Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

В доводах Н. Кондратьева, несомненно, виден глубокий профессиональный подход. Однако за всеми его аргументами сквозило — и это надо признать — хорошо замаскированное сомнение в возможности быстрыми темпами осуществить перевод сельского хозяйства на новые рельсы. И подобного рода сомнения испытывали не только так называемые буржуазные ученые, но и многие правоверные коммунисты. Так что причислять Н. Кондратьева к злостным противникам коллективизации не было серьезных оснований. Более того, своими критическими замечаниями он оказывал скорее услугу большевистским руководителям, чем подрывал их курс на перевод села на новые рельсы коллективного хозяйства… Однако для Сталина были неприемлемы любые критические замечания, способные посеять в умах хотя бы малейшие сомнения в возможности осуществления намеченных им планов.

То же самое можно сказать и по поводу позиции А. Чаянова, справедливо увязывавшего вопросы развития сельского хозяйства с подведением под него солидной индустриальной основы. В своей докладной записке тому же В. Молотову А. Чаянов писал: «…Мы должны всегда, говоря об индустриализации, мыслить себе перестройку всего народного хозяйства в направлении более индустриального типа его сложения. Развитие удельного веса промышленности при этом должно предполагать крупнейшие видоизменения в сельскохозяйственной базе этой промышленности, в частности, развивая промышленность, мы должны совершенно видоизменить строение ее сырьевой базы, как поставщика сырья и всячески развить товарные формы сельского хозяйства, разделением сельскохозяйственных функций между районами, употреблением покупного посевного материала, удобрений и машинизацию сельского хозяйства как рынка других продуктов будущей индустрии»[519].

В такой постановке вопроса трудно — если только сильно не желать этого — усмотреть оппозицию самой идее перевода села на рельсы коллективного хозяйства. Но тем не менее сторонников мелкобуржуазного течения выставляли ярыми апологетами мелкого крестьянского хозяйства, поскольку, мол, они считают его наиболее устойчивой формой сельскохозяйственного производства. Соответственно, под их теоретические взгляды подводилась политическая подкладка: оба течения якобы имели одну классовую опору — кулачество, и стремились к одной политической цели — восстановлению капитализма. И логическим следствием всех этих обвинений стало то, что и Кондратьев, и Чаянов, и многие другие представители экономической науки еще старого, дореволюционного закала, в конце концов подверглись репрессиям как враги советского строя и советского государства.

На конференции марксистов-аграрников критике была подвергнута имевшая довольно широкую известность так называемая теория «равновесия» секторов народного хозяйства. Согласно этой теории социалистический и капиталистический секторы развиваются мирно, без борьбы классов, постепенно сливаясь в будущем в единое социалистическое хозяйство. В действительности социально-экономическое развитие проходило в обстановке острой классовой борьбы между социализмом и капитализмом. Кроме того, социалистическая промышленность развивалась на основе расширенного воспроизводства, а мелкие крестьянские хозяйства — на базе простого воспроизводства. Сталин полагал, что этим самым создавалась реальная опасность срыва индустриализации страны. По его мнению, теория «равновесия» имела целью оправдать сохранение мелких индивидуальных крестьянских хозяйств, вооружить кулацкие элементы «новым» теоретическим оружием в борьбе с колхозами и дискредитировать колхозное движение.

Именно в выступлении на этой конференции Генеральный секретарь выдвинул и обосновал новый курс — на ликвидацию кулачества как класса. Он заявил, что это — «поворот в политике нашей партии»[520]. Расшифровывая суть поворота, Сталин пояснил: «Это значит, что от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества мы перешли к политике ликвидации кулачества, как класса. Это значит, что мы проделали и продолжаем проделывать один из решающих поворотов во всей нашей политике.

До последнего времени партия стояла на позиции ограничения эксплуататорских тенденций кулачества. Известно, что эта политика была провозглашена еще на VIII съезде партии. Она, эта самая политика, была вновь возвещена при введении нэпа и на XI съезде нашей партии. Всем памятно известное письмо Ленина о тезисах Преображенского (1922 г.), где он вновь возвращается к вопросу о необходимости проведения такой именно политики. Она была, наконец, подтверждена XV съездом нашей партии. Ее и проводили мы до последнего времени»[521].

Необходимость и объективную возможность перехода к новой политике в отношении кулачества генсек мотивировал успехами в деле коллективизации, в укреплении союза между рабочим классом и крестьянством в лице бедняков и середняков. По его словам, «крестьянин старого типа с его зверским недоверием к городу, как к грабителю, отходит на задний план. Его сменяет новый крестьянин, крестьянин-колхозник, смотрящий на город с надеждой на получение оттуда реальной производственной помощи. На смену крестьянину старого типа, боящемуся опуститься до бедноты и лишь украдкой подымающемуся до положения кулака (могут лишить избирательного права!), приходит новый крестьянин, имеющий новую перспективу — пойти в колхоз и выбраться из нищеты и темноты на широкую дорогу хозяйственного и культурного подъема»[522].

Генеральный секретарь широкими и чрезмерно радужными мазками нарисовал перспективы новой политики. Он, в частности, сказал: «Теперь у нас имеется… материальная база для того, чтобы заменить кулацкое производство производством колхозов и совхозов. Именно поэтому наше решительное наступление на кулачество имеет теперь несомненный успех.

Вот как надо наступать на кулачество, если говорить о действительном и решительном наступлении, а не ограничиваться пустопорожней декламацией против кулачества.

Вот почему мы перешли в последнее время от политики ограничения эксплуататорских тенденций кулачества к политике ликвидации кулачества, как класса.

Ну, а как быть с политикой раскулачивания, можно ли допустить раскулачивание в районах сплошной коллективизации? — спрашивают с разных сторон. Смешной вопрос! Раскулачивания нельзя было допускать, пока мы стояли на точке зрения ограничения эксплуататорских тенденций кулачества, пока мы не имели возможности перейти в решительное наступление против кулачества, пока у нас не было возможности заменить кулацкое производство производством колхозов и совхозов. Тогда политика недопустимости раскулачивания была необходима и правильна. А теперь? Теперь — другое дело. Теперь мы имеем возможность повести решительное наступление на кулачество, сломить его сопротивление, ликвидировать его, как класс, и заменить его производство производством колхозов и совхозов. Теперь раскулачивание производится самими бедняцко-середняцкими массами, осуществляющими сплошную коллективизацию. Теперь раскулачивание в районах сплошной коллективизации не есть уже простая административная мера. Теперь раскулачивание представляет там составную часть образования и развития колхозов. Поэтому смешно и несерьезно распространяться теперь о раскулачивании. Снявши голову, по волосам не плачут»[523].

И через довольно короткий промежуток времени Сталин, как бы в назидание бывшим правым оппозиционерам, с преждевременным торжественным пафосом заявил, что по сравнению с политикой ликвидации кулачества как класса «чрезвычайные меры против кулачества представляют пустышку. И ничего — живём»[524].

Читая эти заявления генсека невольно можно подумать, что он впал в состояние политической эйфории. Предвидел ли он масштабы сопротивления со стороны не только кулаков, но и достаточно широких масс сельского населения? Мне думается, что подлинные масштабы сопротивления и для него самого явились в определенной степени неожиданностью. Впрочем, достаточно вспомнить его признания Черчиллю, чтобы признать такое предположение вполне реальным.

Если обратиться к реалиям, то политика ликвидации кулачества как класса была качественно новой политикой. Она коренным образом отличалась от политики ограничения и вытеснения кулацких хозяйств, при которой кулакам разрешалось арендовать землю, применять наемную рабочую силу, сдавать в аренду рабочий скот, сельскохозяйственные машины и инвентарь. Проводимое при этом обложение кулацких хозяйств высоким налогом задерживало их рост, вело к вытеснению отдельных хозяйств, но не могло ликвидировать кулачество в целом. Существо же политики ликвидации кулачества как класса заключалось в лишении его средств производства.