Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утром на другой день было еще много вчерашних гостей в Дендерове, но и те понемножку разъезжались; никто не угадывал горькую истину, какую принес Смолинский поздно ночью графу в именинный подарок, потому что было строго приказано сохранить тайну.
Ротмистр с военною аккуратностью прислал рано утром 30 000 злотых. Экипажи были приготовлены к дороге, и граф ждал только разъезда почетных гостей, чтобы на почтовых поспешить на выручку поместья, которому грозил секвестр [47]. В купчей были не соблюдены, может быть, преднамеренно, на всякий случай, некоторые формальности; теперь они-то именно и могли пригодиться на увертку от ответственности.
Чуть свет граф уже советовался один на один со Смолинским; он и не ложился спать, а как только проводил гостей по комнатам и в экипажи, поспешил заняться делом со своим управляющим и уполномоченным.
Лицо Смолинского было мрачно, и он очень часто отпускал графу колкости; не скупился зато и граф, со своей стороны, на любезности, закуски и даже грубую брань; несмотря на это, совещания шли своей дорогой по народной поговорке: «Дело делу не мешает».
Помещик и уполномоченный знали друг друга довольно, замарали вместе руки не об одно грязное дело; таким образом, установилось между ними какое-то тайное братство, которое, правда, обнаруживалось только без свидетелей, но, тем не менее, было продолжительно и имело значение.
Смолинский говорил графу горькие истины, граф без церемонии ругал Смолинского; они знали один другого и взаимно были снисходительны к своим недостаткам. Пробовали иногда одурачить один другого, но, несмотря на хитрость обоих, это удавалось им только поочередно, так равны они были по силам. Иногда Смолинский надувал графа, иногда граф поддевал своего уполномоченного, но молчание и мир! Никто не знал об этом, рука руку моет…
В присутствии посторонних Смолинский был униженнейшим слугою Дендеры и стоял смиренно у дверей.
Чуть свет в боковые двери вошел уполномоченный к графу, который сидел на диване полураздетый, надутый, задумчивый, печальный, только для виду с трубкой во рту, которой не курил.
— Ну, что? — произнес он, обращаясь к вошедшему. — Надо нам подумать о делишках.
— Всю ночь думал; да что выдумать?
— Ты, брат Смолинский, старый осел, — сказал Дендера. — Я не думал и выдумал, у меня есть средство.
— Любопытно бы узнать! — проворчал Смолинский, несколько обиженный.
— Видишь, ты на веки веков останешься болваном, хоть бы ты в делах собаку съел. Купчая незаконна.
— Как это, ясновельможный граф? — подхватил уполномоченный.
— А так, почтеннейшая Смолка (так называл его граф в минуты веселые или в сердцах), ищешь в облаках, не видишь под ногами.
— Какая же там незаконность?
— Ты знаешь, что я не был еще введен во владение и, следовательно, не мог закладывать этого имения.
Смолинский немного оторопел.
— Ну! Незаконно закладная принята.
— Что ж из этого, что ее приняли беззаконно? Пусть разделываются, зачем принимали.
— Но ведь они нам сделали одолжение.
— Пускай всякий дурак не делает одолжения беззаконно. Я еду в Житково и обделаю, что надо, мне нужны только на это деньги. Сколько у нас в кассе?
— Вчера последние пятьсот злотых отдал в счет жалованья графу Сильвану и двести графине; осталось шестьдесят шесть и двадцать грошей.
— Сиди же себе с ними, я по дороге достану.
— Но ведь тут необходимы большие деньги, потому что у нас, правда, за деньги все делается, но дело дорого стоит.
— Как ты думаешь, 30 000 довольно будет?
— Слишком.
— Ну, так мне достанет.
— Но откуда их взять?
— Спроси лучше, откуда я их взял.
— Как это? Они уже у вас?..
— У меня.
— Но откуда же, черт возьми?
Граф, несмотря на огорчение, приятно улыбался.
— Право, — сказал Смолинский, задетый за живое, — люди одарены необыкновенной легковерностью.
— Дело в том, за кем какое установилось мнение.
Смолинский пожал плечами.
— Скажите же, сделайте милость, граф, на чье имя писать заемное письмо?
— На имя ротмистра.
— Как? Курдеш дал еще?
— А, нет, не Курдеш; тому даже следует проценты сегодня же заплатить наиаккуратнейшим образом, чтобы о капитале не заикался, но у ротмистра Повалы.
— О, что же это, черт возьми, я не смекнул! — воскликнул Смолинский, смеясь. — Тут дело другое!
— Как это, дело другое, бездельник! — и граф, вспыхнув, подскочил к нему, сжимая кулаки. — Говори мне сейчас, чего ты смеешься? Что ты думаешь? Что это значит, какое другое дело?
Смолинский, хладнокровно плюнув, ответил:
— Разумеется, другое: это уж не дело, но просто приятельская помощь. — И он сделал ударение на слове приятельская.
Граф пожал плечами, но внутри его кипела буря.
— Как же ты сделался с Пенчковским? — спросил он, переменяя разговор.
— Надул и уговорил его. Ведь на проценты Курдешу нужно нам около десяти тысяч.
— Сегодня же утром, непременно! Не забудь, почтеннейший, Курдеш держал ухо востро; у него крепостная купчая, а это не шутка. Старик до тех пор гладок, пока верит; а придет к делу, шутки с ним плохи.
— Э, и не с такими справлялись!
— Ну, что же с Пенчковским?
— Что? Поддел его на штуку, сказал ему так: вот вам на выбор или записку на простой бумаге, вместо потерянного, и квитанцию, или, в противном случае, ничего не дадим; или новое заемное письмо, а нам контроверс на случай находки потерянного и доплатить, для округления суммы, еще 10 000 злотых.
— И что же, Смолка, что? — улыбаясь, спросил, видимо, обрадованный граф.
— Да что же? Стонал, охал, пищал, просил, надоедал, бесновался, сердился немного и, наконец, отправился за этими 10 000.
— А, вот молодец! Возвращаю тебе мое доверие!
— Не правда ли? А?..
— Отдаю тебе справедливость, ты заслужил мое благоволение! — прибавил граф.
— А еще что? — спросил Смолинский франтовато.
— О, хочешь больше: сто злотых награждения.
— Деньги теперь дороги и редки, — заметил уполномоченный. — Знаете ли что, граф: попросил бы я у вас об ассигновании мне пары лошадок в Сломниках, я выберу себе парочку; мои клячи ожеребились.
— Плут, ты возьмешь себе…
— Уж, разумеется, что только найду лучшего.
— Ну, ну, черт тебя побери! За дело с Пенчковским стоит; ты показал мне необыкновенную ловкость.
— Уж, — прервал его Смолинский, зная, что граф любил и самую неловкую лесть, — уж я приму, что заслуживаю; но должен и графу подивиться. Два дела обдумать так хорошо во время бала, для этого нужна голова.
— Прошу покорно, бездельник! Он только теперь убедился, что у меня
