Повесть о юнгах. Дальний поход - Владимир Саксонов

Звучала музыка, плавно летел кортик.

А война шла второй год.

Я видел себя танцующим вальс после войны.

Непременно научусь танцевать вальс.

На плечах у меня будут погоны — пусть не капитана первого ранга, это неважно. А на груди — ордена. И кортик будет так же лететь, как у Авраамова. И девушка поднимет на меня сияющие глаза, когда я скажу ей: «Вы меня не знаете, а я помню, как вы танцевали вальс с вашим отцом. Это было на Соловках, в феврале сорок третьего года»…

Вальс кончился.

Авраамов щелкнул каблуками и поцеловал руку даме.

Ох, как мы хлопали в ладоши!

А капитан первого ранга, улыбаясь, притрагивался к разгоряченному лбу ослепительно белым платком.

XIII

«Я на горку шла…», «Дай, дай закурить!..» — до чего же все это было просто! И морзянку изучить, как положено радистам, на слух, — разве это трудно? Мы уже принимали по 80 знаков в минуту, но в классах, в тихих классах, когда работал зуммер. А теперь надели наушники, услышали эфир и поняли, что ничему еще не научились!

Я медленно поворачивал ручку приемника: клекот, писк, россыпь морзянки… Станций столько, сколько звезд в небе, и все работают одновременно! Ну разве тут что-нибудь поймешь?

Покосился на ребят: они сидели за своими приемниками и лица у них были растерянные. Даже у Сахарова. Еще бы, в уши врывался целый мир.

Новый, незнакомый мир.

В нем басили, пищали, булькали, хрипели, перебивая и заглушая друг друга, передатчики всей земли. Взрывались, все покрывая своим треском, атмосферные разряды. Не смолкали какие-то продолжительные шорохи.

Мне казалось, что я слышу, как тяжело, бессонно кружится земной шар. Я невольно посмотрел в окно: словно мог увидеть, как он кружится. Но за окном была видна тяжелая, сложенная из громадных валунов стена Соловецкого монастыря.

Вот уже третий день мы жили в двенадцати километрах от своих кубриков, рядом с этим монастырем, в котором теперь размещался учебный отряд Северного флота. Наша рота на две недели поселилась в местной школе связи.

Милеша Пестахов объясняли:

— Будем изучать современную аппаратуру.

— А также стоять на учебных радиовахтах — привыкать к эфиру.

Неужели можно привыкнуть к этому хаосу и разобраться в нем так, чтобы среди тысячи голосов найти один, который зовет тебя? Да еще найти вовремя и принять весь текст без ошибок!

Можно. Вот ведь сколько их работает — радистов!

Я опять взглянул в окно. Здесь, в учебном отряде, жили две роты из нашей школы — торпедистов и артэлектриков. Для них тут была необходимая материальная часть. Надо бы сходить к артэлектрикам, повидаться с Валькой Зайцем. Я не видел его с тех пор…

— Внимание! — громко сказал Астахов. — Еще раз напоминаю: найдите какую-нибудь одну радиостанцию и принимайте ее передачи. Учитесь настраиваться.

Я медленно поворачивал верньер: одну так одну! Надо только, чтоб хорошо было слышно.

И вдруг чей-то далекий голос произнес: «…«Чайка-три», я —«Чайка-три». Треск, разряды, «…таранили подлодку…» Опять треск! Дрожа от нетерпения, я чуть-чуть повернул ручку настройки и неожиданно ясно услышал торопливый, срывающийся голос: «Потерял ход, командир убит, в живых командор, пулеметчик и я… Расстреливают прямой наводкой. Погибаю, но не сдаюсь. Прощайте, братцы!»

— Товарищ старшина! — Я вскочил, сорвал с головы горячие, потные наушники, снова схватился за них. — Товарищ старшина! Наши… открытым текстом. Гибнут…

Как во сне, видел я ребят, сгрудившихся около моего приемника.

— Какая волна? Какая волна? — спрашивал Леха.

Я не мог сообразить, какая волна. Он говорил о радиоволне, а я видел другую — темную, всю из холода, — и в ней тонула бескозырка…

Астахов стоял, подключив к моему приемнику вторые наушники, — лицо неподвижное, глаза тяжело прикрыты помертвевшими веками.

«…не сдаюсь! Прощайте, братцы, прощайте!»

И тишина.

И атмосферные разряды — как последние взрывы.

Астахов положил наушники на стол. Достал расческу, причесался.

Раздался звонок — конец занятий.

— Откуда же, где они? — спросил Юрка.

— На Баренцевом, — тихо отозвался Астахов. — Наверное, там. Хорошее прохождение… волн. — Главстаршина спрятал расческу, взглянул на нас и, не повышая голоса, приказал: — Становись!

Мы выстроились, как на смотру.

— Какие сейчас занятия?

— Мичман Кашин, — ответил Леха, — морпрактика.

— В кабинет морпрактики шагом марш!

…В тот вечер я долго искал Вальку. Пришел в роту артэлектриков, заглянул в один кубрик, в другой:

— Ребята, где тут Заяц?

— Какой заяц? Серенький?

— Валька Заяц, мой приятель. По «гражданке»…

— Спроси в следующем кубрике, у нас только волки — целых два Волковых!

— Да я серьезно спрашиваю!

— Тебе серьезно и отвечают.

В соседнем кубрике я наткнулся на старшину роты:

— Разрешите обратиться, товарищ старшина?

— Обращайтесь.

Был он низенький, толстый, рыжеусый. Смотрел придирчиво.

— Я из роты радистов. Пришел сюда к другу, к юнге Зайцу. Он, случайно, сегодня не в наряде?

— Заяц? — спросил старшина. — Это какой Заяц?

Все они тут, кажется, были шутниками — на один манер.

— Юнга Заяц…

— Ах, Заяц! Это тот сопливый, что ли? Нос у него красный…

— Ну… — Я растерялся. — Было. Шмыгал…

— Да. Вот так. Шмыгал! У него же хронический насморк!

— Но…

— Зайца тут давно уж нет, товарищ юнга! Его еще Иванов отпустил. Вот так.

— Иванов? Отпустил?

— А зачем нам его — с хроническим-то насморком? — сощурился старшина. — Да… Обойдемся и без сопливых, которые рапорты пишут. А?

Я молчал.

— Дрянь у тебя был дружок! — сочувственно заключил рыжий старшина. — Вот так.

XIV

Сахаров скривил губы и стал складывать газету — вдвое, вчетверо, еще раз, — я слышал, как скребет по бумаге его ноготь.

— Заметку про Милешу Пестахова написал? Писа-атель!

Круглые глаза смотрели на меня с таким же злым презрением, как тогда, давно, в котловане кубрика.

— «Для нас… — засюсюкал он, опять раскрывая газету. — Для нас главстаршины Астахов и Пестов — образец морской подтянутости и аккуратности… Замечательные специалисты… Мы понимаем — ах, ах, конечно, понимаем! — что, чем скорее освоим их опыт, овладеем специальностью радиста, тем больше будет вклад наших инструкторов в дело разгрома врага»!.. Писа-атель!

Не очень-то приятно, если твою заметку читают таким тоном. Пусть эта заметка, которую ты написал собственной рукой, стала в газете какой-то незнакомой, — все равно не очень-то приятно!

Но дело даже не в этом. Я же написал ее не просто так.

С месяц назад во время занятий Воронов вызвал меня из класса. В коридоре придирчиво осмотрел: «Значит, пойдешь сейчас в двадцатый кабинет. Там капитан из газеты прибыл. Будет с тобой беседовать… Сначала постучи. Скажет: «Войдите», — три шага строевым и доложи как положено».

Василий Петрович заметно волновался, и, если говорить честно, мне стало приятно. Мы его любили, нашего старшину, а он всегда был суров — даже когда шутил или хвалил кого-нибудь (меня-то он один раз похвалил — на стрельбище). Но вот приехал человек из газеты, и Воронов, посылая меня к нему, волновался.

«Ясно, товарищ старшина».

«Ясно, ясно»! Ты слушай, что говорю! Доложи четко: «Товарищ капитан!..» Он капитан, а не капитан-лейтенант: звездочек-то на погонах столько же, а просвет красный — политработник. Ясно?» «Ясно, товарищ старшина!»

Дело, конечно, было не в погонах и не в звании: приехал первый человек с Большой земли, чтобы встретиться с нами, юнгами.

Василий Петрович еще раз осмотрел меня, даже заставил повернуться: «Ну, идите».

Капитан из газеты в новеньком кителе, в новеньких погонах с ярко-красными просветами, розовощекий, темнобровый, курил прямую длинную трубку и смотрел на меня так, будто все время чему-то радостно удивлялся.

Трубка то и дело гасла, как только капитан начинал что-то писать в своем блокноте. Я замолкал. «Пожалуйста, пожалуйста! — говорил он, торопливо раскуривая. — Я вас слушаю, товарищ Савенков. Юнга товарищ Савенков!»

И улыбался.

Это он попросил меня написать про Милешу Пестахова — там же, в двадцатом кабинете. А сам ушел, чтобы не мешать. Потом вернулся, прочитал и стал ходить по кабинету, потирая руки: «Очень хорошо, очень!..»

Я встал: «Разрешите идти?» — «Да, — сказал капитан, тоже вставая и протягивая мне руку. — До свидания. Рад был познакомиться с вами, Сережа». — «Есть, — ответил я невпопад. — Разрешите идти?» — «Идите», — опять улыбнулся капитан.

Воронов ждал в коридоре: «Ну как?»