Оборотный город - Андрей Олегович Белянин

— Тогда повторюсь, готовьтесь к худшему-с. — Ни капли не испугавшись моих бешеных глаз, лекарь, эта клистирная душа, поправил пенсне, дохнул на меня утренним перегаром и деловито продолжил: — Температура упала, и я бы рекомендовал в ночь-с растереть ему спину водкой. Синяки-с не уходят, но всё шире разрастаются, набирая силу и цвет-с. Сам синяк твёрдый, даже иглой не протыкается, что противоестественно-с и с медицинской точки зрения необъяснимо. Ваш Прохор ничего-с не ест, это очень плохо. Уговаривайте, кормите силой. И побольше горячего-с питья! Никаких лишних движений, постельный режим-с. А его земляков из Новочеркасска гнать в шею! Обоих-с! Как вы, вообще, их допустили-с к уходу за больным: руки грязные, ногти годами не стрижены, одеты-с в тряпьё вонючее да ещё, возможно, вшивое — антисанитария ужасающая! Я их в баню под конвоем отправил!

— Э-э… куда?!

— Мыться! — безапелляционно отрубил Фёдор Наумович, вырываясь и уходя по своим делам. — И если ещё раз увижу-с таких свинтусов в расположении полка, доложу генералу, чтоб непременно выпорол-с! Надо же так себя запустить?! Это же просто упыри-с какие-то…

Я молча уступил дорогу нашему медицинскому светилу. Так, значит, мало того что Прохор всё ещё болен, в моё отсутствие ещё и Моню со Шлёмой в баню отправили, под конвоем, замыться насмерть?! А у меня всегда было стойкое ощущение, что от мыла душистого нечисть просто дохнет. Вот оно мне упёрлось — выносить свежевымытые трупы, выкапывать ямку за огородами, хоронить без почестей…

Собственно, и далеко-то с нашего двора идти не надо: за конюшней маленький сарайчик с печкой и вмурованным в старые кирпичи чугунным котлом. Грей воду, скребись мочалкой, хлещись вениками, не бог весть как, но отмоешься. Для русского человека добрая баня не только залог чистоты и здоровья тела, но нечто более сакральное. Это как бы ритуальное омовение души, бросание себя то в жар, то в холод, проверка на сердца прочность, укрепление духа и дарование свежего взгляда на реальности окружающего мироздания. Не только в бытовом, но, пожалуй, и в надзвёздном, кармическом смысле…

И вот из дверей этой, с позволения сказать, всеочищающей баньки, крепко держась за руки и почти не касаясь ногами грешной земли, выпорхнули мне навстречу два чистых ангела в длинных белых рубахах. Я не сразу их узнал. Да что я, вымытых Моню и Шлёму вообще никому узнать было невозможно.

— Прости нас, хорунжий, помираем мы… — напряжённо светлея лицами, доложились оба. — Твой врач-вредитель знал, как нашего брата добить. Силком в баню отправил, в горячей воде прополоскал, чистую одежду подсунул, ногти топором обрубил, и на ногах тоже-э…

— Ну и с чего помирать-то? — сделав невинные глаза, спросил я. — Гляньте на себя в зеркало, хоть на людей похожи стали. Радоваться надо, может, у вас жизнь только начинается!

— Ты чё, ещё и издеваешься? — со стоном взвыл Шлёма. — Нам среди людей жить невмоготу, еда сама по улицам бегает, свежей кровью манит, аж скулы сводит…

— А в Оборотный город тоже нельзя, — скорбно подтвердил Моня. — Нас там за такое банное мытьё с полной гигиеной свои же в единый миг убьют как изменников. И правильно сделают, кстати!

— Ну-у… найдите лужу, да и запачкайтесь снова, делов-то?

— Снова?! Да ты видел, какие мы грязнющие были? У нас же, поди, не простая грязь, а вековая! Не один год стараниями бдительно культивированная и взлелеянная! Таковую с наскоку в мутной луже не обретёшь. И вообще, шоб ты знал…

Шлёма осёкся. Заглянув в ворота, к нам заспешила босоногая кроха лет шести, с тощей косичкой, в синем сарафане, прижимая к животику крынку молока. Глянула на меня, но обратилась к упырям:

— Мама велела вам молока дать. А ей Наумыч так велел. И вам велел пить. Нате!

Шлёма присел на корточки, вытер набежавшую слезинку, забрал крынку и осторожно погладил малышку по русой головке. Девчонка смешливо фыркнула, тряхнула косой и гордо упрыгала назад с чувством выполненного долга.

— Может, отравлено хоть? — безнадёжно вздохнул Моня.

Я отрицательно покачал головой:

— Вряд ли. Лекарь у нас человек пьющий, но хороший, о больных заботится, как о своих детях. Так что пейте, хуже не будет.

— Хуже некуда, — фатально переглянулись кровососы и при мне честно распили крынку парного молока в две хари.

Я же направился к зашевелившемуся под тулупом Прохору:

— Как ты?

— Синяки да боли, да в колене колет, ещё жар да простуда, а так живой покуда, — неторопливо пробормотал старый казак. — После напитка горячего от Катеньки твоей в груди дыханию вроде и полегче стало. Однако ж с ногою — дело плохое, разве для интересу отрубить её к бесу?

— Раз уже рифмуешь, значит, поднимешься, — с полной уверенностью улыбнулся я. — На вот, на шею надень, батюшка образок святого Варфоломея из церкви передал.

— Спасибочки ему. А ты что, за моё здоровье свечи ставить бегал?

— Ну, не только, — соврал я, решив церковную свечку пока не отдавать. — Посоветовался с умным человеком насчёт нашего привидения.

— Небось сказали, мол, молиться больше надо, а пить меньше, тогда и привидения кусаться перестанут? — хмыкнул он, но образок на шею повесил.

— Ты, главное, спи больше, пей чай с малиной, пропотевай, — уклонившись от прямого ответа, продолжил я. — Катя говорила, что поищет тебе ещё более сильное лекарство. А о службе не думай даже, с дядей я переговорю, а по конюшне сам отлично управлюсь. Если что, упыри помогут, они сейчас всё одно безработные.

— Ты бы обернулся, хлопче…

— Э-э… — Я не сразу расслышал стук копыт, но зато теперь, даже не оборачиваясь, знал, кто приехал. Надеюсь, Моня и Шлёма догадались унести свои задницы в безопасное место, казачьи генералы с нечистью особо шутить не любят. Ну а мне оставалось лишь выпрямиться и козырнуть навстречу тяжко сползающему с седла своему прямому начальству.

— Где тебя вечно носит, Иловайский? — Даже не дожидаясь ответа, дядя похлопал меня по плечу и шагнул к Прохору: — А ты лежи, не вставай.

— Да я и не сбирался, — честно ответил мой денщик. Ему так можно, они с дядей — погодки…

— Лекарь забегал, сказал, что шибко болен ты. Правда, чем, не сказал. Ну хоть лечишься-то?

— Бог не без милости, казак не без счастья, — болезненно морщась, пробормотал Прохор. — Племяш твой вон порошок чудодейственный мне добыл, жар спал вроде… Да поднимусь я, чё мне сделается…

— И я про то, — важно кивнул мой именитый родственник. — На лекарствах не экономь, вот рубль мелочью, бери, плати, коли придётся. Фёдор Наумыч обещался завтра поутру губернаторского врача приволочь.

— А надо ли?