Дьюма-Ки - Кинг Стивен

— Попробуй.

— Что? — Джек посмотрел на меня. Улыбающийся. В недоумении.

— Не тяни, попробуй.

— Я же сказал вам, я не могу…

— И всё равно попробуй.

— Эдгар, я понятия не имею, как будет звучать её голос, даже если мне удастся отдать ей свой.

— Да, но ты уже посадил её на колено, и кроме нас двоих тут никого нет, так что — давай.

— Ну… чёрт. — Он смахнул волосы со лба. — И что вы хотите от неё услышать?

Уайрман тихо, но не допускающим возражений тоном произнёс:

— Почему бы просто не посмотреть, что из этого выйдет?

v

Джек ещё какие-то мгновения посидел с Новин на колене, их головы освещало солнце, пылинки со ступеней и древнего напольного ковра кружили около лиц. Потом Джек взял куклу иначе — так, что пальцы легли на шею и тряпичные плечи. Голова Новин поднялась.

— Привет, малыши, — поздоровался Джек, только он старался не шевелить чуть приоткрытыми губами, так что получилось: «ривет, ыши».

Он покачал головой, заметались потревоженные пылинки.

— Подождите минутку. Это ужасно.

— Времени у тебя сколько хочешь, — заверил его я. Думаю, я произнёс эти слова ровным голосом, хотя сердце забухало сильнее. Отчасти потому, что я боялся за Джека. Если бы идея сработала, он мог оказаться в опасности.

Джек вытянул шею, помассировал адамово яблоко. Выглядел, как тенор, готовящийся к исполнению арии. «Или птичка», — подумал я. Может, один из «Колибри». Потом он сказал: «Привет, малыши». Получилось лучше, но…

— Нет. Дерьмо на палочке. Звучит, как та блондинка из старых фильмов, Мей Уэст. Подождите.

Он опять помассировал горло. При этом смотрел в яркую синеву над головой, и одновременно (у меня нет уверенности, что Джек это знал) двигалась и вторая его рука, та, что держала куклу. Новин посмотрела сначала на меня, потом на Уайрмана, снова на меня. Чёрные глаза-пуговицы. Чёрные волосы, обрамляющие лицо цвета шоколадного печенья. Красное «О» рта. Произносящего: «О-о-о-ох, какой противный парниша».

Мою руку сжала рука Уайрмана. Холодная.

— Привет, малыши, — поздоровалась Новин, и, хотя кадык Джека ходил вверх-вниз, губы на «м» едва шевельнулись. — Эй, как вам?

— Хорошо, — ответил Уайрман со спокойствием, которого я не чувствовал. — Пусть она скажет что-нибудь ещё.

— Мне заплатят за это премию, не так ли, босс?

— Конечно, — ответил я. — Время и уси…

— Разве ты ничего не соираешься рисовать? — спросила Новин, глядя на меня круглыми, чёрными глазами. И я уже практически не сомневался, что это пуговицы.

— Мне нечего рисовать, — ответил я. И добавил: — Новин.

— Я скажу тебе, что ты можешь нарисовать. Где твой аль-ом? — Джек смотрел куда-то в сторону, на тени, ведущие в разрушенную гостиную, с написанным на лице удивлением, с пустыми глазами. Он утратил контроль над собой и не впал в транс — пребывал где-то посередине.

Уайрман отпустил мою руку, потянулся к пакету с едой, в который я ранее сунул оба «мастерских» альбома. Протянул один мне. Рука Джека чуть согнулась, и Новин вроде бы наклонила голову, чтобы понаблюдать, как я открываю альбом, расстёгиваю молнию поясной сумки, в которой лежали карандаши, достаю один.

— Нет, нет. Возьми её.

Я вновь порылся в сумке, достал светло-зелёный карандаш Либбит. Единственный достаточно длинный, чтобы как следует ухватиться за него. Должно быть, этот цвет не относился к её любимым. А может, на Дьюме зелёные оттенки были более насыщенными.

— Хорошо, что теперь?

— Нарисуй меня на кухне. Прислони меня к хлебнице, так сойдёт.

— На столике, верно?

— Думаешь, я говорю про пол?

— Боже, — вырвалось у Уайрмана. Голос от фразы к фразе менялся; теперь в нём ничего не осталось от голоса Джека. И чьим он стал, учитывая тот факт, что в лучшие годы кукла произносила только слова, которые рождались в воображении маленькой девочки? Я подумал, что тогда это был голос няни Мельды, то есть теперь мы его же и слышали, пусть и с какими-то вариациями.

Как только я начал рисовать, зуд спустился вниз по моей ампутированной руке, очертил её, превратил в реально существующую. Я нарисовал куклу сидящей у старинной хлебницы, с ногами, свешивающимися через край столика. Без паузы или колебания (что-то глубоко внутри, там, где рождались образы, говорило: колебаться — верный способ разрушить заклинание, когда оно только формируется, когда оно всё ещё хрупкое) продолжил и нарисовал у столика маленькую девочку. Она стояла, подняв голову. Маленькая четырёхлетняя девочка в детском переднике. Я не мог бы сказать вам, что такое детский передник, пока не нарисовал его поверх платья маленькой Либбит, когда она стояла на кухне рядом со своей куклой, стояла…

Тс-с-с-с…

…приложив палец к губам.

После этого, прибавив скорости — карандаш просто летал, — я нарисовал няню Мельду, первый раз увидев её вне фотографии, на которой она держала в руках красную корзинку для пикника. Няня Мельда наклонялась над девочкой, с лицом строгим и злым.

Нет, не злым…

vi

Испуганным.

Вот какой выглядит няня Мельда, испуганной чуть ли не до смерти. Она знает, что-то происходит, Либбит знает, что-то происходит, и близняшки тоже знают: Тесси и Ло-Ло испуганы, как и она. Даже этот дурак Шэннингтон знает, что-то происходит. Вот почему он старается бывать здесь как можно реже, предпочитая работу на материковой ферме приездам на Дьюму.

А Хозяин? Когда Хозяин здесь, он слишком зол из-за Ади, которая сбежала в Атланту, чтобы видеть происходящее у него перед глазами.

Поначалу няня Мельда думала, что происходящее у неё перед глазами — плод её воображения, разыгравшегося от детских игр; конечно же, не могла она видеть цапель или пеликанов, летящих лапками вверх; или улыбающихся лошадей, когда Шэннингтон приехал на двуконной пролётке из Нокомиса, чтобы покатать девочек. И она предполагала, что знает, почему маленькие боялись Чарли. На Дьюме теперь появились какие-то загадки, но вот это к ним не относилось. Тут вина лежала на ней. Хотя она хотела, как лучше…

vii

— Чарли! — воскликнул я. — Его зовут Чарли! Новин каркающим смехом подтвердила мою догадку.

Я достал из пакета с едой второй альбом (просто рванул на себя) и так резко отбросил обложку, что оторвал половину. Порылся в поясной сумке, нашёл огрызок чёрного карандаша Либбит. Для этого рисунка мне требовался чёрный цвет, и длины огрызка хватило, чтобы я смог зажать его большим и указательным пальцами.

— Эдгар, — позвал Уайрман. — На мгновение мне показалось, что я увидел… создалось ощущение, что…

— Заткнись! — крикнула Новин. — Не оращай внимания на магическую руку! Ты хочешь увидеть совсем другое, готова спорить!

Я рисовал быстро, и жокей появлялся из белого, как фигура — из густого тумана. Линии ложились небрежные, торопливые, но главное я передал: проницательные глаза, широкие губы, растянутые в улыбке, которая могла быть и весёлой, и злорадной. Я не успевал закрасить рубашку и бриджи, но достал красный карандаш (уже мой), провёл полоску-пояс по животу, добавил эту ужасную кепку, затушевал её. И как только появилась кепка, я сразу понял, что в действительности означала улыбка жокея: ночной кошмар.

— Покажи мне! — потребовала Новин. — Я хочу знать, равильно ли ты всё ухатил!

Я показал рисунок кукле, которая теперь, выпрямившись, сидела на колене Джека, тогда как сам Джек, привалившись к стене у лестницы, смотрел в гостиную.

— Да. Тот самый пидор, что пугал девочек Мельды. Точно он.

— Что?.. — начал Уайрман, покачал головой. — Я в ауте.

— Мельда видела и лягушку, — продолжала Новин. — Которую дети называли большим мальчиком. Ту — с жубами. Именно тогда Мельда наконец-то припёрла Либбит к стене. Потребовала объяснений.

— Сначала Мельда думала, что этими историями о Чарли дети просто пугают друг друга, верно?