ребенком в семье, к тому же поздним, любимым, заласканным, зацелованным. В эту ужасную школу родители, конечно, свое дитятко отдавать не хотели, но была она рядом с домом, а остальные были далековато. Общественный транспорт в городке, конечно, существовал — по улицам пыхтело несколько старых, скрипучих автобусов, но ходили они крайне редко, с периодичностью, которую никак не удавалось систематизировать, можно было простоять на остановке полчаса и так и не дождаться вожделенного транспортного средства, плюнуть и пойти пешком. И даже если повезло, и громыхающая развалина подкатывала к остановке, попасть в нее было непросто: автобус штурмовала толпа разозленных ожиданием людей. Позже Ваня узнал, что городок их, несколько веков назад был основан как военное поселение, и жители его были потомками служивых людей, осады и обороны, видимо, были у них в крови, так что автобус был для них, как крепость, которую непременно нужно взять. Желательно с боем. Словом, на семейном совете родители, бабушки и дедушки решили, что не стоит Ванечку подвергать ежедневному стрессу под названием «Общественный транспорт» или же заставлять его тащиться пешком несколько километров, и постановили отдать его в ближайшее учебное заведение, идти до которого было всего минут десять. «Я сам там учился и ничего, только сильнее стал, я и за себя постоять могу, и образование там, кстати, дают хорошее, как ни странно. Так что и Ванька там поучится, ничего с ним не случится», — сказал отец и своими словами окончательно решил судьбу сына. Ванечку били одноклассники. Его очочки и ухоженный вид слишком их раздражали. Когда Ванечку били, он почти не сопротивлялся: мама и бабушка внушили ему, что драться плохо. Однажды, когда он в очередной раз вернулся из школы с разбитой губой и в разорванной курточке, отец сказал: «Да что ж это такое! Сколько ты еще будешь позволять себя бить? Ты что, слабак? Давай сдачи. Ты же сильный, пусть они тебя боятся. Добро должно быть с кулаками». Смысла этой загадочной фразы Ванечка так и не понял. Ему почему-то представился какой-то огромный холщовый мешок, в котором полно всякого добра. Из мешка торчат два огромных кулака в боксерских перчатках. Совершенно безумная картинка, ничего не объясняющая. И все же Ваня уловил суть отцовского пожелания: он начал драться. Хулиганы-одноклассники теперь знали, что обидеть очкастого отличника безнаказанно не получится — он даст достойный отпор. И еще они уяснили, что очки — это вовсе не признак слабости. Очки свидетельствуют лишь о том, что у человека плохое зрение. Тем не менее, Ваня, как и любой другой ученик этой школы, не был застрахован от посягательств хулиганов. Так что и Ванина шапка однажды погибла в корыте с грязной водой. И к стулу его приклеивали, и на кнопки он садился, и портфель у него прятали, и тетради его портили, и кличка у него была Бонифаций. Происхождение этого прозвища было не слишком очевидным, но вполне логичным. Лёвочкин — лев — лев Бонифаций — Бонифаций. Был такой герой известного мультфильма. Иногда без изысков звали его и Ванькой-дураком, и Лёвкой, и очкариком, и водолазом. В школе Ване нравилось. Там было весело и опасно. Больше все-таки весело. Непредсказуемо. Иван шел в школу, как искатели кладов и приключений едут в дальние неведомые страны — замирая от страха неизвестности и бурля адреналином. Иван был белой вороной и лучшим учеником в классе. Симпатичным додиком в очках, которого задирали мальчишки и не замечали девчонки. И все же он любил свою школу и не променял бы ее даже на престижный английский колледж. Впрочем, во времена, когда юный Ваня проходил обучение в средней школе маленького городка, который можно было найти только на очень подробной карте, об учебе за пределами страны никто и мечтать не мог. Сложно было даже вообразить, что такое вообще возможно — границы СССР были на замке. Иванова школа была построена в 1938 году. Он знал это с первого класса, но цифра эта тогда ему ни о чем не говорила. Когда Ваня учился классе в шестом, грянули перестройка и гласность. И через несколько лет, когда он был десятиклассником, учитель истории Павел Андреевич, седовласый фронтовик, с внешностью и манерами аристократа из романов Тургенева, повествовал притихшим школьникам об ужасах тридцать восьмого года. Учебников новейшей истории страны тогда не было — не успели написать, слишком уж неожиданно случилась гласность. Ученики записывали в толстые клеенчатые тетрадки слова учителя. Очевидно, он в первый раз за свою долгую жизнь говорил все это публично. Ване показалось, что он хотел сказать правду всю жизнь, но не мог. Возможно, Павел Андреевич мечтал о тех временах, когда он сможет, наконец, рассказать подлинную историю Советского Союза, и вот дождался. Так показалось Ване. Еще он тогда задался вопросом, легко ли это, врать на протяжении всей своей жизни? Мучиться, но врать, врать, врать! Он тогда с яростным пылом юношеского максимализма возненавидел всех взрослых, которые провели многие годы во лжи и решил, что сам он всегда будет говорить только правду, в какие бы лагеря его за это не сослали. Однажды на уроке истории он с вызовом спросил Павла Андреевича, глядя ему прямо в глаза: «А почему одних расстреливали и сажали, а другие жили себе преспокойно, карьеру делали?». Павел Андреевич достал из нагрудного кармана пиджака белоснежный платок, вытер лоб и сказал: «К сожалению, не могу ответить на твой вопрос, Лёвочкин, он слишком общий, а тут нужно рассматривать судьбу каждого человека отдельно. Если же ты имел в виду конкретно меня, то я был осторожен, шел на компромиссы с собой и своей совестью. Я выбрал молчание. Ты это хотел услышать?». Ваня покраснел. Ночью он долго не мог заснуть — все думал о том, что такое трусость. Вот их учитель истории трус или смельчак? Сказать то, что он сказал сегодня перед всем классом — это смелый поступок, сам Ваня, пожалуй, вряд ли на такое решился бы. А с другой стороны, он на протяжении десятилетий преподавал детям придуманную историю, историю, которой не было. И он знал об этом. Но продолжал врать. Трус? Трус. Но он был на фронте и награды имеет. Значит, не трус. Как сложно все. Но ведь и сам Ваня был октябренком и пионером, а сейчас вот комсомолец. Он вспомнил, как гордился, что его первым в классе приняли в пионеры, потому что его признали самым достойным. А еще вспомнил, как в раннем детстве он с удовольствием читал книжки про Ленина, любил его как собственного дедушку и не хотел верить, что он умер. Он надеялся, что Ленин в согласии с известным лозунгом «живее всех живых». Так мысли мальчика и кружили по кругу. Когда он, наконец, заснул, ему снился молодой Павел Андреевич, который выскакивал из окопа и шел в атаку с винтовкой наперевес, как его сражала вражеская пуля, а Ваня кричал во сне: «Нет! Нет!». Еще снился дедушка Ленин, который, как спящая красавица, вставал из своего хрустального гроба в мавзолее, кричал, что он совершил роковую ошибку, но намерен незамедлительно все исправить, требовал сейчас же подать ему броневик и начать новую революцию, расстрелять всех коммунистов и провозгласить диктатуру буржуазии. Никогда еще Ваня так не радовался пробуждению. За завтраком он спросил у отца: