Идиот - Федор Михайлович Достоевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После всех князь подошел и к Евгению Павловичу. Тот тотчас же взял его под руку.
– Мне вам только два слова сказать, – прошептал он вполголоса, – и по чрезвычайно важному обстоятельству; отойдемте на минуту.
– Два слова, – прошептал другой голос в другое ухо князя, и другая рука взяла его с другой стороны под руку.
Князь с удивлением заметил страшно взъерошенную, раскрасневшуюся, подмигивающую и смеющуюся фигуру, в которой в ту же минуту узнал Фердыщенка, бог знает откуда взявшегося.
– Фердыщенка помните? – спросил тот.
– Откуда вы взялись? – вскричал князь.
– Он раскаивается! – вскричал подбежавший Келлер. – Он спрятался, он не хотел к вам выходить, он там в углу спрятался, он раскаивается, князь, он чувствует себя виноватым.
– Да в чем же, в чем же?
– Это я его встретил, князь, я его сейчас встретил и привел; это редкий из моих друзей; но он раскаивается.
– Очень рад, господа; ступайте, садитесь туда ко всем, я сейчас приду, – отделался наконец князь, торопясь к Евгению Павловичу.
– Здесь у вас занимательно, – заметил тот, – и я с удовольствием прождал вас с полчаса. Вот что, любезнейший Лев Николаевич, я всё устроил с Курмышевым и зашел вас успокоить; вам нечего беспокоиться, он очень, очень рассудительно принял дело, тем более что, по-моему, скорее сам виноват.
– С каким Курмышевым?
– Да вот, которого вы за руки давеча схватили… Он был так взбешен, что хотел уже к вам завтра прислать за объяснениями.
– Полноте, какой вздор!
– Разумеется, вздор и вздором наверно бы кончилось; но у нас эти люди…
– Вы, может быть, и еще за чем-нибудь пришли, Евгений Павлович?
– О, разумеется, еще за чем-нибудь, – рассмеялся тот. – Я, милый князь, завтра чем свет еду по этому несчастному делу (ну, вот о дяде-то) в Петербург; представьте себе: всё это верно и все уже знают, кроме меня. Меня так это всё поразило, что я туда и не поспел зайти (к Епанчиным); завтра тоже не буду, потому что буду в Петербурге, понимаете? Может, дня три здесь не буду, – одним словом, дела мои захромали. Хоть дело и не бесконечно важное, но я рассудил, что мне нужно кое в чем откровеннейшим образом объясниться с вами, и не пропуская времени, то есть до отъезда. Я теперь посижу и подожду, если велите, пока разойдется компания; притом же мне некуда более деваться: я так взволнован, что и спать не лягу. Наконец, хотя бессовестно и непорядочно так прямо преследовать человека, но я вам прямо скажу: я пришел искать вашей дружбы, милый мой князь; вы человек бесподобнейший, то есть не лгущий на каждом шагу, а может быть и совсем, а мне в одном деле нужен друг и советник, потому что я решительно теперь из числа несчастных…
Он опять засмеялся.
– Вот в чем беда, – задумался на минуту князь, – вы хотите подождать, пока они разойдутся, а ведь бог знает, когда это будет. Не лучше ли нам теперь сойти в парк; они, право, подождут; я извинюсь.
– Ни-ни, я имею свои причины, чтобы нас не заподозрили в экстренном разговоре с целью; тут есть люди, которые очень интересуются нашими отношениями, – вы не знаете этого, князь? И гораздо лучше будет, если увидят, что и без того в самых дружелюбнейших, а не в экстренных только отношениях, – понимаете? Они часа через два разойдутся; я у вас возьму минут двадцать, ну – полчаса…
– Да милости просим, пожалуйте; я слишком рад и без объяснений; а за ваше доброе слово о дружеских отношениях очень вас благодарю. Вы извините, что я сегодня рассеян; знаете, я как-то никак не могу быть в эту минуту внимательным.
– Вижу, вижу, – пробормотал Евгений Павлович с легкою усмешкой. Он был очень смешлив в этот вечер.
– Что вы видите? – встрепенулся князь.
– А вы и не подозреваете, милый князь, – продолжал усмехаться Евгений Павлович, не отвечая на прямой вопрос, – вы не подозреваете, что я просто пришел вас надуть и мимоходом от вас что-нибудь выпытать, а?
– Что вы пришли выпытать, в этом и сомнения нет, – засмеялся наконец и князь, – и даже, может быть, вы решили меня немножко и обмануть. Но ведь что ж, я вас не боюсь; притом же мне теперь как-то всё равно, поверите ли? И… и… и так как я прежде всего убежден, что вы человек все-таки превосходный, то ведь мы, пожалуй, и в самом деле кончим тем, что дружески сойдемся. Вы мне очень понравились, Евгений Павлыч, вы… очень, очень порядочный, по-моему, человек!
– Ну, с вами во всяком случае премило дело иметь, даже какое бы ни было, – заключил Евгений Павлович, – пойдемте, я за ваше здоровье бокал выпью; я ужасно доволен, что к вам пристал. А! – остановился он вдруг, – этот господин Ипполит к вам жить переехал?
– Да.
– Он ведь не сейчас умрет, я думаю?
– А что?
– Так, ничего; я полчаса здесь с ним пробыл…
Ипполит всё это время ждал князя и беспрерывно поглядывал на него и на Евгения Павловича, когда они разговаривали в стороне. Он лихорадочно оживился, когда они подошли к столу. Он был беспокоен и возбужден; пот выступал на его лбу. В сверкавших глазах его высказывалось кроме какого-то блуждающего постоянного беспокойства и какое-то неопределенное нетерпение; взгляд его переходил без цели с предмета на предмет, с одного лица на другое. Хотя во всеобщем шумном разговоре он принимал до сих пор большое участие, но одушевление его было только лихорадочное; собственно к разговору он был невнимателен: спор его был бессвязен, насмешлив и небрежно парадоксален; он недоговаривал и бросал то, о чем за минуту сам начинал говорить с горячечным жаром. Князь с удивлением и сожалением узнал, что ему позволили в этот вечер беспрепятственно выпить полные два бокала шампанского и что початый стоявший перед ним бокал был уже третий. Но он узнал это только потом; в настоящую же минуту был не очень заметлив.
– А знаете, что я ужасно рад тому, что именно сегодня день вашего рождения? – прокричал Ипполит.
– Почему?
– Увидите; скорее усаживайтесь; во-первых, уж потому, что собрался весь этот ваш… народ. Я так и рассчитывал, что народ будет; в первый раз в жизни мне расчет удается! А жаль, что не знал о вашем рождении, а то бы приехал с подарком… Ха-ха! Да, может, я и с подарком приехал! Много ли до света?
– До
