Безумец и его сыновья - Илья Бояшов

Горбунья, несмотря на боль, улыбнулась:

— Библиотека твоя, малыш! С этого дня вот твое прибежище! Пусть с виду оно тесно и убого, но здесь многое сохранено и запрятано. Пребывай в нем, пока не придет твой ангел… Пройдись-ка вдоль полок, всмотрись внимательно — перед тобою сокровища! Я чувствую, ты многое поймешь, ведь у тебя доброе сердце. Вот лампа и вот стол — твой корабль. Уплывай! А я покажу тебе путь, и запомни, многое значит тот, кто уже знает путь!

Ковыляя, подвела она Книжника к полкам:

— Ты услышишь все голоса мира и удивишься всем мыслям. И не пугайся такому множеству! — добавила, заметив, с каким испуганным восхищением Владимир смотрит на такое обилие книг. — Ты показал свое сострадание, я дам тебе то, мимо чего пробегают! И пока ты еще слаб, пребывай здесь, ибо место за этим столом — лучшее место на свете! Вот Уленшпигель с его Фландрией, а вот Рабле с Гаргантюа, вот там и необитаемый остров Крузо, а там сразу вместе Сократ, Диоген, Сенека. А в самом конце вон той самой дальней полки — чудак Дон Кихот. Возьми от чистого сердца!.. Ты дождешься ангела, я в это верю.

Книжник слушал ее, затаив дыхание.

— Я посвящаю тебя в великие тайны мира сего, — совершенно серьезно сказала горбунья, подавая ему ключ. — Бери бесценный дар. Владей им, пока не придет твой ангел. Храни и никому не отдавай!

— Я буду хранить, — кивнул Книжник. — И никогда никому его не отдам.

Он сдержал обещание — берег ключ пуще казенных карандашей, башмаков и рубах. А когда спальня засыпала, пробирался по ночам в подвал и закрывался там до утра, читая до пятен в подслеповатых глазах. На столе под лампой часто был припасен ему то хлебный ломоть, то кусочек желтого сахара, а горбунья находила все новые книги и доставала из тайников в стенах самые сокровенные, оставшиеся еще от монастырских времен: пожелтевшие, старинные, которые чудом уберегла.

Рассеянность Книжника стала доходить до опасных пределов. Когда выводили воспитанников на улицу, Книжник, думая о своем, спотыкался обо все, что только ни попадалось ему на пути. Однажды он встал, задумавшись, посреди дороги, и машина просто чудом остановилась возле самого его носа. Воспитатели ругались на него, учителя махнули на него рукой: одинокий, обособленный, жил он, никому не нужный, не отвечая на толчки и зуботычины. И постоянно засыпал на уроках.

Владимир Строитель от двух бесполезных вещей сразу же отказался: от собственных слез и от жалости. Принялся он махать кулаками, отвечая всякому, кто пытался его хоть как-то задеть. И взял себе за правило идти до конца и не бояться ни ножей, ни железных прутьев, смело лез на рожон, не спуская никому даже малейшей обиды. Подобное бесстрашие возымело действие — самые прожженные, самые хулиганистые начали его побаиваться и искать с ним дружбы.

Первым делом Строитель взял под защиту братьев (тотчас изменилось к ним отношение). С горечью видел Владимир — без жестокости не выжить там, где уважались лишь наглость и сила. Но понял также, что в будущем не могут ему пригодиться ни теперешняя власть, ни уважение негодяев. Смышленый, он схватился за знания, что худо-бедно, но все же давались здесь, — и вскоре выбился в первые ряды успевающих. Учителя стали поощрять его рвение!

Будущее Строителя было предопределено. Однажды, сидя в одиночестве в спальне и приготовляя уроки (товарищи слонялись по коридорам), он сломал карандаш и в поисках нового схватил мешок Книжника и вытряхнул из него деревянные кубики (они были сохранены Книжником — в память о Беспалом). Строитель не стал убирать их обратно в мешок, а сложил из них башню и засмеялся, довольный. Возле печки были свалены грудой чурбачки и дощечки. Мгновенно позабыв про уроки, Владимир предался новой игре.

Вернувшись в спальню, школяры с удивлением вынуждены были обходить внезапно возникшую крепость, боясь коснуться ее деревянных стен. Все они удивлялись сумасшествию Строителя. А он с упорством запасал и пускал в дело все новые чурбачки и взялся творить на полу деревянные города со стенами, домами и площадями.

Воспитатель, злобный инвалид, зачастую угощал школяров всем, что попадалось под единственную руку. Придя однажды в спальню в то время, когда Строитель сидел на уроках, сгреб дома и стены и отправил в печь. Впервые в спальне сделалось жарко.

Когда Строитель показался на пороге, догорали последние кубики. Владимир бросился на дремавшего возле печи обидчика, но был тут же отброшен. И впервые Владимир заплакал, не стесняясь товарищей. Но все они на удивление участливо отнеслись к его беде: когда воспитатель убрался, пытались выгрести из печи все, что осталось, и помогали заготовлять новые чурочки для будущих творений.

Музыкант все то время обитал на кухне с десятком подобных себе вечно голодных мальчишек. Поварихи иногда разрешали им кусочками хлеба вычищать котлы. Голодранцы водили хлебом по стенкам, соскребая жир и остатки каши. Так, до поры до времени, существовал Музыкант, не интересуясь ни чтением, ни строительством городов.

Часто воспитанники, сбиваясь в шайки, совершали набеги на сады и дома. Взялся бегать и Музыкант — урчащее от голода брюхо не давало ему покоя. Вместе с другими шалопаями бродил он и по железнодорожным насыпям, подбираясь к стоящим на запасных путях вагонам, проверяя на прочность засовы.

Однажды там его прихватили стрелочники: чудом увернувшись от погони, Музыкант оказался возле здания вокзала. Окно привокзального ресторанчика было распахнуто — мгновенно очутился Музыкант на кухне, ибо никого, кроме шипящих и булькающих котлов, там не было. С запрыгавшим сердцем, не веря удаче, воришка задвигал крышками. Обжигаясь, выхватил он кусок вареного мяса и, приплясывая, едва успел тот остыть, заглотал его, словно кот. Запихал он также за рубаху еще горячие булочки. И собрался прыгать обратно, но именно в этот самый момент в его жизнь вмешалась судьба! Будущее еще одного Безумцева сына также определилось. Услышал Владимир странные визгливые звуки. Осмелев, выглянул он в пустой коридор, пробежал его и оказался в полутемном зале. На крохотной эстраде немногих посетителей ресторана развлекал оркестрик. Впервые за всю свою жизнь увидев так близко живых музыкантов, был потрясен Владимир. Рот его не закрылся до конца представления. Никто не тронул мальчишку, слишком уж он был забавен своим неподдельным изумлением! Когда концерт был закончен, музыканты уложили в футляры источники существования. Владимир, сам не зная почему, побежал за нетрезвым саксофонистом, не отставая от него до самого его дома, — и был, наконец, замечен.

Стареющий и пьющий одинокий джазмен, прозябающий в этих медвежьих краях, зазвал мальчишку к себе. В тесной своей комнатушке дал ему попробовать пива и горько жаловался своему единственному искреннему почитателю на то, что не хотят понимать в этой нищей стране настоящего джаза. Вытащив затем саксофон, взялся выдувать мелодии, которые очаровали маленького оборванца. Владимир с тех пор не пропускал ни единого его слова, впервые узнав с радостным ужасом: за неведомым океаном раскинулся истинный рай, в котором дома поднимаются до облаков, в котором навалом пива, зерна и мяса. И только в том раю отовсюду льется чудесный, божественный джаз!

Рассказы джазмена упали на благодатную почву.

Еще один из братьев — младший Отказник — своей дорогой отправился в жизнь.

Справедливость пробудилась в нем. Он тотчас взялся менять весь мир — такой у него оказался характер! Не прошло и недели, как пробыли братья в этом несчастном месте, а кроха Отказник уже дошел до директора, пытаясь открыть ему глаза на то, что бьют их здесь вечерами.

Ответ чиновника был прост:

— Быть не может такого в советской школе!

Однако Отказник уже успел разглядеть поварих с выносимыми узлами и пьяного сторожа. Директор, поразившись такому, впервые им увиденному правдолюбцу, отмахнулся беспечно: «Разберусь во всем сам. Твое же дело — учиться!»

Но Отказник учиться как раз-то и не желал. Вскоре он вновь появился:

— Бьют нас по-прежнему. И воруют. Да вы и сами вчера…

До самого потолка подскочил директор, испугавшись того, что мальчишка мог увидеть вчера. И не сдержал благородного гнева:

— Ах, сукин ты сын! В карцере тебя сгною. Запорю так, что родная мать не узнает… если хоть слово…

— Правда жжет вам глаза, — вот что заявил в ответ крохотуля.

Стиснув зубы, с тех пор он во всем доходил до конца. Он и своего благодетеля-братца, благодаря кулакам которого оставался еще цел и невредим, обвинил в жестокости.

— Ты тоже есть зло! — объявил бесстрашно Строителю. — Раз, как и они, живешь за счет силы и страха!

На всяких собраниях ерзал он в первых рядах и не стеснялся вслух кричать о том, что видел. Он все подмечал и умудрился совершить то, чего ни до него, ни после не смог сделать никакой, даже самый распоследний школяр, — разжег к себе со стороны взрослых настоящую ненависть! Никогда он не улыбался, никогда не смеялся — с закушенной губой и горящим взором лез везде и повсюду.