Прикосновение - Колин Маккалоу

— Ты прав. А я об этом не подумала. Вот дерьмо! — Как всегда, настроение Руби менялось молниеносно. — А как ты? — оживилась она. — Жениться надумал?

— Нет — Он взглянул на золотые наручные часы, лондонский подарок Александра, и допил остатки бурбона. — Нам пора, мама.

— Элизабет знает, что ты здесь? — поднимаясь, спросила Руби.

— Нет.

У подъемника их уже ждал Сун, при виде которого Ли потрясенно замер. Его отец, которому уже было под семьдесят, преобразился в почтенного китайского мудреца: редкая бородка свисала на грудь, ногти в длину достигали дюйма, кожа напоминала старую гладкую желтоватую слоновую кость, глазки — щелки, в которых одновременно скользили две черные бусины. «Это мой отец, но настоящим отцом я считаю Александра. Как же далеко мы заплыли на этот раз, куда же нам править, когда снова подует ветер?»

— Папа. — Почтительно склонившись, Ли поцеловал руку Суна.

— Дорогой мой мальчик, ты чудесно выглядишь.

— Ну сколько можно ждать, садитесь! — поторопила их Руби, уже опустив ладонь на кнопку электрического звонка, с помощью которой подавали сигнал служителю, управляющему подъемником.

«Ей не терпится увидеть всех близких вместе, — думал Ли, помогая Суну сесть в вагон. — Мама просто хочет, чтобы все любили друг друга и были счастливы. Но так не бывает».

В дверях особняка их встречала Элизабет, и Руби, сгорающая от желания увидеть неожиданную встречу, вытолкнула Ли вперед, придержав Суна.

Каково это — увидеть любимую после долгой разлуки? Ли пронзила острая боль, скрутившая внутренности, обрекающая его на бесконечную муку, скорбь и отчаяние, поэтому он увидел перед собой не Элизабет, а туманный призрак, отражение своих чувств.

Улыбнувшись, он поцеловал призраку руку, похвалил платье и прошел в гостиную, не дожидаясь, когда Элизабет поздоровается с Руби и Суном. В гостиной уже ждали Александр и Констанс Дьюи. Удивив Ли, Констанс встретила его с неожиданной симпатией. Только усевшись в кресло, Ли понял: Элизабет он так и не разглядел.

За ужином он тоже не видел ее. За столом расселось всего шестеро человек, так что Ли и Элизабет очутились за одним концом стола. Сун разместился между ними, Александр напротив, Констанс и Руби — рядом с ним.

— Конечно, это противоречит правилам этикета, — весело произнес Александр, — но у себя дома я предпочитаю усаживать джентльменов вместе, а дам — рядом друг с другом, чтобы дать им поболтать. Засиживаться с портвейном и сигарами мы не станем — составим дамам компанию.

Ли выпил больше, чем хотел, успев мимоходом отметить, что еда, как обычно, отменна — стало быть, на кухне все еще хозяйничает Чжан. Насытившись, он слегка протрезвел. В гостиной, за кофе и сигарами разных сортов, Ли нарушил планы хозяина, отодвинул в сторону кресло и таким образом отгородился от всеобщего веселья. Комната была ярко освещена, в уотерфордских люстрах вместо свечей сияли электрические лампочки, газовые рожки убрали со стен. «Слишком уж он резкий, этот свет, — думал Ли. — Никаких тебе мягких теней, никакого зеленоватого отблеска, как у газа, или ласкающих взгляд золотистых бликов свечей… Электричество — наша неромантичная участь. Безжалостный свет».

Он искоса взглянул на Элизабет. Какая красота! Как полотно Вермера — прекрасно освещенное, с любовно выписанными деталями. Смоляные волосы, как у самого Ли, уложены в пышный узел на затылке — без всяких валиков, вошедших в моду. Носила ли она когда-нибудь наряды теплых тонов? Нет, такого Ли не помнил. Сегодня она была в креповом платье стального оттенка, с прямой юбкой и без шлейфа. Такие платья обычно расшивали стеклярусом, но туалет Элизабет был простым, элегантным и держался на тонких бретельках. Сапфиры с бриллиантами сверкали на ее шее, в ушах, на запястьях; бриллиантовое кольцо рассыпало снопы искр. А турмалин исчез: колец на правой руке не было вовсе.

Остальные завели оживленный разговор, и Ли, улучив минуту, обратился к Элизабет, глядя ей прямо в глаза:

— Вы перестали носить турмалин.

— Александр подарил его мне за детей, — объяснила она. — Зеленый — за мальчиков, розовый — за девочек. Но мальчиков у меня нет, вот я и сняла кольцо. Оно было слишком тяжелым.

К удивлению Ли, Элизабет дотянулась до серебряной шкатулки, стоящей на столике между креслами, вынула тонкую сигарету и встряхнула серебряную коробочку со спичками. Ли поспешил к ней, сам чиркнул спичкой и поднес к сигарете огонек.

— Составишь мне компанию? — спросила она, подняв голову.

— Благодарю. — В этом взгляде не было намеков, только вежливый интерес. Ли вернулся на свое место. — И давно вы начали курить?

— Лет семь назад. Да, это не подобает леди, но я, похоже, переняла привычки твоей матери. И вдруг поняла, что мне нет дела до того, что подумают люди. Я курю только после ужина, в гостиной, а если мы с Александром выезжаем в Сидней и бываем в ресторанах, то курим вместе: он сигары, я сигареты. Забавно, — она улыбнулась, — наблюдать за реакцией других посетителей.

На этом разговор завершился. Элизабет докурила, еле заметно усмехаясь, а Ли наблюдал за ней.

Александр что-то настойчиво втолковывал Суну.

Привычно разминая кисти, Руби посматривала на рояль. С возрастом пальцы утратили беглость, и по утрам их было не разогнуть. Александр и Сун оживленно беседовали и вряд ли поблагодарили бы Руби за музыкальное сопровождение в такой момент; Констанс по-старушечьи клевала носом над бокалом портвейна. Руби не оставалось ничего другого, как с любовью поглядывать на своего нефритового котенка. Он, в свою очередь, не сводил взгляда с Элизабет, а та слушала Александра и Суна, демонстрируя Ли безупречный профиль. Сердце Руби вдруг сделало резкий скачок — такой болезненный, что она невольно схватилась за грудь. О, это выражение глаз Ли! Неприкрытое вожделение, безумное стремление. Даже если бы он сейчас вскочил и начал срывать с Элизабет одежды, он не смог бы яснее выразить свои намерения. «Мой сын без памяти влюблен в Элизабет! Давно ли? Может, поэтому?..»

Веселым возгласом разбудив Констанс и прервав Александра и Суна, Руби вскочила и метнулась к роялю. Как ни странно, она ощутила прилив сил и вдохновения, чего с ней уже давно не случалось, и пальцы слушались прекрасно, но момент никак не подходил для Брамса, Бетховена или Шуберта. Шопен, минорный Шопен, трогательные пассажи и глиссандо которого так сочетаются с тоской в глазах ее сына. Неразделенная, мучительная любовь, влечение, которое, должно быть, испытывали Нарцисс, любуясь собственным отражением в пруду, и нимфа Эхо, наблюдающая за ним.