СТАНЦИЯ МОРТУИС - ГЕОРГИЙ ЛОРТКИПАНИДЗЕ

   - И ты думаешь, все это он говорил всерьез?

   - Н-не уверен. Тогда был уверен, а теперь не очень. Видишь ли, Писатель строил обширные планы на будущее, и кое-какая роль в них отводилась мне. Если хочешь знать, без Писателя я бы ничего не достиг. Но об этом очень мало кому известно.

   - Вот как? Ты меня и вправду заинтриговал. Иноересно, чем это ты ему так приглянулся? Ведь ты, кажется, был очень далек от мира искусства. А стихов даже мне не писал.

   - Еще как далек. Но дело в том, что в конце жизни Писатель отошел от него еще дальше, чем я. Его занимали совсем иные мысли. Как раз те, что терзали меня в юности куда сильнее, чем сегодня, и, наверное, совсем не будут тревожить меня в его возрасте, если мне бужет суждено... Как принести своей родине наибольшую возможную пользу? В чем смысл жизни? Чем отличаются люди от животных? Что сильнее: жизнь или смерть? Добро или зло? Как обмануть время? - и все в таком же духе. Он пришел к заключению, что Грузии не хватает деятеля, общественного деятеля по типу Ильи Чавчавадзе и, не смейся только, попытался определить на эту роль меня. Вот об этом-то никто до сих пор не знает. Знали мы двое, и вот ты сейчас - третья. Ну и оказалось, что попытка эта - с негодными средствами.

   - А почему именно тебя?

   - Он был в жестоком цейтноте и понимал это. Жить ему оставалось недолго, а своим детям и внукам он уже не доверял. Ну не верилось ему, что кто-нибудь из его прямых наследников способен выхватить, так сказать, знамя из его слабеющих рук. Поэтому он спешил. И тут ему - к счастью ли, к несчастью ли, - подвернулся я. Но к счастью для меня - так мне долго казалось. Почему он остановил выбор на мне? Во-первых, я был молод и, по мнению Писателя, еще неиспорчен; во-вторых, он опирался на кое-какую обнадеживавшую его информацию; и в третьих, надо признать, я неплохо ему подыгрывал, что называется, втерся в доверие. Писатель был могущественным человеком, он сделал меня депутатом Верховного Совета Грузии, но, кажется, в глубине души он все-таки начал понимать, что его надеждам не суждено сбыться. Вскоре он скончался при обстоятельствах о которых не хочется вспоминать, но его вмешательство породило инерцию, повлекшую меня наверх. Вот какое мощнейшее придал он мне ускорение... А вот и наша стерлядь!

   - Уй, как вкусно! А ты взаправду мог бы украсть меня у мужа?

   - Если б ты знала, как часто мечтал я об этом. Но ведь мечтать и мочь - разные вещи, не так ли? И все же: до переезда сюда, наверно, смог бы, но это зависело бы и от тебя. Таким как я, нужен вещий знак.

   - Ну так тоже нельзя. Почем тебе знать, может я и подала бы его тебе.

   - Хитросплетения слов. Скажи-ка мне лучше, счастлива ли ты?

   - А что такое счастье? То - о чем не ведает никто. Иногда мне кажется, что я счастлива. У меня есть для этого все, или почти все. Мы не бедствуем, да ты же знаешь! Все как у людей - квартира, машина, нормальная работа. И мой муж, хоть ты его и недолюбливаешь - все же порядочный человек. И он хорошо заботится о мальчиках.

   - Прости за нескромность, но квартира и машина, этим-то он наверное обязан тебе?

   - Прости за нескромность, но я не привыкла считать деньги в чужом кармане... Но если так уж хочешь знать, то знай - я тут как раз не причем. Квартира и машина - это как раз он. Или, вернее, его родители. Кроме того, Антон очень рачительный хозяйн.

   - Ну ладно, извини... Я это так, к слову. Но ты сказала: иногда счастлива. Иногда, следовательно, ты не считаешь себя избранницей судьбы. Налить тебе соку?

   - Да, пожалуйста. А есть разве такие, кроме полных идиотов, что счастливы всегда? По-моему, это невозможно. Мы - обычные люди. Все без исключения. Помнишь, когда-то, давным-давно, еще когда ты сходил по мне с ума, ты пытался убедить меня в том, что все люди одинаковы?

   - Нечто подобное я действительно припоминаю.

   - Ну вот. Ты доказывал, что людьми правят стремление к материальным благам и сексуальный инстинкт. И еще мощное чувство социального престижа. А я заспорила с тобой, сказав тебе, что люди все разные и ты ошибаешься.

   - Ну и что?

   - А то, что теперь я с тобой согласна. Ты доволен? Все люди одинаковы. Так и было - во все времена.

   - Но сейчас я вовсе так не думаю. Наш официант и, скажем, Франц Кафка, очевидно должны сильно отличаться друг от друга. А я чем-то отличаюсь от Антона. А Антон от моего начальника. И так далее.

   - Тогда я тоже ответила тебе в этом духе. Ну а ты сказал, что различия носят второстепенный характер. И еще ты говорил, что когда болит, то у всех болит одинаково. А сейчас, выходит, ты думаешь иначе. Почему же ты переменил свою точку зрения? Разве она тебя не устраивала?

   - Ничего я не переменил, я просто лгал тебе, лгал безбожно. Я помню тот разговор. Не так уж часто беседовали мы друг с другом, чтобы я мог его начисто стереть из памяти. Я твердил тебе о людской одинаковости только потому, что хотел сбить с тебя спесь. Ты ведь посматривала на таких как я свысока, причисляла себя к высшему сословию. Не каждый бы заметил, но я заметил. Иногда, в минуты слабости, я даже готов был примириться с этим, но потом я приходил в себя и становилось очевидно: сбить с тебя спесь - важнее всего. Вот такое я придавал этому значение. Все твое хваленое высшее сословие я нарекал одним именем: мелкая буржуазия. Я не люблю и никогда не любил мелких буржуа, хотя с годами, чертова жизнь, сам стал на них похож. Но ты... Ты была как яркая жемчужина на фоне серого и сытого пляжного песка, вот и все твое высшее сословие. И если хочешь знать, тогда я думал, что подсознательно ты не столько выбирала себе супруга, сколько определенный образ жизни. Конечно, это тебе не помешало, а помогло увлечься Антоном. Ты нутром признала в нем своего. А я оставался чужаком. Дело тут не в положительных и отрицательных качествах, а в социальном нюхе.

   - Продолжай, продолжай. Я догадываюсь почему тебе удалось так высоко залететь. До личной охраны и всяческих льгот. Ты умеешь быть жестоким.

   - Не обижайся, прошу тебя. Извини за откровенность. Я ведь не хочу тебя обидеть... Столько лет прошло. Жестока правда, а не я. Но я вовсе не уверен в своей правоте. Я... Просто мне так кажется. А прав я или нет, о том тебе судить.

   - А помнишь, потом ты все-таки сказал мне: "Ты лучше всех", и я не забываю об этом. Но я уже тогда почувствовала, что ты говоришь неправду. Как могла я быть "лучше всех", если все одинаковы?

   - Видишь ли, была еще одна, глубинная, причина по которой я солгал. Ревность слепила мне глаза. Я хотел дать тебе понять, что ни во что не ставлю всех твоих поклонников, а впридачу и всех тех, о которых ты, может быть, тогда мечтала. Даже если они принадлежали к высшему сословию. Невинная ложь. Это был вещий знак.

   - Ах, вещий знак?

   - Да, вещий знак. Это уже потом, когда у тебя с Антоном зашло слишком далеко, и я увидел, что земля уходит у меня из под ног, я написал тебе... Впрочем, я и раньше писал. Не мог сдержаться. Лучше не будем об этом.

   - Давай, не будем.

   - Еще шампанского?

   - Еще немножко.

   -Тебе нравится вид, который открывается отсюда?

   - Для того, чтобы оценить его по настоящему, надо выйти на балкон.

   - Если хочешь выйдем и прогуляемся.

   - Нет, нет, потом. Отсюда тоже кое-что видно. Сказочная картинка. Эти плакучие ивы, и березки, и озеро там вдали... Похоже на усадьбу князей Болконских.

   - А здесь на самом деле бывшая княжеская усадьба. Но, кажется не Болконских. Да и вообще, не Болконские, а Волконские. Болконских выдумал граф Толстой. Лев Николаевич.

   - Было бы гораздо лучше, если бы ты не любил поправлять чужих ошибок. И почем я знаю, может быть ошибаешься именно ты.

   - Возможно и ошибаюсь. А вот и наше второе. Сейчас ты поймешь что значит настоящее филе. А какой гарнир!

   - Да, очень впечатляюще. А что ты заказал на десерт?

   - Очаровательный торт.

   - Как? Целый торт?

   - Целый торт.

   - И эти люди толкуют о необходимости экономить и о мелких буржуа. О боже, где на свете справедливость? Ты не боишься, что я не стану его есть?

   - Не боюсь. Ведь фигурные букеты из гвоздик и тюльпанов приходились тебе по душе. Почему же ты должна отказываться от фигурного торта?

   - Ладно, не буду. Только смотри: целиком мы его не одолеем, остаток я заберу с собой. Должна же я думать о детях.

   - А как ты объяснишь им, откуда взялся торт? Кстати, где ты оставила своих мальчиков, в гостиничном номере?

   - Я скажу им, что купила торт в галантерейной лавке, а по дороге половину съела, потому что не удержалась. И мной, широко раскрыв рот, любовалась вся улица Горького. Уж чего нибудь придумаю, не волнуйся. И что им делать в душном номере, вспомни себя в этой возрасте. Шатаются сейчас по Москве, сорванцы. Ну они уже взрослые, смогут за себя постоять, я почти не боюсь за них. Скажи, война будет?

   - А-а, и ты туда же! Позволь, я закурю.