Моя двойная жизнь - Сара Бернар

Признаться, я была поражена безумной отвагой этого человека и вскричала с воодушевлением:

— Да-да, дайте ему скорее двенадцать с половиной тысяч франков и поехали!

Я уже упоминала, что обычно совершала свои переезды в особом поезде, состоявшем лишь из трех вагонов и паровоза. Ничуть не сомневаясь в успехе нашей безумной затеи, я предупредила об опасности только своих близких: сестру, милую Герар и верную мне чету Клода и Фелиси. Актер Анжело, который на этом участке пути жил в купе Жарретта, тоже был извещен о происходящем, поскольку был смел и верил в мою счастливую звезду.

Машинист-механик получил причитавшуюся ему сумму и, не мешкая, отправил ее в Мобил.

В момент отправления я внезапно осознала всю меру взятой на себя ответственности: я рисковала без спроса жизнью тридцати двух человек! Но отступать было поздно — наш поезд, разогнавшись что было сил, уже подлетал к понтонному мосту.

Усевшись на своем наблюдательном пункте, я смотрела, как мост прогибается и раскачивается под стремительным напором поезда, словно гамак.

Когда мы добрались до середины, он осел настолько, что сестра схватила меня за руку и прошептала в испуге:

— Сестра, мы тонем… все кончено…

Она закрыла глаза, не отпуская моей руки, но готова была встретить смерть достойно. Я тоже решила, что пробил мой последний час. К своему стыду, я даже не вспомнила о своих полных жизни, ни о чем не подозревавших спутниках, которым суждено было стать жертвами моего легкомыслия. Все мои помыслы устремились только к одному юному родному существу, которому придется вскоре меня оплакивать.

Подумать только, мы носим в себе нашего злейшего врага — разум, который, будучи в вечном разладе с нашими действиями, то и дело ополчается на нас с необузданной злобой и коварством. Слава Богу, мы не всегда следуем его указке, но он, этот мучитель, неустанно преследует и изводит нас своими советами. Какие только черные мысли не осаждают нас и каких усилий стоит нам отделаться от этих детищ нашего ума!

Гнев, честолюбие, жажда мести порождают в нас самые отвратительные мысли, которых мы стыдимся как чужого греха, ибо они являются к нам без спроса, но все же они нас порочат, и мы приходим в отчаяние от того, что не владеем безраздельно ни собственной душой и сердцем, ни телом и разумом.

Но мой последний час еще не значился в книге судеб.

Мост выровнялся, и мы кое-как добрались до другого берега. Позади нас раздался страшный грохот, и в небо взметнулся водяной столб — это обрушился наш мост.

Целую неделю после этого поезда с севера и востока не могли попасть в город.

Я оставила храброму машинисту деньги, которые он заслужил, но на душе у меня скребли кошки, и долго еще по ночам меня мучили жуткие кошмары. Когда кто-нибудь из артистов принимался рассказывать мне о своих детях, матери или муже, встречи с которыми так ждет, я бледнела, сердце мое сжималось от тоски, и меня пронзала острая жалость к самой себе.

Выходя из поезда, я едва дышала от пережитого волнения, и торжественная встреча на вокзале, устроенная соотечественниками, была мне в тягость. Сгибаясь под тяжестью цветов, я села в карету и направилась в гостиницу.

Дороги превратились в настоящие реки даже в верхней части города, где мы находились. «Нижний город, — поведал нам кучер (на французском языке чистокровного марсельца), — нижний город затоплен по самые крыши. Среди негров — сотни жертв».

Нью-орлеанские гостиницы были в ту пору омерзительно грязными, неудобными и вдобавок кишмя кишели тараканами. Лишь только зажигали свечи, как комнаты наводнялись полчищами жирных мух, которые жужжали у нас над ухом и падали нам на головы, путаясь в волосах. О! Я до сих пор вспоминаю об этом с дрожью.

Одновременно с нами в городе гастролировала оперная труппа, примадонной которой была очаровательная женщина по имени Эмили Амбр, едва не ставшая однажды королевой Голландии.

Это был бедный край, как и повсюду в Америке, где хозяйничали французы. Ах, мы отнюдь не колонизаторы!

Оперная труппа делала жалкие сборы. Наш сбор был немногим лучше. Шести спектаклей было более чем достаточно для этого города, мы же дали в нем восемь представлений. Тем не менее я прекрасно провела там время. Нью-Орлеан полон очарования. У всех его жителей, будь то негры или белые, улыбающиеся лица, и все здешние женщины необычайно прелестны. Лавочки радуют взор красочной пестротой своих витрин. Уличные торговцы перекидываются веселыми шутками. За все время солнце не выглянуло ни разу, но нью-орлеанцы сами излучали солнечный свет.

Я не могла понять, почему никто не пользовался для передвижения лодками. Лошади ступали по колено в воде, и, не будь тротуары высотой с метр, а то и больше, невозможно было бы забраться в карету.

Поскольку наводнения случались здесь каждый год, жители даже не пытались с ними бороться, возводя плотины на реке и через залив, а попросту делали повсюду высокие тротуары и строили подвесные мосты.

Чернокожие ребятишки забавлялись ловлей раков в ручьях и продавали их прохожим. Порой здесь можно было увидеть целое семейство водяных змей, проплывавших с гордо поднятой головой, извиваясь всем телом и переливаясь, подобно узорчатым сапфирам.

Спустившись в нижнюю часть города, я увидела удручающее зрелище: негритянские лачуги смыло наводнением и сотни их обитателей ютились на зыбких обломках. Глаза их лихорадочно блестели, а ослепительно белые зубы стучали от холода и голода. В мутных водах плавали, то и дело натыкаясь на деревянные сваи, трупы с вздутыми животами. Белые дамы, раздававшие пищу, пытались увести оставшихся в живых с места бедствия, но они отказывались уходить, повторяя с глуповатой улыбкой:

— Вода уйти. Дом найти. Я — чинить.

И женщины качали головами в знак согласия.

Громадные аллигаторы, приплывшие с приливом, утащили двоих детей. Одно из чудищ откусило четырнадцатилетнему пареньку ступню по самую лодыжку. Раненого увезли в больницу, а его семья пришла в неописуемую ярость: черный знахарь утверждал, что вылечил бы его за два дня, а белые знахари (читай: врачи) продержат его в постели целый месяц.

И все же я покидала этот город, не похожий ни на один из доселе виденных мной городов, с сожалением.

Странно было после стольких опасностей сохранить всю труппу в полном составе.

Один лишь парикмахер по имени Ибе никак не мог прийти в себя от смертельного испуга, пережитого им на второй день после нашего приезда. Обычно он ночевал в театре, укладываясь спать, как это ни странно, в огромном чемодане для париков. Первая ночь прошла спокойно, но на следующую театр огласился страшными криками, которые переполошили весь квартал. Бедняга спал сном праведника, как вдруг был разбужен странной возней под матрацем. Решив, что в чемодан забралась кошка либо собака, он приподнял постель и увидел… двух змей, свившихся в клубок в пылу битвы или, быть может, любовной игры. Змеи были достаточно внушительных размеров, чтобы нагнать страх на людей, сбежавшихся на крик перепуганного цирюльника.