ВДВ. С неба — в бой - Михаил Скрынников

Небольшая группа офицеров убыла в Витебск с заданием на местах осмотреть казарменный фонд военных городков и объекты учебно-материальной базы. Казармы еще как-то были пригодны для проживания в них личного состава, а вот учебная база оставляла желать лучшего. За десятилетие все заросло травой и поржавело, а объекты, которые ближе к лесному массиву, разграблены. В более или менее приличном состоянии находился учебный центр «Лосвидо», в котором круглый год проводились занятия с молодыми солдатами для последующей отправки в Афганистан. Так что доклад, который представила комиссия руководству ВДВ, был не особо утешительным. Для восстановления казарменного фонда и учебных объектов нужны дополнительные вливания денежных средств, а также привлечение строительных организаций. Немного позднее возник серьезный вопрос: «Где будут проживать офицеры и прапорщики, которые вернутся вместе с войсками из-за бугра?» Конечно, этот вопрос возник, когда были окончательно согласованы сроки вывода войск. Временно его решили, в каждом полку по одной казарме переоборудовали под общежитие для офицеров, прапорщиков и их семей. И все-таки наше ожидание оправдалось.

В середине февраля начался вывод советских войск из Афганистана. Это был праздник. Около моста через Пяндж огромная толпа людей встречала первую колонну наших войск. Присутствовало много журналистов — и наших, и чужих, которые раструбили на весь мир о том, что Советский Союз выводит свои войска из Афганистана. Кто-то считал это поражением, кто-то — нет. Нам, военным, оставалось сказать политикам одно: «Это вы войну проиграли, а мы до конца выполняли свой долг, как и полагалось советскому солдату».

Для солдата вывод войск не был праздником, это был просто день, который приближал его к встрече с семьей, но на душе было празднично, вспомнились слова песни «с войной покончили мы счеты». Когда дивизия заняла свои насиженные, но за десятилетие успевшие обветшать и остыть места, нам, «боевикам», заботы ой как прибавилось. Первые месяцы не вылезали из Витебска и Боровухи, трудились днями и ночами. Пришлось самым настоящим образом ломать приобретенные военные навыки офицеров и помогать им организовывать боевую подготовку в мирных буднях. Это было сделать нелегко. Они даже на учениях применяли те элементы, которые использовались в бою.

Однажды на учениях после десантирования в ночных условиях ротный направление движения своим солдатам указал длинной очередью трассирующими пулями из автомата. Это было на грани происшествия. Его, конечно, вычислили, но наказывать командующий ротного не стал. «Зачем стрелял?» — «Я не стрелял, а указал направление движения ночью. Мы всегда в боевой обстановке в ночных условиях только трассерами и давали целеуказания своим солдатам. Я знаю, в мирной обстановке это недопустимо, но в данной ситуации не удержался, такое больше не повторится», — ответил ротный. Поверил ему командующий и правильно сделал, строгостью проблемы не решить. Шаг за шагом боевая подготовка улучшалась.

В Витебске у меня оказались свои заморочки. Два моих подчиненных, Комар и Попов, были к этому времени уже командирами полков, и мне, положа руку на сердце, не хотелось работать у них. Я всячески стремился попасть в третий полк, а к ним заезжал в гости. Подошла осень. До нас стали доходить слухи, что Прибалтика требует суверенитета, и весьма настойчиво. В Литве дислоцировались две наши десантные дивизии, не считая мотострелковых и других войск. Где-то через год, когда мы приезжали в командировку в свои дивизии, нас уже встречала литовская полиция, которая вежливо интересовалась, а зачем мы прибыли, когда уезжаем обратно? Труднее всего было Пикаускасу, у него родители жили в Вильнюсе. Бразаускас был уже не у власти. О каждом приезде Пикаускаса к родителям местные службы доносили Ландсбергесу, который к этому времени возглавлял парламент. «И что здесь делает этот советский генерал?» — задавал один и тот же вопрос. Однако родителей не беспокоили, и это радовало генерала.

Пример Прибалтийских республик оказался заразительным. Вот в такой обстановке наши дивизии продолжали совершенствовать боевую подготовку.

Как-то недели две не было командировок, и мы занимались разработкой документов по боевой подготовке. После службы сразу домой, мне самому не верилось, что это дом, а не казарма или общежитие. Неожиданно стал замечать, что сын со службы приходит раньше меня. «В чем дело, Гена?» Мнется. «Ну, давай, рассказывай?» Думаю, может, что-то случилось? Мать пришла ему на помощь: «Гена уволился из армии». Ох и здорово же я расстроился, когда узнал эту неприятную новость. Как я гордился, что у меня сын офицер, рассказывал об этом всем, но что он уволился, на первых порах умалчивал. Мне было стыдно. Конечно, меня беспокоила дальнейшая судьба сына, и я решил с ним поговорить. Своим намерением поделился с женой. «Не трогай его, он нашел работу в китайской фирме переводчиком. Денег будут платить больше, чем в армии. Да и мне спокойнее». Досталось мне на орехи и от Субботина, который помог оставить сына служить в Москве. «Если бы я знал, что он через два года уволится, ни за что бы не оставил в столице. Пусть бы где-нибудь в песках Туркмении на точке служил». Еле его успокоил. «Ты понимаешь, конечно же, его жена поддержала, а я был против его увольнения. У меня была всегда гордость за сына офицера. Все, Виталий, дело сделано, и шуметь уже бесполезно». Долго он еще на меня после этого дулся.

В стране назревали перемены. Политическая обстановка на окраинах Союза стала выходить из-под контроля. Конец 80-х и начало 90-х были периодом наиболее активного всплеска национализма в бывших советских республиках. Они требовали суверенитета, но часто при этом использовали недозволенные приемы. Кремль, в свою очередь, стремился не допустить развала единого государства и порой тоже принимал радикальные меры. Войска и десантники были палочкой-выручалочкой. Своими решительными действиями им удалось пресечь истребление турок-месхетинцев в Фергане, армян в Баку и Сумгаите. Своевременно погасили конфликты в Ереване, Тбилиси и Ашхабаде. В тот серьезный момент десантники были, как им и предписано, на передовой линии, в самой гуще событий. К большому сожалению, в этот период десантникам не удалось избежать потерь. Тем не менее самое страшное оказалось впереди — полыхнуло Закавказье. Сначала Карабах, затем Абхазия и Южная Осетия. Пролилась кровь, появились беженцы. И такой сценарий был возможен везде. Однако сдерживающим фактором выступили силовые структуры, и десантники в частности. Союз еще продолжал оставаться в своих границах. Хотя все чувствовали, что это не надолго. В штабе ВДВ обсуждался вопрос формирования новой 105-й десантной дивизии на прежней базе в Фергане. С обидой и раздражением вспомнил историю расформирования родной дивизии. Это же надо было додуматься до такого, когда уже шла гражданская война у границ нашего государства. Афганское правительство засыпало советское партийное руководство телеграммами о военной помощи: «Ваши войска не будут участвовать в боевых действиях, будут только охранять важные государственные объекты, а высвободившиеся афганские части усилят правительственные войска для борьбы с экстремистами». И в такой сложной обстановке и было принято решение о расформировании дивизии. Со времен Маргелова министры обороны с уважением относились к десантникам. Устинов, тогдашний министр обороны, отдал Сухорукову, командующему войсками, на откуп судьбу одной из восьми дивизий. И, конечно же, злой рок пал на Ферганскую дивизию, несмотря на то, что она занималась боевой подготовкой в горах, схожих с афганскими. Прошло десять лет, и вот спохватились и принялись срочно создавать десантную дивизию. Этому способствовало решительное наступление Талибана в Афганистане и беспощадные казни в отношении тех, кто был лоялен к правительству Наджибулы. Вот и старались вновь сформированной дивизией залатать прореху, которая образовалась на театре военных действий из-за неразумного решения.