Шахразада. Рассказы - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— У меня рана пустяковая, а вот он, я думаю, остался без носа.
— Чуть не убил его! — с готовностью подхватила Дунйа.
Он засмеялся. Потом стал рассказывать, в каких еще драках и потасовках участвовал, пока не получил должность и не остепенился. Он вспоминал о них с явной гордостью.
Когда они вернулись домой, на столе их ожидали вино и шашлык, оставленные привратником.
— Прекрасно! — воскликнул Баракат. — Жаль только, цветов не хватает. Надо было купить букет.
Дунйа промыла ему рану, обтерла щеку. Он в это же время принялся напевать песню о смелых разбойниках, но женщина, смеясь, заметила, что его голос не создан для пения.
— Главное — быть счастливым! — возразил Баракат. — Тогда все вокруг поет.
И он пустился в красноречивые рассуждения о счастье и любви.
— Что может сравниться с любовью! — возглашал он, целуя Дунйу. — Я непременно вернусь в Александрию. Мы будем встречаться несмотря на мой отъезд…
Когда наступила тишина, за окном опять стал слышен шум непогоды.
— Ветер в твоем городе изменчив, но он приносит счастье! — смеясь, проговорил Баракат.
Жалюзи на окнах озарялись вспышками молний, следовавших одна за другой. Их свет проникал в комнату, выхватывая из темноты то один, то другой предмет. Рев ветра усилился, и мрак сгустился еще больше. Баракат опять почувствовал прелесть уюта и тепла. Он вдруг вспомнил берег моря, когда все вокруг темнеет и что-то напряженное и едва уловимое витает в воздухе, предвещая приближение бури.
Полил дождь. Баракат еще сильнее проникся ощущением покоя и блаженства, подумав: «Это счастье — находиться в такое время в объятиях любви!..»
Они проснулись поздно утром. Баракат распахнул окно, и в комнату ворвался холодный воздух. Небо, как войлоком, было окутано неподвижными серыми облаками.
Дунйа села в постели. Волосы ее были растрепаны, хмурый взгляд заспанных глаз ничего не выражал, словно это не те глаза, которые так завораживали его вчера своей игрой. Она казалась намного старше, и Баракату сразу пришли на ум мысли о ее возрасте и о непостоянстве всего существующего.
Женщина протяжно, со стоном зевнула и сказала:
— Пора уходить.
— Зачем торопиться? — спросил он.
— Ночь кончилась. У меня работа, свидания.
Вдруг он увидел, как она нагнулась к столику, выдвинула из него ящичек, вынула оттуда две гинеи и, зевнув еще раз, вернула их в свою сумочку. Это было так неожиданно для него…
— Тебе нужны деньги? — спросил он растерянно.
— Нет, я взяла только то, о чем мы договаривались.
— О чем мы договаривались, дорогая?!
Голос Бараката звучал удивленно и грустно.
— Ну мы же договаривались, забыл?
Он как-то глупо засмеялся и сказал:
— Видно, это ты забыла!
Она не соблаговолила ответить, и он с нетерпением продолжал допытываться:
— Забавно… Мне важны не деньги… Но вчера ты сказала… Ты действительно забыла?..
А про себя подумал: «Один из нас сумасшедший. Или я, или она». И хмуро добавил:
— Что с тобой? Что случилось? Скажи мне, пожалуйста!
Холодно улыбаясь, Дунйа проговорила:
— Хочешь брать и не давать!
— Ты же сказала, что не берешь, когда довольна!
Она посмотрела на него как-то странно и ответила:
— Я хотела подарить тебе счастливую ночь… и только.
— Значит, это всего лишь уловка? — спросил он дрожащим голосом.
— Да, но она сделала тебя по-настоящему счастливым.
— Грязный обман! — темнея от гнева, закричал он.
— Не обижайся! Счастье было настоящим, и я заслужила твою благодарность.
Он окинул женщину суровым взглядом, и ее лицо показалось ему отвратительным. В его возмущенной душе поднималось мстительное желание сдавить ей горло, чтобы ее черная кровь брызнула изо рта.
Дунйа настороженно следила за ним.
— Подлая дрянь! — продолжал он кричать. — Твоя хитрость жалка и ничтожна! Понимаешь? Я хочу, чтобы ты заплатила за нее жизнью!
Она не спускала с него глаз, приготовившись защищаться при первом же его движении.
— Дура! Это же бессмысленно! Ты никогда не сможешь никого обмануть во второй раз!
Женщина успокоилась, видя, что волна безумия схлынула и он начал приходить в себя, парализованный разочарованием и тоской.
— Но это была неплохая шутка, не так ли? — усмехнулась она.
— Я же сказал, что ты не сможешь повторить ее дважды! Не сможешь, дура!
В голосе его теперь звучало презрение.
— А с чего ты взял, что мы встретимся снова?! — ответила она.
Беседы в полночь
Пер. О. Фроловой
Умм Аббас[16] славится в квартале своей красотой. Даже люди образованные, со вкусом, и те, встретив ее на улице, не в силах оторвать взгляда, как путники в пустыне, глазам которых явился источник прохладной воды. В день, когда умер ее муж, торговец четками, сигаретами и цветами, ей не исполнилось еще и сорока — благодатный возраст, по мнению соседей, когда женщина достигает вершины совершенства, а у ее тела, у нежной кожи появляется особый пленительный аромат… К тому же Умм Аббас домовладелица. Принадлежащий ей дом хоть и старый, но четырехэтажный, с тремя лавками внизу. Поэтому в глазах жителей квартала — а большинство их бедняки — вдова — лакомый кусочек, и многие мужчины хотели бы видеть ее своей женой. Но судьба распорядилась иначе: Умм Аббас оказалась в объятиях человека, мало достойного внимания. Хасанейн имел тележку, которую отдавал внаем. Здоровенный детина лет тридцати, он был известен своей силой, грубостью и готовностью лезть в драку без всякого повода. В квартале его не любили и боялись. Никто не понимал, как могла попасть к нему в сети такая красавица. Соседи грызли локти от досады и зависти, тяжело вздыхали:
— Бедная женщина! Бедняжка сын ее Аббас!..
Аббас был у нее от первого мужа. Двадцатилетний, очень добрый, но чудаковатый парень, с детской улыбкой на губах и загадочным выражением в мечтательных глазах. Он уже отпустил себе бороду и усы и всячески лелеял их. В начальной школе — куттабе — он не смог запомнить ни одной буквы алфавита и остался абсолютно неграмотным. Отец открыл для него в первом этаже дома лавку, где тот торговал сладостями, суданскими бобами, семечками. Не столько, правда, продавал, сколько раздаривал бесплатно эти лакомства детям. Когда его мать вышла замуж за Хасанейна, он на несколько дней куда-то исчез, а вернувшись, при встрече с соседями качал укоризненно головой:
— Не дело, что на месте моего отца оказался другой человек.
Или, подняв глаза к окнам матери, громко кричал:
— Грех! Да простит тебя Аллах, Умм Аббас!
Раньше, когда наступал вечер, он снимал свою галабею, надевал светло-синий костюм, старательно причесывал бороду и усы, покрывал голову феской, в руки брал трость и, заперев лавку, отправлялся на прогулку, приветствуя каждого встречного. С кусочком сахара во рту, с безмерно счастливой улыбкой он бродил почти всю ночь. После замужества матери он не изменил своей привычки, но стал постоянно жить в лавке. Мать, зная его упрямство, не препятствовала этому. Она не боялась, что с ним может случиться дурное, повторяя: ангелы хранят моего сына.
Однажды в лавку зашел Хасанейн, но Аббас прямо ему в лицо закричал:
— Уходи, не хочу с тобой знаться!
— Я же твой приемный отец! — в гневе взорвался тот.
Люди бросились их разнимать, уговаривая успокоиться и защищая юношу. Умм Аббас очень огорчилась. На ее прекрасных глазах заблестели слезы. Аббас у нее был один, своим красивым лицом он очень походил на нее, и она его боготворила.
А Хасанейн, получив все блага от женитьбы, стал еще грубее и раздражительнее. Он завел себе дружков и часто напивался с ними так, что еле держался на ногах, диким голосом орал песни.
Когда Аббас видел его в таком животном состоянии, то выходил из лавки на улицу, поднимал голову к окнам матери и громко повторял:
— Грех! Да простит тебя Аллах, Умм Аббас!
Однажды из-за закрытых ставень на улице послышались дикие хриплые крики:
— Я хозяин этого дома, все здесь принадлежит мне!
Люди услышали, что на женщину, которая в прошлом знала только любовь и уважение, обрушилась буря оскорблений и угроз.
— В чем дело? — спрашивали соседи друг друга.
— Причина его гнева кроется в деньгах, — отвечали жильцы дома. — Ведь единственный доход у них — это плата за квартиры, а здание принадлежит ей.
Раньше, бывало, Умм Аббас любила, накинув милаю[17], пройтись по улице, бросая полные достоинства взгляды на окружающих. Теперь она больше не выходила из дома, не навещала своих соседок.
Хасанейн же продолжал вымогать у нее деньги, а однажды, не удовлетворившись этим, спустился в лавку Аббаса и пьяным голосом стал требовать:
