Сильные - Генри Лайон Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тьма сгустилась –
Черная, как смола.
Мертвая вода поднялась,
Хлынула,
Разлилась.
«Нюргун Боотур Стремительный»
1. Очень красивая
– Не мешайте, – велел Тимир Долонунгса.
Он склонился над сестрой. Алып присел рядом на корточки. Зрелище Алыпа на корточках могло испугать кого угодно. Они помогут, беззвучно взревел я. Вылечат! Спасут! Знать бы еще, к кому я обращался. Сила наисильнейшего из боотуров сейчас стоила дешевле гнилой шкуры.
– Братья! Помогут!
То, о чем я думал, Уот произнес вслух.
– Помогут! – окликнулся я. – Обязательно!
– Аай-аайбын! Ыый-ыыйбын!
Обеими ладонями Уот зажал себе рот и отвернулся. Я тоже хотел отвернуться – и не смог. Изломанное тело Чамчай содрогалось в конвульсиях. Удаганку корежило, она пыталась вывернуться наизнанку, принять свой обычный облик. Ночью, убивая старуху Бёгё-Люкэн, она проделала это играючи – глазом не уследишь. Сейчас же Чамчай менялась мучительными рывками, а главное, по частям. Вот затрепетало, съежилось, втянулось в тело здоровое крыло. Сломанное обвисло без сил, распласталось по полу. Оно тоже втягивалось, но медленно, очень медленно. Потекли, оплавляясь, контуры птичьей головы. Клюв погрузился в этот живой расплав, уменьшился. Передние лапы – руки?! – сделались дымными, призрачными. Задние с противным звуком скребли шершавый камень.
– Тупая сочетанная травма головы и шейного отдела позвоночника, – две верхние руки Алыпа скользили над Чамчай. Плыли в воздухе, оглаживали, не касаясь тела. – Кровоизлияние в мягкие ткани головы в левой лобно-теменной области. Ушибленная рана в этой же области…
– Закрытая травма живота. Кровоизлияние в брыжейку тонкой кишки, – третий глаз Тимира мерцал иссиня-белым, мертвенным светом. – Повреждение мягких тканей передней брюшной стенки…
– …и внутренних органов брюшной полости, – Алып к чему-то прислушался. – Разрыв большого сальника. С развитием травматического шока и кровопотери…
– Закрытый оскольчатый перелом правой локтевой кости в средней трети…
– Кровоизлияние в корни обоих легких…
– Перестройка метаболизма на клеточном… Басах-тасах!
– Что?
– Бабат-татат!
– Да что же?!
В механизме проснулся гром. Когда он затих, стрекот сделался громче, быстрее. Механизм лязгнул, запнулся, опять защелкал – басовито, натужно. Неподалеку от нас упала черная глыба величиной с теленка, исчезла в разломе, в полыхающей зарницами мгле. За ней последовала глыба-корова, глыба-бык.
– На молекулярном уровне! Это уже не травма!
– Не травма, – согласился Алып. – Это она сама.
– Обратная мутация?
– С корректировкой фенотипа…
– Только фено?
Что они там бормочут?!
Над нами рычал и грохотал разъяренный зверь. В вышине, меж бешено крутящихся зубчатых колес, железных балок и осей, сверкали далекие молнии, озаряя механизм синими вспышками. Вниз падали не только камни. Огромные капли воды – слезы надмирного исполина – проносились мимо, расплескивались об уступы тысячами мельчайших брызг. В водяной пыли загорались и гасли крохотные радуги. Иногда вдоль стен пролетали острые осколки льда. Один такой разбился о памятный мне карниз, превратился в сверкающее крошево, затем – в пар. Вода? Лёд? Неслись раскаленные докрасна медяшки, оставляя за собой огненные следы. Грязно-бурые комья распадались на лету: осенние листья? Хлопья ржавчины?!
Зала тряслась. Шел безумный дождь. Мы с Уотом ждали, готовые в любой момент стать боотурами.
– Не знаю. Вот, смотрю, – третий глаз Тимира замерцал так, что у меня защипало под веками, будто песку туда сыпанули. – Похоже, она задействовала дополнительную кодировку…
– Чужая ДНК? Рекомбинация генома?!
– Быстро! Слишком быстро…
– Процесс вышел из-под контроля.
– У нее и без травмы было мало шансов. А теперь…
– Что ж ты так, сестренка?
– Зачем?!
Чамчай хрипела и менялась. Заходилась в жутком кашле и менялась. Дрожала всем телом и менялась, менялась, менялась. Алып с Тимиром заслонили ее от меня, мне было плохо видно, что происходит с удаганкой.
– Я знаю, зачем, – сказал Алып.
Тимир кивнул:
– Я тоже. Что тут знать?
Они повернулись и уставились на меня во все девять глаз. Под их взглядами мне захотелось провалиться сквозь землю, врасти в камень, слиться со стеной. Я чувствовал себя виноватым, виноватым, очень виноватым.
В чем?!
– Подойди, – сказал Алып. – Попрощайся с ней.
Мне сказал, не Уоту.
Братья расступились. Я шагнул ближе – и в первый миг не узнал Чамчай. Хвост? Когти? Нос-пешня? Острые ключицы? Все исчезло, как не бывало. Передо мной лежала женщина. Обычная женщина, ни разу не адьярайша. Изможденная, изломанная, она едва дышала. На миг почудилось: передо мной Жаворонок! Нет, ошибся. Чамчай, ну конечно же, Чамчай…
Медленно, с видимым усилием, она открыла глаза. Карие, отметил я. Глаза карие. В жизни бы не подумал! Если раньше глаза Чамчай рдели раскаленными углями, то теперь их подернула смертная пелена. Я присел рядом, погладил умирающую по руке:
– Ты красивая.
– Врешь, – дрогнули губы. – Врешь и не краснеешь.
Я кивнул:
– Ага. Я от правды никогда не краснею.
– Врешь…
– Ты красивая. Очень красивая.
Чамчай улыбнулась. По лицу ее прошла едва заметная рябь, как по глади озера от дуновения ветра, и лицо живой стало лицом мертвой.
– Почему?!!
Мой кулак врезался в пол, кроша твердый камень. Черты Чамчай расплывались, оживали, дразнили надеждой. Я пла́чу? Я правда пла́чу?!
На плечо легла чья-то рука:
– Не казни себя.
– Я…
– Ты не виноват. Она сама, доброй волей…
Нет, я не понял. Тогда – не понял. Много позже мне объяснили на пальцах, рассказали и про то, что я полагал обрядом, и про кровь Жаворонка, и про убийственное решение Чамчай. И про время, которое можно повернуть вспять для отдельных, как выразились мои собеседники, процессов в организме. Можно ли оседлать бешеного жеребца? Можно. Можно ли вскочить в седло? Разумеется. Можно ли заставить жеребца пятиться задом? Да, если повезет. А если не повезет, можно сломать себе шею. «Время, – сказали мне, – переносит энергию со скоростью большей, чем скорость света. Оно может вмешиваться в события, изменяя степень их энергетичности. Но стоит допустить мельчайшую ошибку, неточность в расчетах…» О, рассказ моих чутких, внимательных, моих доброжелательных собеседников был полон сочувствия! Они думали, что знать правду – это хорошо. Балбесы! Их объяснения вспороли мне печень. Лучше бы я прозябал в неведеньи! Нельзя говорить женщинам правду. Нельзя, и все. Красивая, красивая, очень красивая! – только это и можно. Вот я и сказал это Чамчай.
Поздно. Слишком поздно…
Не знаю, сколько я сидел над ней. Встать? Уйти? Я не мог, не имел права. Никто меня не гнал. Алып с Тимиром молчали, Уот хлюпал носом. Из недр горы, надвигаясь с каждым ударом, несся грохот. Проклятый механизм? Вряд ли. Механизм притих, звук доносился с той стороны, откуда я пришел.
Шаги? Ближе, еще ближе…
Рядом.
Я встал. Я до боли сжал кулаки.
Сейчас было бы кстати кого-нибудь убить.
2. Рассказ Туярымы Куо, известной как Жаворонок, дочери
