САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА - Герман Дейс

 «Вот тебе и пресловутая русская лень, - думал бывший морской штурман, бегая от колодца к грядкам с зеленью с двумя поместительными лейками, - да таких тружеников и в Китае не сыщешь…»

 А труженики вставали с петухами после любой попойки и вкалывали на своих огородах так, как будто знать не знали ни о каком похмелье. Потом они снова пьянствовали по любому удобному случаю и разными составами, и снова вкалывали, не печалясь о дороговизне всевозможных лекарств, привезённых из Европы с Америкой для снятия головных болей, успокоения сердцебиения и излечения прочих недомоганий понятного происхождения. Да и какая может быть печаль в среде нормальных пропойц, привыкших лечиться от всякого клина тем же клином. В смысле, вышибать его этим самым, а не с помощью на девяносто процентов палёных средств, изготавливаемых в каком-нибудь подмосковном сарае, причём в самых антисанитарных условиях.

 В общем, суетясь на огороде и в подворье, непьющий Сакуров смотрелся среди своих соседей чистой белой вороной, потому что вокруг пили все. Выпивала даже учительница, когда её приглашали вековухи. Не отказывалась от стаканчика-другого и престарелая тёща Виталия Иваныча, когда случалось собираться им всем большой семьёй под сенью яблонь по случаю какого-нибудь праздника. Трескал на халяву Гриша, по этому же поводу не гнушался всяким питьём военный, тех же правил придерживался третий после вековух сосед Сакурова Жуков. Что касается Мироныча, то тот давно зарекомендовал себя завсегдатаем на дармовщину любых без исключения застолий. Пастух Витька от Мироныча старался не отставать, но, в силу своего простого звания, не пользовался большой популярностью и высоким пригласительным цензом, как бывший директор местного металлургического комбината. Пастух Мишка халявой не чурался, но мог гульнуть и на свои. Впрочем, на свои, кроме Мироныча и Витьки, могли гульнуть все, но не всякий звал к себе гостей. Жуков, например, равно как Гриша и военный, гуляли на свои в одиночку, а потом, когда единоличная выпивка заканчивалась, норовили пристроиться к таким хлебосолам, как Жорка, Семёныч, Виталий Иваныч и даже Варфаламеев.

 «Эх, Россия, мать моя! – думал Константин Матвеевич, собирая раннего колорадского жука и слушая горланящих возле будки пастухов односельчан. – И бездонна ты, и безразмерна…»

 Односельчане в составе Жорки, Семёныча, Варфаламеева, Мироныча и Гриши горланили песню от первого лица про холостых парней, которых как собак нерезаных в славном городе Саратове, и про то, что первое лицо таки любит женатого (88).

 «Хорошо поют, собаки», - мысленно хвалил Сакуров и бежал за козой, которую пришла пора доить. Она, кстати, оказалась яловой, поэтому ни второй, ни третий поход к козлу ей не помогли, и Сакуров планировал резать её сразу, как только управится с летними делами.

 «Хорошенькое дело – резать, - прикидывал бедный вынужденный переселенец, сидя на крыльце и выкуривая последнюю перед сном сигарету, - если эта сволочь уже как член семьи…»

 Да, козу ему было жаль заранее, но он понимал, что не сможет её держать только из-за одной к ней привязанности. Впрочем, учитывая мнение кота, двух кошек и двух их котят, коза могла сгодиться в хозяйстве и в её яловом состоянии, потому что даже в таком состоянии она стабильно давала полтора литра очень вкусного молока ежедневно.

 «М-р-р», - поддакивал кот, пристраиваясь рядом с хозяином.

 «Да пошёл ты, - бурчал Константин Матвеевич, - тебе молока, а мне – её душераздирающие вопли каждый божий месяц и очередной поход к козлу, который, кстати, денег стоит?»

 Да, за услуги козла приходилось платить, а так как инфляция не стояла на месте, то и козлы дорожали. В смысле, дорожали их услуги специфического свойства.

 «Так что ты извини, коза, - слезливо думал бывший морской штурман, окучивая картошку на виду у «кормилицы», привязанной возле лесопосадки, - но осенью мы с тобой расстанемся…»

 В это время сводный хор односельчан и пастухов из Лопатино чувствительно выводил песню, опять же, от первого лица про вишню, расцветающую за окном, и луну, показывающуюся из-за далёкой тучки. После явления луны из-за вышеупомянутой тучки первое лицо начинало сетовать на безрадостное времяпрепровождение в гнусном одиночестве. В то время как счастливые подруги разбрелись под покровом наступившей темноты таки попарно (89). В смысле, с женихами, потому что в те времена, когда писалась данная песня, сейчас чувствительно выводимая сводным хором известно кого, про лесбиянок ещё не знали. В смысле, про них не знали в отсталом тоталитарном Советском Союзе, в то время как по остальному свободному миру лесбиянки (равно как и гомосексуалисты) разгуливали вовсю, имели свои профсоюзы и даже баллотировались в депутаты парламентов отдельных, особенно высокоразвитых капиталистических стран.

 «Хорошо поют, сукины дети, - одобрительно думал бывший морской штурман, забрасывая подрастающим свиньям корм, - особенно у Мишки хорошо выходит… Да и Жорка тоже силён…»

 Управляясь с хозяйством и огородом в трезвом виде, Константин Матвеевич нет-нет да и ловил себя на мысли присоединиться к пьянствующим односельчанам или к ним же, но в сводном составе с пастухами или другими сельскими тружениками, забредавшими на огонёк. В смысле, на посошок. Точнее, на то, что наливалось по поводу посошка, до него и ещё раньше.

 Короче говоря, в пастушеской будке на северной околице Сераеевки случались всякие деловые люди, промышлявшие не то навозом, не то сеном, не то ранними грибами. Все они оказывались или дальними родственниками пастухов с серапеевцами, или близким знакомыми их же, или просто знакомыми знакомых.

 Иногда, правда, случались и тёмные личности. Таких сначала тоже поили, но потом, если выяснялось, что незнакомец держит за пазухой камень в виде желания чего-нибудь спереть у деревенских, такую личность всем миром били и изгоняли за пределы Серапеевки. Если же у кого-то из односельчан доставало азарта побегать на свежем воздухе и поулюлюкать, то данную вороватую личность изгоняли далеко за пределы окрестностей Серапеевки.

 Иногда, правда, неизвестные даже дальним знакомым забредавшие на смазку для посошка личности получали по костям вовсе не из-за известного камня за пазухой, а только потому, что мало ли что кому из пьющих серапеевцев или пастухов могло помниться?

 А однажды к пьющим по какому-то очень важному поводу сводному составу известно кого примостился один коробейник. Он торговал всякой отравой от всяких вредителей, представился сотрудником местной санэпидемстанции, а сверхурочную работу в виде коммивояжера на близкие дистанции объяснил тем, что последние полгода получает зарплату натурой.