Айвазовский - Лев Вагнер

В тихие дни Гайвазовский писал на палубе с натуры. Офицеры, проходя мимо, останавливались и с интересом следили за его работой. Многие из них еще на прошлогодней выставке видели нашумевшую картину «Этюд воздуха над морем» и теперь выражали Гайвазовскому свое восхищение. Им было приятно, что прославленный академист на их корабле постигает мореходное искусство и наблюдает морскую стихию. В кают-компании уже висел один из его морских пейзажей, изображавший корабль, направлявшийся в Кронштадт. Моряков подкупало, с какой любовью и тщательностью были выписаны мельчайшие детали корабельной оснастки.

Однажды, когда Гайвазовский писал на палубе, окруженный группой офицеров, появился великий князь. Он подбежал к Гайвазовскому, выхватил у него кисть и приказал:

— Встань! Я хочу рисовать.

За время плавания экипаж успел убедиться, что, как только будущий генерал-адмирал ускользал из-под надзора воспитателя, он как вихрь проносился по кораблю, давая волю грубости, своенравию, капризам, упрямству. Великому князю было всего девять лет, но характером он уже походил на родителя. Только один Литке мог усмирять своего буйного воспитанника.

В первое мгновение, когда Константин так грубо вырвал кисть у Гайвазовского, художник и офицеры оторопели от неожиданности. Первым пришел в себя старший офицер.

— Ваше высочество, — обратился он к князю, взобравшемуся на место художника и готовящемуся пустить кисть в действие, — ваше высочество, господин Гайвазовский занимается своим делом по повелению его величества государя императора и мешать ему…

— Молчать! — вспыхнув, закричал Константин. — Я ваш начальник, и извольте слушаться меня!..

Старший офицер отошел в сторону. Вслед за ним отошли остальные офицеры и Гайвазовский. Они молча, не смея от стыда глядеть в глаза друг другу, следили за тем, как великий князь размазывает кистью краски на почти законченном этюде. В эти минуты Гайвазовский думал, как дорого приходится платить не только за царскую немилость, но и за царские милости. Как хорошо было бы избегнуть и тех и других… «Но, по-видимому, — размышлял юноша, — в России для художника это невозможно… Вот ведь ходят слухи в Академии, что сам император портит творения гениев, пририсовывая лошадок и солдатиков на бессмертных полотнах… Может, великий князь нагляделся на сии занятия государя…».

Печальные раздумья Гайвазовского были внезапно прерваны. На палубе появился Литке. Он шел быстро, лицо его было замкнуто и сурово. Еще издали Федор Петрович понял, что здесь произошло. Он подошел к Константину, увлеченному своим занятием и не обращавшему внимание на все остальное, и повелительно произнес:

— Прекратите, ваше высочество!

От звука этого голоса Константин вздрогнул. Первым его намерением было встать и подчиниться наставнику. Но ярость, которая часто накатывала на него, внезапно проявилась в нем с необыкновенной силой.

— А я не прекращу! А я буду рисовать! А я буду, а я буду!..

И он теперь в неистовстве уже не просто водил кистью по холсту, а ударял ею, разбрызгивая краски.

— Извольте положить кисть, ваше высочество, и проследовать в каюту! — с трудом сдерживая раздражение, проговорил Литке и попытался взять Константина за руку. Но тот вырвал руку, отскочил в сторону и, швырнув кисть за борт, в бешенстве затопал ногами:

— Идите сами в каюту! А я здесь хочу остаться! — завизжал великий князь и показал язык воспитателю.

Литке побледнел, широко шагнул к Константину, схватил его на руки и, несмотря на яростное сопротивление, унес. В каюте Литке опустил великого князя на пол и стал драть его за уши, приговаривая:

— Сейчас, ваше высочество, бесполезно обращаться к вашему рассудку, ибо его затмили страсти. Дух ваш под влиянием плоти. Вот плоть пусть и отвечает…

Уже не в первый раз Федору Петровичу приходилось таким образом усмирять неистовый нрав своего воспитанника.

В тот день в кают-компании между офицерами шел грустный разговор. Все сочувствовали выдающемуся мореплавателю и ученому, вынужденному вместо серьезных дел на любимом поприще тратить время и душевные силы на обуздание царского отпрыска.

После этого случая Константин был окончательно усмирен. Два дня его не выпускали из каюты. На третий день он вместе с Федором Петровичем появился на палубе и прежде всего направился к Гайвазовскому, писавшему на своем обычном месте. Князь извинился перед Гайвазовским и попросил руководить его занятиями живописью. С этого дня они втроем сидели за мольбертами — Гайвазовский, Литке, Константин. Литке давно, еще в первых своих плаваниях, любил делать зарисовки. В числе необходимых вещей у него всегда были объемистая тетрадь для ведения ежедневных записей, альбом и ящик акварельных красок.

Теперь с прилежанием, удивлявшим окружающих, он брал уроки у Гайвазовского и все повторял офицерам, что морякам и географам необходимо умение запечатлеть окружающий ландшафт. Гайвазовский, руководя занятиями Литке и Константина, вынужден был отрываться от собственной работы, но он не жалел о затраченном времени. Федор Петрович, со своей стороны, проводил с ним занятия по астрономии, навигации, морской практике, сложному устройству парусных кораблей и их управлению. Литке обстоятельно рассказывал о различных типах кораблей в российском и иноземном флоте, давал книги русских и иностранных мореходов, учил составлять карты и таблицы.

Гайвазовский увлекался морской наукой, равно как и воспоминаниями Федора Петровича о плаваниях к Новой Земле и вокруг света. Ведь рассказывал Федор Петрович не столько о необычайных и опасных приключениях, сколько о нравах и образе жизни различных, особенно мало известных народностей. Никогда не забывая, что Гайвазовский художник, Литке подробно описывал природу дальних стран, восходы и закаты, краски различных морей и океанов…

Воображение Гайвазовского уносило его далеко, и он начал сознавать, правда пока смутно, что для создания образа моря, к чему его так властно влекло, необходимо увидеть чужие воды, чужое небо: только тогда он лучше поймет и изобразит родное Черное море…

До самой осени находился художник в плавании. Он встречал восходы и закаты, изведал штиль и бури Балтики. Плавание было замечательной школой для Гайвазовского. С этих пор он неразрывно связал свою судьбу с русским флотом. За летние месяцы, проведенные на корабле, Гайвазовский написал картины «Облака с Ораниенбаумского берега моря», «Группа чухонцев на берегу Финского залива», две картины, изображающие пароход, идущий в Кронштадт, картину с голландским кораблем в открытом море и просто два морских вида.

Все они были приняты на осеннюю академическую выставку.

Встреча с поэтом

27 сентября 1836 года в Академии художеств открылась выставка.

На открытие собрался весь Петербург — тот, который привык задавать тон в гостиных и на балах, и истинная слава и гордость столицы: поэты, ученые, музыканты, художники.

Внезапно пронесся легкий шепот. Инспектор Академии художеств Крутов поспешил к открытым дверям. В них показался Пушкин с женой. Поэт раскланивался с многочисленными знакомыми и медленно переходил от полотна к полотну. Крутов сопровождал гостей и вполголоса давал пояснения. Задержался Пушкин у статуй «Парень, играющий в бабки» Пименова и «Парень, играющий в свайку» Логановского.

— Наконец, и скульптура в России становится народною! — воскликнул поэт.

Но особенно долго Пушкин стоял перед картиной Лебедева «Аричча». Он восхищался могучим буком, образовавшим как бы живую арку, из которой открывался вид на круглый храм с куполом на вершине холма, а еще дальше был виден и самый городок Аричча. Все было мощно и звучно в этой картине: буйная южная растительность, крупные красные цветы, горевшие алым пламенем среди ярко-зеленой травы, и самый воздух, горячий, знойный, как бы осязаемый… Художник-северянин славил своей кистью представший перед ним новый яркий мир. Картина Лебедева поразила Пушкина. Даже у Сильвестра Щедрина природа не была такой пламенной, сочной.

— Как жаль, что Лебедева нет в Петербурге…

А из соседних зал уже бежали академисты, прослышавшие о приезде Пушкина.

Крутов вытащил за руку из окружившей их толпы Гайвазовского и подвел к Пушкину:

— Александр Сергеевич, с не меньшим удовольствием, чем Лебедева, представляю вам нашего лучшего ученика Академии Гайвазовского, уроженца воспетой вами Тавриды.

Пушкин крепко пожал руку молодому художнику и попросил его показать свои картины. Гайвазовский был ошеломлен неожиданным свершением своей самой заветной мечты — увидеть Пушкина. Он робко переводил взгляд с поэта на его жену. Наталья Николаевна была в черном бархатном платье и палевой шляпе с большим страусовым пером. Ее красота привлекала всеобщее внимание. Она ласково глядела на юношу, желая ободрить его и вывести из замешательства.