Моя двойная жизнь - Сара Бернар

Суровое беззвездное небо едва излучало свет. Я смотрела с задней площадки на огни семафоров, предупреждавших следовавшие за нами поезда об опасности. Поезда тормозили, когда у них под колесами начинали взрываться петарды, и останавливались у ближайшего семафора, где железнодорожники объясняли, в чем дело. Каждый вновь прибывавший состав (а их было за нами уж четыре) зажигал такие же сигнальные огни и подкладывал на рельсы взрывные шашки для следующего поезда.

Мы были отрезаны от мира. Мне пришло в голову зажечь на кухне огонь и вскипятить побольше воды, чтобы растопить верхний слой снега с той стороны, где я решила спуститься. Сказано — сделано. Клод и негры сошли на землю и кое-как расчистили небольшой участок.

Спустившись с поезда, я тоже начала сгребать снег, и вскоре мы с сестрой стали бросаться снежками. К нам присоединились Аббе, Жарретт, мой секретарь и несколько актеров, и все мы отлично разогрелись в этой игре.

Затем мы позабавились стрельбой из кольтов и револьверов по ящику из-под шампанского, который служил нам мишенью. За этим занятием и застала нас заря. Наконец мы услышали приглушенный снегом далекий шум и поняли, что к нам спешит помощь.

В самом деле с противоположной стороны прибыли на полном ходу два локомотива с рабочими, вооруженными лопатами, баграми и ломами. Они были вынуждены остановиться за километр, и рабочие принялись расчищать рельсы от снега. В конце концов они добрались до нас. Мы дали задний ход и повернули в западном направлении.

Бедные артисты, надеявшиеся пообедать в Чикаго, куда мы должны были прибыть в одиннадцать часов, принялись вздыхать и причитать, ибо, следуя по вынужденному маршруту, мы приезжали в Милуоки в половине второго, а в два часа нам уже предстояло играть «Даму с камелиями». Я распорядилась, чтобы мои черные слуги приготовили более, или менее сносный обед и артисты остались очень довольны.

Спектакль, начавшийся только в три часа, закончился в половине седьмого, а в восемь часов мы уже играли «Фруфру».

Сразу же после спектакля мы отправились в Гранд-Рапидс, Детройт, Кливленд и Питсбург, где я должна была встретиться с одним из моих американских приятелей, который, как я надеялась, поможет мне осуществить давнишнюю мечту.

Мой друг вместе со своим братом являлся владельцем сталелитейного завода и нескольких нефтяных скважин. Мы познакомились еще в Париже и встретились снова в Нью-Йорке, где он вызвался отвезти меня в Буффало, чтобы посетить, вернее, совершить паломничество к Ниагарскому водопаду, к которому он относился со страстным благоговением. Оглушительный шум водопада казался ему музыкой после пронзительного боя кузнечных молотов по наковальне, а чистота серебряных каскадов радовала глаз и освежала легкие, уставшие дышать нефтяной гарью.

Коляска моего друга, запряженная парой великолепных рысаков, неслась во весь опор, обрызгивая нас грязью, и летевший в лицо снег слепил нам глаза.

В 1881 году Питсбург был не таким, как сегодня, но и тогда его деловой размах поражал воображение. Дождь шел уже целую неделю, и улицы были залиты непролазной грязью. Клубы густого черного маслянистого дыма окутали небо, но, несмотря на это, город был преисполнен величия благодаря царившему здесь трудовому подъему. По улицам Питсбурга сновали поезда, груженные бочками с нефтью либо набитые до отказа каменным и древесным углем. Пароходы и баржи с лесом, сцепленные друг с другом брусами, сплавлялись вниз по течению величавой реки Огайо, образуя гигантские плоты, туда, где их поджидали владельцы. Грузы были помечены, хотя никто и не пытался завладеть чужим добром. К сожалению, я слышала, что лесосплав не осуществляется больше подобным способом.

Карета мчала нас по улицам и площадям, пересеченным рельсами железных дорог, а над нами нависало небо, изборожденное электрическими проводами. Перебравшись через хрупкий подвесной мост, мы прибыли во владения моего друга. Он представил мне своего брата, милого, вежливого, сдержанного и удивительно молчаливого человека.

— Мой брат глух, — сказал мне мой спутник.

А я-то уже пять минут рассыпалась перед ним в любезностях! Я смотрела на этого несчастного миллиардера, который жил посреди адского грохота, не слыша даже малейшего его отзвука, и не знала, завидовать ему или сочувствовать.

Меня повели смотреть раскаленные печи и кипящие котлы. В одном из цехов мне показали остывавшие стальные диски, похожие на заходящее солнце. Горячий воздух обжигал легкие, и мне казалось, что мои волосы того и гляди загорятся.

Мы шли гуськом по узкой пешеходной тропинке между рельсами вдоль улицы, по которой двигались небольшие составы, груженные необработанным и горячим, отливавшим всеми цветами радуги металлом.

Мне было не по себе, и мое сердце билось учащенно. Поезда проносились так близко, что встречный ветер хлестал нас по щекам, и я прижимала к себе подол юбки, чтобы не быть задетой. Я боялась оступиться на скользкой, заваленной углем дороге, и каждый шаг на высоких каблуках причинял мне мучение. Короче, я пережила весьма неприятные минуты и была очень рада, когда нескончаемая улица привела нас к безбрежному полю, где было свалено для ремонта множество рельсов.

Я падала с ног от усталости и мечтала об отдыхе. Мои спутники привели меня к какому-то жилому дому. Нам открыли вышколенные слуги в ливреях. Повсюду царила странная тишина.

Брат моего друга говорил так тихо, что его трудно было понять. Я заметила, что, когда мы спрашивали его о чем-то жестами и пытались расслышать ответ, неуловимая улыбка пробегала по его каменному лицу. Вскоре я поняла, что он ненавидел людей и отыгрывался на них таким образом за свою ущербность.

Ленч был сервирован в зимнем саду, волшебном уголке, благоухавшем цветами. Не успели мы сесть за стол, как отовсюду грянуло пение множества птиц — под широкими листьями деревьев были спрятаны невидимые клетки с пленниками семейства канареек.

Я попыталась заглушить эти пронзительные звуки и заговорила как можно громче, но пернатые кричали как оглашенные. Лицо глухого прояснилось, и он злорадно посмеивался в своем кресле-качалке. В тот миг, несмотря на весь свой гнев, я прониклась жалостью к этому злому человеку с его ребяческой местью и перешла со своим стаканом чая в другой конец оранжереи.

Я смертельно устала, и, когда приятель предложил мне показать свои нефтяные скважины, находившиеся в нескольких милях от города, я посмотрела на него с таким нескрываемым ужасом и отчаянием, что он поспешил извиниться с добродушной улыбкой.

Было пять часов, и на улице уже сгущались сумерки. Я решила вернуться в отель. Мой друг попросил разрешения доставить меня туда окольной дорогой через холмы, чтобы я смогла увидеть Питсбург с высоты птичьего полета.