ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж

«Должна же она хоть иногда отдыхать по вечерам», — говорит папа.

«Да, но ее не было ни вчера вечером, ни сегодня утром. Мы обо всем этом говорили с ней, Ричард».

Из их диалога я понимаю, что с нами за завтраком должна быть Катя, что Соню должна кормить она. Но она проспала, не встала вовремя, и теперь ее работу выполняет моя мать.

«Мы платим ей за то, чтобы она смотрела за нашим ребенком, — говорит мать. — А не за то, чтобы она ходила на танцы и в кино или смотрела телевизор, и уж конечно, не за то, чтобы заводить любовников под нашей крышей».

Вот что я вспомнил, доктор Роуз: замечание про любовников Кати Вольф. Вспомнил я и то, что сказали мои родители вслед за этим.

«В этом доме у нее нет любовников, Юджиния».

«Пожалуйста, не думай, что я поверю этому».

Я смотрю сначала на папу, потом на мать и ощущаю в воздухе нечто такое, чему не могу еще дать названия; вероятно, это предчувствие беды. И в этот миг в комнату вбегает Катя. Она многословно извиняется за то, что не услышала будильник и проспала.

«Я, пожалуйста, кормить маленькую», — говорит она. Когда она волнуется, то начинает говорить с ошибками.

Моя мать говорит мне: «Гидеон, возьми свою тарелку и иди есть в столовую».

Чувствуя напряженность взрослых, я послушно выхожу из кухни. Но сразу за дверью останавливаюсь и слышу, как мать обращается к Кате: «Мы уже говорили однажды о ваших утренних обязанностях». А Катя отвечает ясным твердым голосом: «Пожалуйста, я кормить маленькую, фрау Дэвис».

Теперь-то я понимаю, доктор Роуз, что это голос человека, который не боится своего работодателя. И этот голос предполагает, что у Кати есть серьезные основания не бояться.

Итак, я приехал в квартиру отца. Я поздоровался с Джил. Я прошел мимо висящих на стенах документов, витрин и сундуков, в которых хранятся вещи моего деда, и набросился на бабушкин письменный стол, давно уже ставший любимым столом папы.

Я искал какое-нибудь подтверждение того, что у Кати была связь с мужчиной, от которого она забеременела. Потому что я наконец понял: если Катя Вольф хранила на суде молчание, то только по одной причине — чтобы защитить кого-то. И этим человеком был, вероятно, мой отец, который больше двадцати лет берег ее фотографию.

1 ноября, 16.00

Я не успел далеко продвинуться в своих поисках.

В первом открытом мною ящике я обнаружил папку с письмами. Посреди различных писем, по большей части относившихся так или иначе к моей карьере музыканта, лежало послание от адвоката с адресом в Северном Лондоне. Клиент этого адвоката, Катя Вероника Вольф, уполномочила нижеподписавшуюся Харриет Льюис связаться с Ричардом Дэвисом по поводу денежной суммы, причитающейся упомянутой Кате Вольф. Поскольку условия освобождения запрещали мисс Вольф лично контактировать с любым членом семьи Дэвис, она воспользовалась юридической помощью, чтобы решить данное дело ко всеобщему удовлетворению. Не будет ли мистер Дэвис так любезен при первой же возможности позвонить мисс Льюис по вышеуказанному телефону с тем, чтобы денежный вопрос был улажен заинтересованными сторонами как можно скорее? Остаюсь с уважением, мисс Льюис и так далее.

Я внимательно изучил это письмо. Оно было написано около двух месяцев назад. В его тоне, на мой взгляд, не содержалось ничего угрожающего или враждебного, чего можно было бы ожидать от адвоката, планирующего судебный иск. Нет, это было прямое, приятное и профессиональное послание. Но после его прочтения в воздухе повис почти осязаемый вопрос: почему?

Когда отец вернулся домой, я размышлял над вероятными ответами. Я слышал, как он открыл входную дверь. Я слышал, как в кухне он перебросился парой слов с Джил. Вскоре звук шагов поведал мне о его перемещении из кухни к «дедушкиной комнате».

Он распахнул дверь и увидел, что я сижу с папкой на коленях и с письмом от Харриет Льюис в руках. Я не делал попытки скрыть тот факт, что роюсь в вещах отца, и, когда он пересек комнату, возмущенно требуя объяснений, я в ответ протянул ему письмо и спросил: «Папа, что за этим стоит?»

Он глянул на письмо, взял его у меня и положил обратно в папку, убрал папку в ящик стола и только потом ответил: «Она хотела, чтобы ей заплатили за время, проведенное в предварительном заключении, до суда. Первый месяц ареста еще входил в тот период, что мы должны были оплатить ей в связи с увольнением. Она хотела получить эти деньги плюс проценты».

«После стольких лет?»

Он с силой задвинул ящик стола. «Мне кажется, более уместным здесь был бы другой вопрос: "После того, как она убила Соню?"»

«У меня создалось впечатление, что она была совершенно уверена в том, что ее не уволят. Она никак не ожидала, что это может случиться».

«Ты понятия не имеешь, о чем говоришь».

«Так ты ответил на это письмо? Связался с адвокатом Кати?»

«Я не намерен никоим образом возвращаться к тому времени, Гидеон».

Я кивнул на ящик, куда он убрал папку с письмами. «Кое-кто не согласится на это. И кроме того, этот человек, который предположительно разрушил твою жизнь, не испытывает никаких угрызений совести, связываясь с тобой, пусть и через адвоката. Мне это непонятно. Мне кажется, что такому поведению может быть только одно объяснение: вас связывало нечто большее, чем отношения работодателя и работника. Тебе не кажется, что это письмо преисполнено уверенности, какую не ожидаешь найти в человеке, находящемся в положении Кати Вольф по отношению к тебе?»

«К чему ты ведешь, черт возьми?»

«Я вспомнил, как мать говорила с тобой про Катю. Я вспомнил ее подозрения».

«Ты вспомнил то, чего не было».

«Сара Джейн говорит, что Джеймс Пичфорд не испытывал к Кате романтических чувств. Она говорит, что он вообще не интересовался женщинами. Таким образом, он отпадает, а остаетесь только вы с дедом, двое других мужчин в доме. Ну, и еще Рафаэль, хотя мы оба с тобой знаем, кто был объектом его страсти».

«На что ты намекаешь?»

«Еще Сара Джейн говорит, что дед симпатизировал Кате. По ее словам, он старался держаться поближе к ней. Но все-таки не могу представить, чтобы дед был способен на нечто большее, чем пара игривых комплиментов. В результате остаешься ты один».

«Сара Джейн всегда была ревнивой коровой, — ответил папа. — Она с самого начала положила глаз на Пичфорда, как только появилась у нас в доме. Один безупречно артикулированный слог из его уст, результат длительных занятий дикцией, — и она вообразила, что присутствует при втором пришествии. Она была честолюбива до мозга костей, Гидеон, и, пока к нам не присоединилась Катя, ничто не стояло между ней и вершиной той горы, какой она воображала себе этого идиота Пичфорда. Ясно, что ей не хотелось признавать существование отношений, в которых она мечтала видеть саму себя. Надеюсь, твоих познаний в человеческой психологии достаточно, чтобы сделать дальнейшие выводы».

И мне ничего не оставалось, как сделать эти выводы. Я еще раз проиграл в памяти свой визит в Челтнем, пересматривая разговор с моей бывшей учительницей в свете последних утверждений отца. Действительно ли в замечаниях Сары Джейн о Кате Вольф звучало мстительное злорадство? Или она просто пыталась дать мне ответ, за которым я пришел? Разумеется, если бы я заглянул к ней с единственной целью восстановить отношения, она бы не стала вспоминать по собственной инициативе Катю или вообще тот период. Но разве природа ревности не диктует, чтобы объект страсти был высмеян и поруган при любом удобном случае? То есть если Сара Джейн действительно испытывала к Кате Вольф только низменную зависть, разве она не постаралась бы завести разговор о Кате Вольф? С другой стороны, какие бы чувства ни питала Сара Джейн к Кате двадцать лет назад, неужели она продолжала бы терзаться ими до сих пор? Разве стала бы она, уютно устроившаяся в Челтнеме, в модно отделанном доме, мать, жена, коллекционер кукол, — разве стала бы она лелеять прошлые обиды?

Мои мысли были грубо прерваны отцом: «Ну ладно. Хватит». Меня удивила резкость его слов. «Это продолжается слишком долго, Гидеон».

«Что продолжается?»

«Копание в грязи. Созерцание собственного пупка. Мое терпение кончилось. Пойдем со мной. Настала пора взять быка за рога».

Посчитав, что он собирается сказать мне нечто такое, чего я еще не слышал, я последовал за ним. Я ожидал, что он поведет меня в сад, где мы сможем поговорить конфиденциально, не опасаясь, что наши слова долетят до Джил, которая оставалась в кухне, увлеченно прикладывая образцы краски к подоконнику. Однако папа неожиданно для меня направился к выходу из квартиры и дальше на улицу. Он прошагал к своей машине, припаркованной на полпути между Корнуолл-гарденс и Глостер-роуд. Отключив сигнализацию, он велел мне забираться внутрь. Я заколебался, чем вызвал у него еще большее раздражение: «Черт возьми! Ты слышал меня, Гидеон? Садись же, я сказал».