Холодная гавань - Джек Хиггинс

Он медленно поднялся, старый добрый Рене, совершенно не изменившийся, один из тех персонажей ее детства, который, казалось, всегда был с ней. Маленький, широкоплечий, в кордовом пиджаке, с седеющими волосами и бородой, со шрамом на правой щеке и черной повязкой — свидетельством ранения, стоившего ему глаза, когда он был молодым солдатом под Верденом.

— Рене? Это вы?

Он отпрянул на мгновение с тем же выражением страха, который она заметила на лице своего отца, — как будто внезапно вошел мертвец. Но Рене быстро взял себя в руки.

— Мадемуазель Женевьева! Какое чудо снова видеть вас! — Его руки дрожали, и она крепко сжала их в своих ладонях. — Моя тетя в порядке?

— Насколько это возможно в нынешних условиях. — Он пожал плечами. — Эти боши. Вы должны знать, что все изменилось в замке теперь. — Он помолчал. — Это так ужасно, то, что произошло.

Внезапно она вспомнила все, что произошло с ней, и спросила:

— Рене, вы знаете, чего они хотят от меня?

— Да, ма-амзель.

— Вы считаете, я должна это сделать?

— Вы могли бы завершить то, что она начала, — сказал он мрачно. — Было бы не так обидно.

Она кивнула, быстро прошла мимо Крэйга Осборна и вернулась к столу.

— Все в порядке? — спросил Мунро.

И тогда внезапный гнев вскипел в ней. Она не боялась, нет, но ее чувство собственного достоинства было оскорблено тем, что ею пытались манипулировать.

— Нет, черт побери, бригадир, — сказала она. — У меня уже есть работа. Я спасаю жизни, когда это удается.

— Звучит странно, как будто мы… но все это не имеет значения… — Он пожал плечами и повернулся к Осборну. — Лучше отвезите ее в Хэмпстед и оформите все как положено.

Она возмутилась:

— В Хэмпстед? Что за чепуху вы собираетесь теперь устроить?

Он взглянул на нее с легким удивлением:

— Личные вещи вашей сестры… У нас осталось кое-что, мы передадим их вам. Вы подпишете несколько бумаг для соблюдения формальностей и можете забыть всю эту историю, приняв наши извинения. Естественно, Закон о государственных секретах касается всего, о чем мы с вами беседовали, даже любой части беседы, имевшей место этим вечером.

Он открыл папку и взял ручку, будто отпуская ее на все четыре стороны. Она повернулась, очень рассерженная, прошла мимо Осборна и вышла.

Дом в Хэмпстеде был построен в позднегеоргианском стиле и стоял на двух акрах земли, огороженных высокими стенами с металлическими воротами, которые открыл человек в фуражке с козырьком и голубой форме. Табличка на воротах гласила: «Частная лечебница Роузден». Женевьева не могла разглядеть сад, потому что было темно. Когда Крэйг вел ее по лестнице к входной двери, ему пришлось зажечь фонарик, там он дернул за старомодную цепь, привязанную к колокольчику.

Она услышала приближающиеся шаги. Загрохотала цепь, потом послышался звук отодвигаемой щеколды. Открылась дверь. Перед ними стоял молодой пышноволосый человек в белом халате. Он отступил назад, и Крэйг, не говоря ни слова, повел ее в дом.

Холл был тускло освещен, стены его были выкрашены в кремовый цвет, пол выложен полированными деревянными плитами, всюду чувствовался странный запах антисептиков, который напомнил ей больничную палату. Молодой человек старательно закрыл дверь на щеколду и накинул цепь. Когда он повернулся и заговорил, голос его оказался таким же бесцветным, как и лицо.

— Герр доктор Баум будет в вашем распоряжении через минуту. Пойдемте со мной, пожалуйста.

Он открыл дверь в конце холла, жестом приглашая их пройти, и закрыл ее без единого слова. Помещение было похоже на прихожую зубного врача — убогие стулья, несколько журналов на столике. Было холодно несмотря на электрические батареи. Что-то странное происходило с Крэйгом Осборном, она чувствовала это, он был обеспокоен и напряжен. Закурив, он подошел к светомаскировочным шторам и задернул их.

— Герр доктор Баум, — сказала она. — Немец, я полагаю?

— Нет, австриец.

Дверь открылась. Вошел человек маленького роста, лысеющий, в белом докторском халате, со стетоскопом на шее. Его одежда висела на нем, будто он сбросил вес.

— Здравствуйте, Баум, — сказал Крэйг Осборн. — Это мисс Треванс.

В его маленьких и беспокойных глазах вдруг появилась та самая тень страха, которую она уже видела у Рене и отца. Он облизал сухие губы и улыбнулся кривой, испугавшей ее улыбкой.

— Фрейлейн. — Он поклонился и протянул ей влажную руку.

— Мне нужно позвонить, — сказал Крэйг. — Я вернусь через минуту.

Дверь за ним закрылась, и наступила тишина. Баум так сильно потел, что все время вытирал платком лоб.

— Майор Осборн сказал мне, что у вас есть какие-то вещи, принадлежавшие моей сестре.

— Да, верно. — Его улыбка стала еще более неприятной. — И когда он вернется… — Он замолчал, в растерянности попытался начать разговор снова: — Можно вас угостить чем-нибудь? Может быть, шерри? — Он уже был возле шкафа в углу, потом вернулся с бутылкой в одной руке и со стаканом в другой. — Не самого лучшего сорта, правда. Как и многое другое теперь.

На полке стояла фотография в черной рамке, с которой мягко улыбалась девушка лет шестнадцати. Она была красива мягкой, прозрачной красотой.

Женевьева инстинктивно догадалась:

— Ваша дочь?

— Да.

— Она школьница?

— Нет, мисс Треванс. Она умерла. — Печальный тихий голос Баума отозвался в ее ушах словно эхо, и в комнате вдруг стало по-настоящему холодно.

— Гестапо, Вена, 1939 год. Видите ли, мисс Треванс, я австрийский еврей. Один из тех счастливчиков, которым удалось уйти.

— А теперь?

— Делаю что могу против ее убийц.

Его голос был мягок и очень спокоен, но глаза выдавали страдание.

— Мы жертвы. — Она где-то прочла это и теперь вспомнила молодого летчика-истребителя Люфтваффе, которого они несли в палату «скорой помощи» в госпитале св. Варфоломея, тяжело обожженного и буквально разорванного на куски. Лицо у него было чистое, нетронутое, волосы густые и очень красивые. Он выглядел точь-в-точь как тот шестиклассник, в которого она влюбилась в шестнадцать лет еще в школе. Просто обычный красивый мальчик, который продолжал улыбаться несмотря на боль, держа ее руку, и так и умер, улыбаясь. Дверь открылась и вошел Крэйг.

— О'кей, все в порядке. Можете начинать. Я подожду вас здесь.

— Я не понимаю… — Баум выглядел очень взволнованным. — Я думал, что вы сами займетесь всем этим?

На лице Крэйга отразилось усталое презрение. Он поднял вверх руку, как если бы хотел оборвать разговор.

— Ладно, Баум, черт с вами.

Он открыл дверь и отстранился, пропуская Женевьеву.

— Послушайте, что за игру вы со мной затеяли? — спросила она требовательно.

— Мне кажется, вам следует кое-что увидеть.

— Что именно?

— Пойдемте, — сказал он печально. — Я провожу вас. Он вышел, и она неохотно последовала за ним.

Он открыл дверь в конце холла, и они спустились вниз по темной лестнице, попав в длинный коридор, кирпичные стены которого были выкрашены в белый цвет. По обеим сторонам коридора тянулись двери. Там, где коридор сворачивал за угол, она увидела мужчину, который сидел на стуле и читал книгу. Ему было лет около пятидесяти, мощного телосложения, с перебитым носом и сединой в волосах, в таком же длинном белом халате, как на парне, который впустил их в дом. Из-за дверей слышались мерные удары. Когда они дошли до конца коридора, этот звук стал невыносимо громким. Человек на стуле на секунду поднял голову, потом вернулся к чтению.

— Он совершенно глухой, — сказал Крэйг. — Ему нужно быть глухим.

Он остановился у металлической двери. Удары прекратились, и стало совершенно тихо. Крэйг сдвинул маленькую панель, заглянул внутрь и посторонился. Он не произнес ни единого слова, но Женевьева двинулась вперед, словно загипнотизированная.

Ни разу в жизни еще она не ощущала такого отвратительного запаха, который висел в комнате за решеткой. На потолке был светильник, но освещение оставляло желать лучшего. Она разглядела маленькую кровать без одеяла и эмалированное помойное ведро. И вдруг движение, почти незаметное для глаза, привлекло ее внимание.

В куче тряпья, сваленного в дальнем углу, копошилось нечто. Невозможно было понять, мужчина это или женщина. Существо издало жалобный стон и поползло на стену. Женевьева застыла, не в силах сдвинуться с места, в ужасе от увиденного. Будто почувствовав, что за ним наблюдают, существо медленно подняло лицо, и Женевьева замерла, увидев свое собственное лицо — изломанное, изуродованное, будто отраженное в одном из кривых зеркал комнаты смеха.

Она была не в силах даже закричать, страх парализовал ее. Казалось, они приросли друг к другу взглядами, это изломанное нечто и Женевьева, но вот сквозь решетку просунулись скрюченные, словно клешни, пальцы. Женевьеве казалось, что ее ноги приросли к полу. Крэйг потянул ее назад, задвинув окошко резким ударом руки, отсекая от них высокий и резкий звериный визг.