Острова в океане - Эрнест Хемингуэй

Средний сын напоминал Томасу Хадсону бобренка. Волосы у него были того же оттенка, что и бобровый мех, и на ощупь такие же, как у водяного зверька, и загорал он весь с ног до головы необычным, темно-золотистым загаром. Он всегда напоминал отцу звереныша, который живет сам по себе, здоровой и отзывчивой на шутку жизнью. Бобры и медведи очень любят шутить, а уж кто больше похож на человека, чем медведь. Этот мальчик никогда не будет по-медвежьи сильным и широким в плечах, и он никогда не будет спортсменом и не хочет им быть, но в нем есть чудесные свойства мелкого зверька, и голова у него работает хорошо, и жизнь налажена своя собственная. Он привязчивый и наделен чувством справедливости, и быть рядом с ним интересно. К тому же он всегда во всем сомневается, как истинный картезианец, и любит яростно спорить и поддразнивать умеет хорошо и беззлобно, хотя иной раз и перебарщивает. У него были и другие качества, о которых никто не знал, и двое других мальчиков питали к нему огромное уважение, хотя и поддразнивали его и разносили в пух и прах, если только удавалось нащупать уязвимое место. Как водится, они ссорились между собой и довольно ядовито дразнили друг друга, но воспитаны были хорошо и к взрослым относились уважительно.

Младший мальчик был светлый, а сложением – настоящий карманный крейсер. Физически он в точности повторял Томаса Хадсона, только в меньшем масштабе, короче и шире. Загорая, он покрывался веснушками, лицо у него было насмешливое, и вредным старикашкой он был с рождения. Но не только старикашкой, а также и чертенком. Он любил задевать своих старших братьев – была в его натуре темная сторона, которую никто, кроме Томаса Хадсона, не мог понять. Ни отец, ни сын об этом не задумывались, но они различали друг в друге эту особенность, знали, что это плохо, и отец относился к ней всерьез и понимал, откуда это у сына. Они были очень близки между собой, хотя Томас Хадсон жил с ним под одной крышей меньше, чем с остальными детьми. Этот младший мальчик, Эндрю, был отличный спортсмен – настоящий вундеркинд – и с первого же своего выезда обходился с лошадьми, как заправский лошадник. Братья гордились им, но задаваться ему не позволяли. В подвиги этого мальчугана трудно было поверить, однако его видели в седле, видели, как он берет препятствия, и чувствовали в нем холодную профессиональную скромность. Он родился каверзным мальчишкой, а казался очень хорошим, и свою каверзность подменял чем-то вроде задиристой веселости. И все-таки по натуре он был дурной мальчик, и все знали это, и он сам знал. Он просто по-хорошему держался, пока дурное зрело в нем.

Они лежали на песке вчетвером под обращенной к морю верандой: справа от Роджера – старший сын, Том-младший, по другую сторону – самый маленький, Эндрю, а средний, Дэвид, вытянулся на спине, с закрытыми глазами, рядом с Томом. Томас Хадсон промыл кисти и спустился к ним.

– Привет, папа, – сказал старший мальчик. – Ну как тебе работалось – хорошо?

– Папа, ты пойдешь купаться? – спросил средний.

– Вода что надо, папа, – сказал самый младший.

– Здравствуйте, папаша, – с улыбкой сказал Роджер. – Ну, как ваши малярные дела, мистер Хадсон?

– С малярными делами на сегодня покончено, джентльмены.

– Вот здорово! – сказал средний мальчик, Дэвид. – Поедем на подводную охоту?

– Поедем, но после ленча.

– Чудесно! – сказал старший.

– А если будет большая волна? – спросил младший, Эндрю.

– Для тебя, может, и большая, – сказал ему старший брат, Том.

– Нет, Томми, для всех.

– Когда море неспокойное, рыба забивается между камнями, – сказал Дэвид. – Боится большой волны не меньше нас. У них, наверно, и морская болезнь бывает. Папа, бывает у рыбы морская болезнь?

– Конечно, – сказал Томас Хадсон. – В большую волну груперы заболевают морской болезнью в садках на шхунах и дохнут.

– Что я тебе говорил? – сказал Дэвид старшему брату.

– Заболевают и дохнут, – сказал Том-младший. – Но откуда известно, что это от морской болезни?

– Морской болезнью они, по-моему, в самом деле болеют, – сказал Томас Хадсон. – Но вот не знаю, мучает она их или нет, когда они плавают свободно.

– Но, папа, ведь среди рифов рыба тоже не может свободно плавать, – сказал Дэвид. – У них там разные ямы и норы, куда они прячутся. А в ямы они забиваются, потому что боятся крупной рыбы, и бьет их там не меньше, чем в садке на шхуне.

– Ну, все-таки не так сильно, – возразил ему Том-младший.

– Может, и не так сильно, – рассудительно подтвердил Дэвид.

– Но все-таки, – сказал Эндрю. И прошептал отцу: – Если они еще проспорят, мы никуда не поедем.

– А ты разве не любишь плавать в маске?

– Ужасно люблю, только боюсь.

– Чего же ты боишься?

– Под водой все страшно. Как только сделаю выдох, так мне становится страшно. Томми плавает замечательно, но под водой ему тоже страшно. Под водой из нас только Дэвид ничего не боится.

– Мне сколько раз было страшно, – сказал ему Томас Хадсон.

– Правда?

– По-моему, все боятся.

– Дэвид не боится. Где бы ни плавал. Зато теперь Дэвид боится лошадей, потому что они столько раз его сбрасывали.

– Эй ты, сопляк! – Дэвид слышал, что он говорил. – Почему меня лошади сбрасывали?

– Не знаю. Это столько раз было, я всего не помню.

– Так вот слушай. Я-то знаю, почему меня сбрасывали. В прошлом году я ездил на Красотке, а она ухитрялась так раздувать брюхо, когда ей затягивали подпругу, что потом седло сползало на бок вместе со мной.

– А у меня с ней таких неприятностей никогда не было, – съязвил Эндрю.

– У-у, сатана! – сказал Дэвид. – Она, конечно, полюбила тебя, как все тебя любят. Может, ее надоумили, кто ты такой.

– Я вслух ей читал, что про меня пишут в газетах, – сказал Эндрю.

– Ну, тогда она, наверно, брала с места в карьер, – сказал Томас Хадсон. – Вся беда в том, что Дэвид сразу сел на ту старую запаленную лошадь. Ее у нас подлечили, а скакать ей было негде, по пересеченной местности не очень-то поскачешь.

– А я, папа, не хвалюсь, что усидел бы на ней, – сказал Эндрю.

– Еще бы ты хвалился, – сказал Дэвид. Потом: – А черт тебя знает, может, и усидел бы. Конечно, усидел бы. Знаешь, Энди, как она ходила под седлом первое время! А потом я стал бояться. Боялся, как бы не напороться на луку.

– Папа, а мы поедем на подводную охоту? – спросил Эндрю.

– В большую волну не поедем.

– А кто будет решать – большая или не большая?

– Я буду решать.

– Ладно, – сказал Энди. – По-моему, волна очень большая. Папа, а Красотка все еще у тебя на ранчо? – спросил он.

– Наверно, – сказал Томас Хадсон. – Я ведь сдал ранчо в аренду.

– Сдал в аренду?

– Да. В конце прошлого года.

– Но нам можно будет туда поехать? – быстро спросил Дэвид.

– Ну, конечно. Там же есть большая хижина на берегу реки.

– Нигде мне так хорошо не было, как на твоем ранчо, – сказал Энди. – Конечно, не считая здешних мест.

– Насколько я помню, тебе больше всего нравилось в Рочестере, – поддел его Дэвид. В Рочестере Энди оставляли с нянькой на летние месяцы, когда остальные мальчики уезжали на Запад.

– Правильно. В Рочестере было замечательно.

– А помнишь, Дэви, мы вернулись домой той осенью, когда убили трех медведей, и ты стал ему рассказывать про это, и что он тебе ответил? – спросил Томас Хадсон.

– Нет, папа, такие давние вещи я плохо помню.

– Это было в буфетной, где вы, ребята, ели. Вам подали детский ужин, и ты стал ему рассказывать про медведей, и Анна сказала: «Ой, Дэви, как интересно! А дальше вы что сделали?» И вот этот вредный старикашка – ему было тогда лет пять-шесть – взял и сказал: «Тем, кого такие вещи интересуют, это, может, интересно. Но у нас в Рочестере медведи не водятся».

– Слышишь, наездник? – сказал Дэвид. – Хорош ты был тогда?

– Ладно, папа, – сказал Эндрю. – Расскажи ему, как он ничего не читал, кроме комиксов. Мы едем по Южной Флориде, а он читает комиксы и ни на что не желает смотреть. Это все после той школы, куда его отдали осенью, когда мы жили в Нью-Йорке и где он набрался всякой фанаберии.

– Я все помню, – сказал Дэвид. – Папа может не рассказывать.

– С тебя это быстро скатило, – сказал Томас Хадсон.

– И хорошо, что скатило. Было бы ужасно, если б я таким остался.

– Расскажи им про меня, когда я был маленький, – сказал Том-младший, перевалившись на живот и схватив Дэвида за щиколотку. – Никогда в жизни я не буду таким паинькой, как про меня рассказывают про маленького.

– Я помню тебя маленьким, – сказал Томас Хадсон. – Ты был очень странным человечком.

– Он был странный, потому что жил в странных местах, – сказал младший мальчик. – Я тоже мог бы сделаться странным, если бы жил и в Париже, и в Испании, и в Австрии.