Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Гагарка поймал его руку и вытащил Наковальню наверх.

— Я… я только начал литургию, ну, ты знаешь. И тут я увидел… Боги оказали нам такую милость! Я осмотрел его рану, там трещина в грудной пластине. В схоле нас учили чинить Священные Окна.

Опасаясь стоять рядом с краем спины талоса, он подполз к неподвижному солдату.

— Я неплохо умею это делать. И… и я уже несколько раз… помогал разным хэмам. Умирающим хэмам, ты же понимаешь.

Он снял с шеи гаммадион и показал его Гагарке:

— Это пустой крест Паса. Я уверен, что ты видел его много раз. С его помощью можно убрать защелку и открыть чрево хэма. Смотри.

Он ловко убрал треснувшую пластину. В ее середине была дыра с зазубренными краями, через которую он просунул указательный палец.

— Сюда ударил флашет[5].

Гагарка уставился на массу механизмов, которые скрывала пластина.

— Я вижу маленькие пятнышки света.

— Конечно, видишь! — с триумфом воскликнул Наковальня. — Именно их я и увидел под пластиной, когда приносил ему Прощение Паса. Его основной кабель перерезан, и вот торчат концы волокон. Как если бы тебе перерезали спиной мозг.

— Ты могешь соединить его? — спросил Плотва.

— Конечно! — Щеки Наковальни разгорелись от удовольствия. — Такова милость Паса! Он заботится о нас, своих приемных детях, и даже здесь, на спине этого храброго талоса, нашелся человек, который действительно может восстановить его здоровье и силу.

— И он сможет убить нас? — сухо поинтересовался Гагарка.

Наковальня заколебался, в глазах появилась настороженность; он поднял руку. Талос еще сильнее замедлился, так что пронзительный ветер, свистевший вокруг них прежде, чем началась стрельба, утих до небольшого ветерка. Синель, которая все это время лежала на скошенной спине талоса, села, прикрывая ладонями голые груди.

— Ну, э, нет, — наконец сказал Наковальня. Он достал из кармана сутаны крохотное черное устройство, похожее на пару маленьких клещей или больших щипчиков.

— Это оптосинаптер, очень ценный инструмент. С его помощью… смотрите.

Он опять указал внутрь солдата:

— Вот этот черный цилиндр, который называется триплекс, соответствует сердцу. Сейчас он работает вхолостую, но если подать на него давление при помощи рабочей жидкости, он сможет двигать конечностями. Главный кабель бежит в микробанк — вот эта большая серебряная штука под триплексом — и передает инструкции от его постпроцессора.

— Ты действительно можешь вернуть его к жизни? — спросила Синель.

Лицо Наковальни исказилось от страха.

— Я бы не смог, если бы он был совсем мертвым, Великолепная Сцилла…

— Я не она. Я — это я. — На мгновение показалось, что она опять расплачется. — Просто я. Ты даже не знаешь меня, патера, и я не знаю тебя.

— Я тоже не знаю тебя, — сказал Гагарка. — Помнишь? Мы с тобой только изредка встречаемся. Как насчет этого?

Она сглотнула, но промолчала.

— Хорош дев! — сообщил им Орев. Ни Наковальня, ни Плотва не рискнули что-нибудь сказать, и молчание стало угнетающим.

С рукой на гаммадионе, Наковальня удалил лицевую пластину солдата. После тщательного осмотра, который, как почувствовал Гагарка, занял не меньше получаса, он вставил конец второй гаммы между двумя нитевидными проволочками.

И солдат заговорил:

— К — тридцать четыре, двенадцать. А — тридцать четыре, девяносто семь. В — тридцать четыре…

— Он сканирует себя, понимаешь? — сказал Наковальня Плотве, убрав гамму. — Представь себе, что ты пришел на проверку к врачу. Он может послушать тебе грудь и попросить тебя покашлять.

Плотва покачал головой:

— Ежели ты сделаешь этого солдата слишком хорошо, он замочит всех на борту, как и сказал амбал. А я говорю, давай вышвырнем его за борт.

— Никого он не убьет. — Наковальня опять наклонился над солдатом.

Синель протянула руку к Плотве:

— Мне очень жаль твою лодку, капитан, и мне очень жаль, что я ударила тебя. Могет быть, мы будем друзьями? Меня зовут Синель.

Плотва осторожно пожал ее ладонь своей собственной, большой и узловатой, потом коснулся козырька фуражки:

— Плотва, мэм. Я никогда не имел ничего против вас.

— Спасибо, капитан. Патера, меня зовут Синель.

Наковальня поднял голову от солдата.

— Ты спросила, могу ли я вернуть его к жизни, дочь моя. Он не мертв, просто не в состоянии двигать теми частями тела, для которых требуется жидкость. То есть головой, руками и ногами. Он может говорить, как ты слышала. Сейчас он молчит, но только потому, что страдает от шока. Так я считаю. Надо соединить все оборванные волокна, и правильно. Иначе, когда он захочет шагнуть, у него задвигаются руки. — Он хихикнул.

— А я все еще гуторю… — начал Плотва.

— Кроме того, я попытаюсь сделать его… уступчивым. Для нашей безопасности. Это противозаконно, но если мы должны сделать то, что приказала Сцилла… — Он опять наклонился над неподвижно лежащим солдатом.

— Привет, Орев, — сказала Синель.

Орев перепрыгнул с плеча Гагарки на ее.

— Нет слез?

— Больше никаких слез. — Она заколебалась, покусывая нижнюю губу. — Другие девушки всегда говорили мне, что я крута, потому что я такая большая. Похоже, мне лучше начать пытаться такой и быть.

Наковальня опять посмотрел на нее:

— Не хочешь ли занять мою сутану, дочь моя?

Она покачала головой:

— Мне больно, когда что-нибудь касается меня, а спина и плечи самое худшее. Уйма мужиков видели меня голой. Хотя, обычно, я перед этим выпиваю пару стаканов или принимаю щепотку ржавчины. Ржавчина делает все легким. — Она повернулась к Гагарке. — Меня зовут Синель, бычара. Я — одна из девушек Орхидеи.

Гагарка кивнул, не зная, что сказать.

— Меня зовут Гагарка, — наконец ответил он. — Я по-настоящему рад, Синель.

Собственные слова оказались последним, что он мог вспомнить. Он лежал лицом вниз на холодной мокрой поверхности, голова раскалывалась от боли; потом он смутно услышал мягкие шаги. Он перекатился на спину и сел, обнаружив, что кровь из носа капает на подбородок.

— Здесь, трупер, — услышал он незнакомый голос, металлический, жесткий и звучный. — Используй это.

Ему в руку сунули кусок белесой материи; он осторожно прижал его к лицу.

— Спасибо.

— Как ты? — издалека позвал женский голос.

— Сиськи?

Туннель слева почти полностью погрузился в темноту, черный как смоль прямоугольник, слегка смягченный далеким зеленым пятном. Справа что-то горело — сарай или большая повозка, насколько он мог судить.

— Ты можешь встать, трупер? — спросил незнакомый голос.

Все еще прижимая тряпку к лицу, Гагарка покачал головой.

Рядом с горящей штукой было еще что-то: невысокая коренастая фигура с рукой на перевязи. И другие, мужчины с темной и странно пестрой кожей… Гагарка мигнул и всмотрелся.

Солдаты, хэмы — он иногда видел таких на парадах. Они лежали мертвые, оружие рядом, зловеще