Дело о ядах (ЛП) - Торли Эдди

Я не могу с этим спорить. После убийства Вандома восстаний больше не было. Мама не заказывала дополнительный яд. Даже Лесаж странным образом отсутствовал в моей лаборатории — только попросил еще дозу кровавого зелья.

В моей груди загорается теплый огонек надежды.

— Ладно, — я подвязываю волосы и искренне улыбаюсь Грису. — Приступим к работе.

* * *

Мы с Грисом погружаемся в дистилляцию лекарств, просыпаясь с солнцем и работая при свечах до глубокой ночи. Целебные ароматы базилика, корицы и лаванды постепенно подавляют едкие остатки Яда Змеи и ржавый привкус кровавого зелья Лесажа. Мы собираем подносы с целебными веществами, пока они не заполняют все столы и шкафы. Даже ящики, коробки и пол завалены разноцветными свертками и склянками. Это невероятно красиво — доказательство того, что все было налажено, — но струйка беспокойства в моих венах не иссякает.

Сон продолжает ускользать от меня. У меня дрожат руки, пока я сжимаю пестик. И меня преследуют образы иссохших, истекающих кровью тел.

Единственный раз, когда мой разум по-настоящему спокоен, — это когда я одна в лаборатории, пытаюсь создать свое предательство. Я знаю, что мне нужно остановиться. Это опасно и, прежде всего, бесполезно сейчас, когда мы вернулись к лекарствам. Но необходимость экспериментировать остается, как зуд. Ужасное подергивание, от которого выступает пот. Маленький красный гримуар отца кажется живым, дышащим существом, спрятанным в моем лифе. Он зовет меня, как песня сирены, обвивая своими злобными щупальцами мои ноги и уводя их обратно в лабораторию.

Глубокой ночью, когда даже Грис лег спать, а в комнатах обитают только призраки, я на носочках спускаюсь по винтовой лестнице, запираю дверь лаборатории и прохожу в свой секретный мир алхимии. Под воображаемым руководством отца я модифицирую лекарство от дезинтегратора, пока не буду уверена, что все правильно. Затем я убираю мешочек, наполненный ингредиентами, под нижнее белье, чтобы быть готовой в любой момент. Созданное зелье работает всего час или два, и я хочу быть готовой проверить его эффективность, если Лесаж без предупреждения пустит на волю свою магию. Хотя я могу доверять маме, я никогда не буду доверять ему.

Утром шествия я поднимаюсь по лестнице в покои матери, чувствуя себя спокойной и полной надежд, почти полностью похожей на себя прежнюю. Я очень хочу покинуть дворец и раздать лекарства, пообщаться с людьми и прогнать остатки моей вины. Я даже улыбаюсь Маргарите и Фернанду, когда они шагают вместе со мной по площадке второго этажа — тут я перегибаю.

— Тебе стоило привести себя в порядок по такому случаю, — Фернанд убирает с моих волос солому. — Ты уже спишь в своей лаборатории? Или, может, совсем не спишь? — добавляет он, потянув за уголки своих глаз. — Ты выглядишь ужасно.

— Все еще лучше, чем ты, — парирую я. Для меня загадка, что моя сестра видит в нем. Тонкие черные волосы Фернанда даже длиннее, чем обычно, а бархатная маска, которую он никогда не снимает, липнет к его щекам, как вторая кожа. Не знаю, ненавижу ли я его за то, что он подлый, интригующий наемник, или потому, что Маргарита шепталась со мной, прежде чем он появился и увеличил разрыв между нами.

Маргарита поворачивается и ударяет Фернанда по голове.

— Никто тебя не спрашивал.

Похоже, только ей разрешено меня изводить. Если честно, это меня устраивает. С той ночи, проведенной в моей постели, мы стали на удивление любезными. Маргарита припасла меня последнее пирожное после ужина двумя ночами позже, и когда она с Фернандом и его товарищами выпила всю бочку эля и до рассвета пела застольные песни, я не жаловалась. Мы с Маргаритой даже сидели у камина в моей комнате и вместе работали в прошлый четверг.

— Ты все еще боишься? — спросила она приглушенным голосом, хотя мы были в комнате одни.

Что-то в том, как ее темные глаза горели, как угли в очаге, заставило меня кивнуть.

— Полагаю, немного. Но не так сильно, как раньше. А ты?

Она пожала плечами, что было большим подтверждением, чем я ожидала. После долгой паузы она прошептала едва слышно:

— Иногда я не могу заснуть. Их крики до сих пор не дают мне покоя, — она пригляделась к вышивке, выглядела такой маленькой и робкой, не похожей на мою старшую сестру, что мне захотелось сказать что-нибудь, чтобы утешить ее. Что-то искреннее, чтобы ответить на ее честность.

— Я думаю, что всех нас преследуют привидения. Иногда мне кажется, что я слышу отца. Я с ним разговариваю.

Руки Маргариты замерли, а брови приподнялись.

— Что ты говоришь?

— Я спрашиваю, что он думает обо всем этом.

Маргарита никогда не была близка с отцом. Она жаждала сказок на ночь, поцелуев и катания на его плечах, но к алхимии у нее не было пристрастия.

— Он отвечает?

— По-своему, — сказала я, думая о его гримуаре, спрятанном под моим корсетом. — Но я не думаю, что у нас есть повод для беспокойства. Худшее прошло.

— Худшее прошло, — согласилась она, с благоговением повторяя слова матери.

Между нами присутствует определенная атмосфера товарищества, когда мы проходим в комнату матери и оставляем Фернанда ворчать в холле.

— Ах, мои девочки, наконец-то, — напевает мать у туалетного столика, где ей пудрили лицо и укладывали каштановые кудри. Они собраны в высокий помпадур, который каким-то образом заставляет ее выглядеть царственно и опасно одновременно — как львица. Только на висках можно заметить седину, нити в волосах, а ее затененные глаза большие, как у лани, — черные бездонные шарики на фоне фарфоровой белизны ее лица. Она вряд ли выглядит достаточно взрослой, чтобы быть моей матерью, но с тех пор, как она была в моем возрасте, она смазывала лицо средствами, восстанавливающими молодость, и пила алхимические смеси.

Она отмахивается от служанок и вскакивает. Сотни золотых двуглавых орлов мерцают сквозь складки ее церемониальной накидки, а бархат развевается вокруг ее лодыжек, создавая иллюзию, что она идет по бордовым облакам. Она красивая. Великолепная. Настоящая героиня народа.

Матушка подходит сперва ко мне и целует меня в щеки. Маргарита тут же напрягается, хотя я просто стою ближе. Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она нарочно смотрит в сторону, легкость между нами гаснет так же быстро, как свеча.

— Мои крошки Вуазен, — матушка берет нас за руки и ведет по комнате. — Идемте, у меня для вас сюрприз.

Маргарита медлит.

— Для нас обеих?

Не обращая на нее внимания, мама ведет нас через гостиную с темными панелями в свою гардеробную, которая больше, чем весь наш дом на улице Борегар.

— Для процессии, — объявляет она, указывая на одинаковые платья, разложенные на кедровых стволах.

— Они …, - скандальные. Мерзкие. Самые ужасные вещи, которые я когда-либо видела. Черно-алый шелк такой нежный, он почти полупрозрачный, а квадратный вырез такой низкий, что мои ладони прикрывают грудь.

— Мы должны быть одинаковыми? — голос Маргариты сухой. Я поднимаю платье за ​​рукав и держу на расстоянии вытянутой руки — как будто оно более ядовито, чем котлы с дистиллированной мандрагорой в моей лаборатории.

— На улице холодно, — говорю я с тревогой. — И дождь идет постоянно. Разве не нужно немного больше ткани…

Тщательно подведенные брови матери опускаются ниже.

— Вы унижаете мой выбор?

Уловив яд в голосе матери, Маргарита поднимает платье и с восторженным визгом прижимает его к плечам.

— Я считаю, что платья изысканные. Мира ничего не понимает, — она проходит мимо меня и целует маму в щеку.

— Не стой, как дурочка, Мирабель, — говорит мама с хлопком. — Одевайся. Или мы опоздаем на собственное шествие.

Я нехотя прижимаю платье к груди, и мои пальцы касаются чего-то твердого под лифом.

Гримуар отца.

Мерде. Я так привыкла к его присутствию, что он словно второе сердце, бьющееся вне моей груди. Я даже не подумала его убрать. Травы, противодействующие изумрудному огню Лесажа, лежат в мешочке под нижним бельем, но если горничным удастся снять с меня платье, гримуар уже не спрятать.