Смешенье (1-2) - Нил Стивенсон

– Не моя вина, что я застрял в этой вонючей стране без гроша в кармане, – сказал Джек. – Чёртовы пираты!

Сурендранат фыркнул.

– Джек, когда я лишаюсь одной рупии, я не сплю ночь, ругаю себя и того, кто её у меня отнял. Можешь не распалять мою ненависть к пиратам, похитившим наше золото!

– Ну и отлично.

– Однако значит ли это, что другие индусы, принадлежащие к другой касте, говорящие на другом языке, живущие в другой части страны, должны из-за них страдать?

– Мне жрать надо.

– В Индии для европейца есть и другие способы прокормиться.

– Я каждый день вижу на улицах богатых голландцев. Флаг им в руки! Но я не могу заняться торговлей, не имея ни гроша за душой. К тому же вы, баньяны, такие прожжённые плуты – в сравнении с вами евреи и армяне что дети малые.

– Спасибо, – скромно поблагодарил Сурендранат.

– И не забудь, что в Сурате и других открытых портах за мою голову назначена астрономическая награда.

– Да уж, после того, как ты обошёлся с вице-королём, Домом Хакльгебера и герцогом д’Аркашоном, вся Испания, Германия и Франция желают тебя убить, – признал Сурендранат, помогая Джеку подняться на ноги.

– Ты забыл Османскую империю.

– Но Индия – совершенно особый мир! Ты видел лишь узкую полоску побережья. В глубине полуострова таятся неисчислимые возможности…

– О, я уверен, что одна яма с насекомыми ничем не лучше других.

– …для европейца, который умеет управляться с саблей и мушкетом.

– Я весь внимание, – сказал Джек. – Чёртов гнус! – И, увлечённый разговором, он прихлопнул москита у себя на шее.

Заметили это лишь Сурендранат, рыгнувший от неожиданности, и мальчишка, который стоял рядом с Джеком, держа аккуратно сложенную одежду. Джек на мгновение встретился с мальчишкой глазами, потом оба покосились на Джекову ладонь, где в лужице его – или чьей-то ещё – крови лежал раздавленный москит.

– Малец считает, что я убил его бабушку, – сказал Джек. – Ты не попросишь его придержать язык?

Поздно. Мальчишка уже что-то высказывал ошеломлённым – но тем не менее звонким и пронзительным – голосом. С криком подбежал старший врачеватель насекомых. Все лекари надвигались на Джека не менее решительно и кровожадно, чем их пациенты. Он вырвал у мальчишки одежду.

Сурендранат, не вступая в пререкания, схватил Джека за руку и покинул комнату быстрым шагом, скоро перешедшим в бег. Ибо весть об убийстве быстрее мысли распространилась по гулким галереям лечебницы и через ажурные дырья на улицу. Судя по звукам, сотня с лишним безработных свапаков восприняла её как сигнал, чтобы ворваться внутрь и разделаться с конкурентом.

Обезьяны, птицы, звери и пресмыкающиеся расшумелись, почувствовав неладное. Сурендранату и Джеку это было на руку. Баньян почти сразу заплутал в тёмной палате кишечных паразитов, но Джек, старожил, легко отыскал дорогу к выходу. Беглецы организованно отступили через комнату обезьян, распахивая по пути дверцы клеток. Получилось даже лучше, чем они думали, поскольку обезьяны тоже умеют открывать клетки; выбравшись на волю, они рассеялись по лечебнице и принялись выпускать менее разумных пациентов.

Тем временем Джек и Сурендранат пробирались мимо клетки, в которой сидела тигрица. Джек ненадолго задержался, чтобы подобрать пару кусков тигриного помёта.

Они выбрались на главную улицу Ахмадабада. В ширину она была больше, чем многие европейские – в длину. От потери крови у Джека на открытом пространстве голова пошла кругом: он в городе или в какой-то затерянной пустыне? Сезон дождей закончился, и эта часть полуострова втягивала в себя иссушенный воздух со всей Средней Азии. Сегодняшняя порция ветра по пути из Тибета посетила живописную пустыню Тар, прихватив бесплатной сувенирной пыли и прогревшись от верблюжьего дыхания и раскалённых тандыров до соответствующих температур. Теперь всё вышеперечисленное неслось по главной улице Ахмадабада, как стадо обезумевших яков, не оставляя сомнений, почему Шах-Джахан назвал это место Гуердабадом, Обителью Праха.

Завоеватели-моголы, пришедшие сюда с Шах-Джаханом, были магометане. Их не заботило, что Джек убил москита. Иное дело – разбой среди бела дня. И если поведение свапаков не тянуло на открытое бесчинство, то десятки обезьян, высыпавших на улицу – кто с забинтованными руками, кто на костылях, – явно нарушали общественный порядок, особенно когда все разом, почуяв ближайший базар, устремились за поживой. Среди них преобладали священные мартышки – длиннорукие, длиннохвостые эктоморфы, которые вели себя так, будто они в городе хозяева (впрочем, по мнению индусов, так оно и было). Однако попадались и другие приматы (в частности, орангутанг, госпитализированный с воспалением лёгких). Они не желали оказывать мартышкам должного уважения и с боем прорывались к базару – кто по улице (на двух, на трёх, на четырёх, в зависимости от видовой принадлежности и состояния здоровья), кто перепрыгивая с ветки на ветку, кто по крышам, швыряясь кокосовыми орехами и замахиваясь друг на друга палками, как Джуди и Панч. Арьергард замыкали четырёхрогая антилопа, родившаяся с шестью рогами, детёныш панцирного носорога и балу, медведь-губач, слепой и глухой, но унюхавший запах восточных сладостей на базаре.

Два могольских совара – верховых воина – в тюрбанах, при кривых саблях и утыканных бляшками щитах, выехали посмотреть, из-за чего шум. Их тут же окружили разъярённые свапаки, требуя вызвать котвала с его архангелами, чтобы служители порядка отлупили Джека по пяткам, если не хуже. Проку от их требований было немного, потому что свапаки говорили только на гуджарати, а совары понимали только персидский. Однако моголы, как всякие захватчики, умели погреть руки на местных разногласиях; глядя туда, куда указывали свапаки, они внимательно изучали виновную сторону. Сурендранат был явный баньян, то есть человек, по рождению обречённый богами всю жизнь грести деньги лопатой; Джек – голожопый европеец с едва прикрытым срамом и, судя по бесчисленным шрамам на спине, закоренелый правонарушитель. Совары определили баньяна как возможный источник бакшиша и жестами велели ему оставаться пока на месте, а Джеку – подойти.

Джек нехотя оторвал взгляд от всё более захватывающей драмы на улице. Предприимчивые мартышки открыли птичьи клетки. Вся палата фламинго высыпала разом, как будто на ступени лечебницы выплеснули бочонок ядовито-розовой краски. Почти у всех были сломаны крылья, так что они могли лишь ошалело сновать туда-сюда, пока один не провозгласил себя вожаком и не повёл остальных в бесцельную миграцию по Обители Праха. Фламинго не то преследовали, не то сопровождали две агамы. Больница недавно приняла на лечение небольшую колонию бородачей-ягнятников, страдающих от птичьей холеры. Теперь они заняли крышу и, выставив щетинистые подбородки, расправляли крылья, хлопавшие, словно вытрясаемые коврики. Птицы с утра хорошо заправились тухлой кашицей из умерших