Три твоих имени - Дина Сабитова

А этого уже не все и хотят. Это мелким хочется, чтоб в лобик целовали и сопли утирали. А когда ты уже взрослый человек, то хочется свободы больше. Черт его знает — где ее больше, это как попадешь. С одной стороны, домашние делают что хотят, везде ходят и обедают не по расписанию. С другой, родители могут попасться всякие — как вцепятся, например, в учебу или в курение, зубы не разожмут.

У Настьки вот матери вообще не было, она отказная. Уж не знаю, что там у Настькиной родительницы было в жизни, а только, как рассказали Настьке, она сбежала прямо из окна роддома, в чем была. Не нужна Настька ей. Ну хорошо, хоть не убила, не бросила где-то в мусорку, а то у нас и такие есть, кого бросили.

Так что Настька домой не хочет. Говорит, что не хочет.

И я не хочу. Наверное. Во-первых, я мать хорошо помню. Во-вторых, старый я уже. Пусть малышей берут, у них вся жизнь впереди.

А я в жизни знаю, чего хочу. Я хочу врачом стать. Нет, ну, конечно, сразу после детдома поступить не получится, мне знаний не хватит, это я хорошо понимаю. Тогда сперва можно пойти в медучилище, стать медбратом.

Надо мной тут пробовали отдельные дураки смеяться, что я буду медсестрой, укольчики делать. А почему медсестрой — медбрат, нормальная работа.

Я однажды в двенадцать лет в больницу попал. У меня сердце заболело. Сперва я даже не знал, что болит, я не очень-то тогда разбирался, где сердце, где печенка. Это теперь я анатомию знаю хорошо. И вот я там лежал, и все в палате очень боялись, что будут делать какое-то зондирование. Прямо ужасы про это рассказывали: в вену запускают иглу, и она идет к самому сердцу, и колет в сердце лекарство. И что у некоторых доходит, а некоторые прямо тут и помирают, если у них вены тонкие. И вот одному пацану, Васькой его звали, вдруг приходят утром и говорят: сейчас будем зондирование делать. Он как заорет! Медсестры бегают, но ничего сделать с ним не могут, одна подошла со шприцем, Васька ногой наподдал так, что все в потолок улетело. На него уж и кричали, и уговаривали — он под кровать забился и вопит оттуда, что лучше умрет, а не дастся.

И тут пришел молодой парень. Не знаю, кто он был, то ли медбрат, то ли просто студент. Я его никогда не видел. Пока все медсестры, как куры, кудахтали над пустой Васькиной кроватью, этот парень спокойно прямо в халате полез к Ваське под кровать. И о чем-то там с ним поговорил. Минут через десять вылез Васька и сказал, что он согласный, но чтоб укол ему делал вот этот. «Этот» и сделал, потом Ваську на каталку переложили, а через пару часов вернули к нам назад, бледного, но живого и веселого.

Так что медбратья в медицине очень нужны, ведь там бабье царство, а не каждому хочется… ну, вы же понимаете, в медицине всякое бывает.

А уж после медучилища я и врачом могу стать.

Лариса Сергеевна, наша медсестра, мне так и сказала: сначала, мол, даже санитаром можно поработать, а потом уже медбратом, а потом врачом. Путь не быстрый, но надежный, если хочется — дойдешь до конца.

Я с Ларисой Сергеевной дружу. Она мне объясняет всякое про лекарства, какое от чего, и уколы научила делать, правда, я их делал не в человека, а только в подушку, я же еще маленький, человека мне доверить нельзя. Но если что-то случится, я и в человека смогу сделать, точно.

Еще я Ларисе Сергеевне помогаю санчасть убирать: медпункт и изолятор. Там полов много, надо, чтоб нигде ни пылинки не было, это же санитарные нормы.

Лариса Сергеевна меня чаем иногда поит, говорит, что я хороший помощник. И про свою жизнь рассказывает. У нее семья — муж, сын, только сын уехал куда-то далеко, и вот, говорит она, ей одиноко.

Я иногда думаю, что хорошо бы Ларисе Сергеевне взять себе ребенка, только, наверное, не маленького, а такого… побольше, чтоб уже помогать мог во всем. Не меня, конечно, я уже старый, ну а кого-нибудь еще.

Я тоже помогать мог бы, но меня не возьмут, я знаю.

Вчера к вечеру я вдруг замерз. Так холодно стало, и захотелось мне лечь, полежать. Кто-то до меня дотронулся и говорит, как обычно говорят: «Да ты весь горишь!».

Довели меня до Ларисы Сергеевны, она мне градусник поставила — температура тридцать восемь и восемь, и еще растет.

— Ложись-ка, — говорит она, — в изолятор, вот тебе таблетка, закрывай глаза, постарайся уснуть. И все одеяла на меня собрала — с четырех кроватей, чтоб мне теплее было. А только мне все равно холодно, лежу я под этими одеялами и трясусь.

А Лариса Сергеевна домой не уходит, говорит:

— Посижу пока что тут, подожду, чтоб тебе лучше стало. Миш, как ты там? Ми-и-иш?

А у меня нет сил ответить, я лежу, глаза закрыл, холодно мне.

Она заглянула, видимо, подумала, что я заснул.

И в этот момент пришла к ней директорша наша.

Сели они чай пить, разговоры вести, я то слышу, то проваливаюсь непонятно куда. Получается, подслушиваю, ну да Лариса Сергеевна знает, что я за стенкой, так что ничего секретного пусть не рассказывают друг другу.

И вдруг директор говорит:

— А по поводу ребенка, Ларис, я думаю, тебе усыновлять не надо.

— Что это так, почему же мне — и не надо?

— А зачем тебе? Оформляй-ка ты патронат, тебе же денежка не лишняя. Будешь считаться воспитателем детдома, а ребенок у тебя будет дома жить. Тут и стаж педагогический, и выплаты все, и пенсионные, а, кстати, ребенку тоже все от детдома будет полагаться — одежда там, канцтовары. И никакой волокиты с судами. Договор заключаешь, и готово. А то не понравится тебе приемыш — назад разусыновлять трудно. А договор — что? Другой заключишь.

— И то верно, — говорит Лариса Сергеевна, — так удобнее. Только кого бы мне взять?

В этот момент у меня внутри как будто что-то переключилось. Я мерз-мерз, а тут меня моментально в жар бросило. Я подумал: вот бы меня она взяла. Я ведь помогать уже во всем могу, и это же патронат, как бы просто дружба такая, помощь, не совсем в дети. Просто будет Лариса Сергеевна не только медсестрой, а вроде как бы моим воспитателем, и жить я буду дома. У нее дома. Муж у нее, она рассказывала, хороший мужик. Я и ему помогать буду, если там на даче что, копать или приколачивать.

А директорша продолжает:

— Бери новенькую, Новак эту. Девка тихая, послушная, и хозяйственная — я заметила, у них в комнате чисто, старшие на нее не жалуются, говорят, аккуратная. И с девочкой тебе все же полегче будет, не пацана же переростка брать.

— И то, — опять говорит Лариса Сергеевна. — Давай оформлять, завтра с утра прямо.

Пошуршали они еще чем-то, поболтали ни о чем, ушла директорша.

А Лариса Сергеевна зашла ко мне:

— Спишь?

— Нет, — говорю.

— Что-то голос у тебя совсем осип, Миха, — озабоченно говорит Лариса Сергеевна. Лоб мне потрогала и вздохнула.

— Падает у тебя температура, слава богу. Давай замерим.

— Да я уж замерил, — говорю. И градусник вытаскиваю. Тридцать семь и пять. Намного лучше, чем было.

— Ну и хорошо. Лежи, дружочек, выздоравливай, я завтра пораньше утром прибегу, посмотрю, как ты тут. Простуда это у тебя, простуда.

И ушла.

Я одеяла откинул — жарко мне стало.

И пошел в медпункт. Снаружи он запирается на ключ, но дверь между изолятором и медпунктом открыта.

Там у Ларисы на столе в стакане с фурацилином (эта такая желтая жидкость, обеззараживающая) стояли градусники.

Шесть штук.

Я всем шести отломал головы. Ртуть разбегалась смешными шариками по стеклу на столе, я еще поиграл с ними немного, сгоняя мелкие капли в одну большую. Последним градусником я порезал палец.

Ну и фиг с ним. Порез зализал и из изолятора ушел к себе в комнату.

Температура нормальная — нечего мне тут делать.

Глава 4

Рассказывает Анна Николаевна

Мартин был крысой. Большой серой крысой с розовым хвостом. Домашний, очень спокойный и приветливый, Мартин жил у меня уже год. Срок жизни крыс — года два, поэтому Мартин был в самом расцвете своей крысиной красоты.

Мысль принести Мартина в школу пришла мне поздно ночью, когда я лежала без сна и таращила глаза в потолок. Мне было страшно.

Я боялась завтрашнего дня.

Хотя вообще-то я детей не боюсь.

Бабушка у меня была мастером на фабрике, а вот мама стала учительницей химии. И для меня она хотела, чтоб я дальше нее пошла. А куда дальше — в завроно?

Говорят, что дети циркачей растут на манеже, в песке, а дети учителей — под партами. Это правда, пока мама работала, я часто сидела у нее в маленькой комнатке за кабинетом, которая называлась «лаборантской». Там стояли высокие, под самый потолок, шкафы и хранились всякие неопасные химикаты. Опасные химикаты школе не полагались. Это было золотое время — меня не удалось устроить в фабричный садик, и я все дни проводила в школе. На перемене со мной возились большие девочки, а я считала, что я-то точно главнее их всех — моя мама учительница.