Новый Мир ( № 7 2006) - Новый Мир Новый Мир

...Однажды Нина Алексеевна сказала мне: “У-тю-тю!”

Что это значит? Вот и я поначалу не знал, что это значит. Проводя репетицию какого-то куска, я распалился и долго что-то объяснял. Закончив, по своему обыкновению спросил стоявших на сцене актеров:

— Понятно?

И вдруг вперед выступила вечно милая Нина Алексеевна и, мило улыбаясь, мило произнесла:

— У-тю-тю!

Я, естественно, не понял, что означает сие междометие, и не преминул тут же спросить об этом. Все так же мило улыбаясь, Нина Алексеевна рассказала мне, что был-де когда-то в дореволюционные годы режиссер по фамилии Санин. И репетировал он что-то в Малом театре. И долго рассказывал его корифеям, как и что надо играть в той пьесе, которую ставил. И в конце своей речи он спросил:

— Понятно?

А среди корифеев был Пров Садовский. Он возьми да и скажи в ответ Санину со сцены только вот это одно-единственное слово:

— У-тю-тю!

Надо сказать, я совершенно растерялся. Удар страшной силы ниже пояса. Как тут быть? Ну, “мальчик из самодеятельности”, давай придумывай что-нибудь, спасайся!

Я замер и видел, как замерли остальные артисты. Кровь ударила мне в лицо — словно чудовищной силы насос, находящийся где-то внутри, качнул ее вверх, и, вероятно, я ужасно покраснел. В глазах стало белым-бело. Я понял, что меня оскорбили. Причем сделали это мастерски, искусно, на пустом месте и с тем самым пресловутым “юмором”, который изначально был мне обещан Товстоноговым. Слава богу, я не заорал матом. Слава богу, что я вообще не заорал.

Я стиснул зубы и съел оскорбление. Я проглотил это “у-тю-тю”, потому что со всей очевидностью понял, что не сейчас я должен нанести ответный удар. Сейчас я слабее. Моя победа будет потом, на премьере... А сейчас, Розовский, хлопни ушами, которыми ты ничего не слышал, и... продолжай репетицию!

Я так и сделал. Не прореагировав никак (лучшее, на что был способен в тот момент), я ударил в ладоши и произнес:

— Не будем отвлекаться, друзья, времени мало у нас!.. Итак, я думаю, вам все понятно...

И вот — премьера “Бедной Лизы” 15 апреля 1973 года. Кончился спектакль. Поклоны. “Гробик” рукоплещет актерам. Нина Алексеевна, счастливая и потрясенная, стоит с только что полученным букетом красных гвоздик. Она первая начинает хлопать в ладоши, вызывая на сцену режиссера. Я выхожу и оказываюсь случайно рядом с ней. В порыве возвышенной радости и благодарности добрая Нина Алексеевна публично передает все свои цветы, весь букет мне! Зал рукоплещет. Я пытаюсь уклониться, но она буквально всовывает букет в мои руки. Тогда я, наклонившись во время общего поклона, тихо шепчу ей в ухо:

— У-тю-тю!

Надо ли описывать, что с ней было, какой хохот был, когда мы оказались в полутемной кулисе “гробика”.

Актеры, которых кто-то тонко назвал “милыми предателями”, на самом деле являются всего лишь актерами — в академическом театре, таком, к примеру, как БДТ, где единоличная власть режиссера-творца начисто подмяла всякую студийность, судьба не “звезд”, а многих творческих лиц, которые всю жизнь лишь “подавали надежды” и ждали, ждали, ждали, когда же, когда же, когда к ним наконец придет хорошая роль, а вместе с нею и слава, была весьма печальной. Ядро БДТ составляли безусловно исключительно одаренные индивидуальности. Но, смею сказать, мало кто даже из них был всегда удовлетворен тем, что делал в театре, ибо репертуар наряду с высоким искусством содержал и нечто проходное, конъюнктурное, “то, что надо”. Занятость “звезд” большая, остальные на подыгрыше. Но актер есть актер. Ему роль подавай. И сегодня. В нынешнем сезоне.

Отсюда обиды, интриги...

О, какие интриги и обиды в БДТ! Что в сравнении с ним “Театральный роман” Булгакова?! Розовая сказочка для маленьких детей! Здесь все солиднее, крупнее, ожесточенней и, я бы сказал, трагичнее.

На одной из репетиций в начале работы неожиданно мне была устроена форменная обструкция. И кем?.. Исполнительницей главной роли Люсей Сапожниковой.

Между прочим, я был очень доволен Гогиной креатурой: Л. Сапожникова выглядела ангелом во плоти — тончайшая, можно сказать, осиная талия, огромные глазищи, женственность, серебряный голосок, нежные руки танцовщицы — ни дать ни взять живая статуэтка, прямо-таки созданная для роли Лизы. И вот это самое прелестное, почти декоративное создание тихо начинает меня изводить, сводить с ума. Вот она стоит спиной у правого портала. Репетируется эпизод “Первое свидание с Эрастом”. В центре сцены сундук, на котором сидит Володя Рецептер, исполнитель главной мужской роли. Я прошу Люсю перейти к сундуку, чтобы встреча влюбленных состоялась. Она говорит:

— Не понимаю, зачем мне идти на сундучок.

И хлопает своими потрясающими ресницами. Я, не понимая, чем это мне обернется, легкомысленно бросаю:

— Там, на сундучке, будет первое ваше свидание на пленэре.

— Что такое “пленэр”, не понимаю, — говорит Люся.

— Ну на природе, — объясняю я. — Пленэр — это природа... рощи, кусточки, бугорки, пригорки.

— Этот сундук — бугорки, пригорки? — насмешливо вопрошает актриса.

— Ну да, — говорю я. — Это условность.

Ей будто было нужно услышать это гадкое (в стенах БДТ) слово.

— Ах условность?! — Люся кривит презрительно прелестный ротик и не двигается с места.

Тогда я открываю рот и начинаю читать коротенькую, минут на двадцать, лекцию об условности в современном театре, делая упор на опыте Товстоногова:

— Вот в “Мещанах” вы в финале образуете живую фотографию, застываете, и затем зритель видит проекцию как бы этой фотографии на занавесе-экране — это что?.. разве не условность?

— “Мещане” здесь ни при чем, — парирует Люся.

— Хорошо. На сцене БДТ с огромным успехом шла “Карьера Артуро Уи” — вот пример целиком условного театра в сочетании с театром психологическим. И Георгий Александрович настаивает именно на таком исполнении Брехта сегодня.

— То Георгий Александрович... — улыбается Люся, давая всем понять, что я — не он.

А я действительно не он, но тоже могу поговорить о том, что методика К. С. Станиславского, будучи на перекрестке с приемами В. Э. Мейерхольда, способна в наше время дать ошеломительные результаты. Все другие участники при одном упоминании Константина Сергеевича благоговейно пересели в зрительный зал и с интересом наблюдают за разворачивающейся битвой режиссера и актрисы.

Актриса по-прежнему стоит, вытянувшись у портала, и — ни с места. Хотя до сундучка — расстояние максимум полтора метра. Сделай два шага — и дело с концом.

— Вот вы говорите — Станиславский... А у меня по внутренней линии нет оснований идти на сундучок, — говорит исполнительница роли Лизы и продолжает стоять у портала каменным изваянием.

Я напрягаюсь и начинаю “бить” ее Станиславским: долго анализирую “внутреннюю линию”, ищу “сквозное действие” и наконец нахожу самое простое объяснение:

— Лиза любит Эраста и потому бежит к нему на свидание сломя голову!

Никуда она не бежит. Продолжает стоять.

— Откуда она бежит? — спрашивает Люся.

Я не знаю, что ответить, но отвечать надо. Хоть что-то, любую ерунду надо отвечать, потому что, если не ответишь, не найдешь, что ответить, значит, “не тянешь” как режиссер, значит, не можешь, маленький, работать в великом БДТ.

— Она бежит... она бежит из-за дерева, под которым она сейчас стоит! — Я понимаю, что говорю бред, но только так, только этим бредом я могу сейчас что-то сдвинуть с мертвой точки.

Ан нет. Люся Сапожникова знает, как не выполнить то, что просит режиссер:

— Не вижу здесь никакого дерева!

Мой стон вырывается из моего нутра:

— Это условность, Люся!.. Поймите, это ус-лов-ность!

— Опять условность. Когда же мы нормально начнем играть?.. Неусловно!..

— Хорошо! — кричу я почти в припадке. — Давайте “безусловно”... Володя, я прошу вас... пусть Люся стоит там, где стоит... под деревом или под порталом — не важно... Но мы сделаем так: не она, а вы подходите к ней, берете ее за руку — как бы зовете, приглашаете ее на сундучок...

Казалось бы, я придумал, как выйти из глупого положения. Рецептер с готовностью выскакивает на сцену, хватает Люсю — Лизу за руку и...