Волк среди волков - Ханс Фаллада

— Милый Штудман, да ведь это, выходит, обман. Я очень тебя прошу…

— Мой брат… Мой отец…

— Итак, арендную плату можно назвать чрезмерно высокой, однако, возможно, что Нейлоэ — превосходное имение и что даже необычно высокая арендная плата себя оправдывает. Я не нашел здесь в конторе образцового порядка, — сказал Штудман и обвел серьезным, укоризненным взглядом полки. — Да, Праквиц, извини меня, пожалуйста, — не нашел. Но одно было в образцовом порядке: все книги до одной, относящиеся ко времени твоего предшественника, исчезли. Ничего, откуда можно было бы почерпнуть сведения о доходах Нейлоэ за прежние годы. Но существуют и другие пути. Приказчик вел учет обмолоту, в финансовом управлении существуют записи, хлеботорговцы ведут приходные книги — словом, приложив некоторое старание, я в конце концов пришел к выводу, что Нейлоэ и в прежние годы давало в среднем всего лишь от пяти до шести центнеров ржи с моргена…

— Слишком мало, Штудман! — торжествующе воскликнул ротмистр. — Видишь ли, ты не сельский хозяин…

— Я позондировал почву у владельца. Он ведь не знал, зачем я спрашиваю, он хотел меня одурачить, он ведь, как и ты, думает, что я не сельский хозяин… Но я человек, умеющий считать; если кто и оказался в дураках, так это он, господин фон Тешов. Владелец, сам того не желая, подтвердил мне: от пяти до шести центнеров в среднем, на большее рассчитывать не приходится. Дальние участки, по словам владельца, голый песок.

— Тогда выходит, что я выплачиваю… — Ротмистр остановился потрясенный.

— Так оно и есть, — подтвердил непреклонный Штудман, — ты выплачиваешь за аренду от двадцати пяти до тридцати процентов валового дохода. Вряд ли это кому под силу. Если вам угодно припомнить, сударыня, — любезно пояснил господин фон Штудман, — прежде, в средние века, крестьяне платили сеньору «десятину», то есть десятую часть валового дохода. Это было им не под силу, в конце концов крестьяне восстали и убили своих господ. Ваш супруг платит не десятину, а четверть, и все же я не рекомендовал бы прибегать к убийству.

Господин фон Штудман улыбнулся, он был счастлив. Няньке предоставилась возможность воспитывать, гувернеру — поучать, и он совершенно позабыл об отчаянии своих слушателей. Ребенка, когда у него сломается игрушка, не очень-то утешишь поучениями о том, как можно было бы избежать поломки…

— Что же нам делать? — беззвучно шепнула фрау фон Праквиц. — Что вы нам посоветуете?

— Тесть, конечно, ничего подобного не подозревает, — сказал ротмистр. Нужно ему все растолковать. Ты такой умница и такой спокойный, Штудман…

— А обет молчания, данный сыном, арендующим Бирнбаум?

Ротмистр умолк.

И господин фон Штудман начал снова:

— До сих пор можно было бы еще верить, что владелец просто падок на деньги. Слишком падок. Я бы сказал, алчен, не правда ли? Но, к сожалению, здесь дело похуже…

— Прошу вас, господин фон Штудман, не надо! Право же, и так совершенно достаточно.

— Да, право же, перестань…

— Надо все знать, иначе будешь действовать вслепую. Аренда составляет три тысячи центнеров ржи — по полтора центнера с моргена — значит, в имении всего две тысячи моргенов. Так и указано в арендном договоре…

— И это тоже неверно?

— Я всегда слышала, что в Нейлоэ две тысячи моргенов, и прежде слышала, — сказала фрау фон Праквиц.

— И это правильно, в Нейлоэ две тысячи моргенов, — подтвердил господин фон Штудман.

— Вот видишь! — воскликнул ротмистр, вздохнув с облегчением.

— В Нейлоэ две тысячи моргенов, но сколько у тебя под пахотой, Праквиц? Ты забываешь дороги и пустоши, межи, болотца на лесосеках, кучи камней. Кроме того, отпадает еще кое-какая прежняя пахотная земля, так как она засажена хвоей, можешь к рождеству срубить себе там елку, Праквиц, не спрашиваясь лесовладельца…

— Ну, это такие мелочи, я знаю небольшой участок под соснами…

— Кроме того, отпадают: огромный двор, службы, вот этот флигель, твоя вилла и сад; отпадают — замок и парк! Да, дорогой мой Праквиц, ты выплачиваешь своему тестю аренду даже за тот дом, в котором он живет!

— Черт меня побери, если я на это пойду! — крикнул ротмистр.

— Тише, тише, — таким способом было бы слишком легко выпутаться из всех затруднений. Чего же лучше! Я высчитал по плану — под пахотой фактически немногим больше полторы тысячи моргенов — значит, на самом деле ты платишь по два центнера ржи с моргена.

— Я буду оспаривать договор! Я подам на него жалобу! — завопил ротмистр. Казалось, он сейчас как стоит, так прямо и кинется в ближайший суд.

— Ахим, Ахим! — вздохнула фрау фон Праквиц.

— Сядь! — прикрикнул на него Штудман. — А теперь ты все знаешь. И теперь давай судить обвиняемого, то есть тебя. Тихо, Праквиц! Как мог ты подписать такой позорный договор? Впрочем, вы его также подписали, сударыня. Ну, рассказывай, Праквиц. Теперь тебе разрешается взять слово.

— Да разве я мог думать, что меня так подло одурачат, и кто — свои же родственники! — сердито воскликнул ротмистр. — Я знал, что тесть у меня скареда и падок на деньги, как кот на валерьянку. Но что он накинет петлю на шею собственной дочери, нет, Штудман, этому я и сейчас не верю…

— Господин фон Тешов человек неглупый, — заметил Штудман. — Составляя такой договор, он знал, что он невыполним. Значит, у него была какая-то своя цель — можешь ли ты что-нибудь сказать по этому поводу, Праквиц? Помогите и вы нам, сударыня…

— Откуда мне знать, что думает отец… — сказала фрау фон Праквиц, но под внимательным взглядом Штудмана она покраснела.

— Я швырну ему в физиономию эту писанину! — крикнул ротмистр. — Я подам в суд…

— Согласно параграфу семнадцатому всякое возражение против какого-либо пункта нарушает арендный договор. Как только ты подашь жалобу, ты уже больше не арендатор. При каких обстоятельствах был составлен этот договор? Он ведь новый, а ты уже некоторое время здесь хозяйничал…

— Э-э, да это все старые истории, никакого отношения к делу не имеющие. Когда я вернулся из армии, у нас ничего не было. Пенсии мне не полагалось, я ведь считался изменником своей родины. Вот мы и пристроились здесь сначала «погостить». Я был без дела: ходил с дорогим тестем в поле, помогал, — работал я здорово, рук не покладая. Тогда меня это занимало. Ну, вот как-то он мне и сказал: «Я стар, возьмите всю эту муру как она есть в свои руки, рано или поздно все Эве достанется». И тогда я начал хозяйничать самостоятельно…

— Без всякого договора?

— Да, без договора.

— А сколько за аренду платил?

— Ничего не было обусловлено. Когда ему нужны были деньги, я давал, если у меня были; а когда не было, он ждал.

— А потом?

— Да… как-то он сказал: «Давайте заключим договор». Вот мы и заключили этот проклятый договор, и теперь я влип!

— Так ни с того ни с сего и сказал: «Заключим договор», — верно, что-нибудь произошло.

— Ничего не произошло! — быстро крикнул ротмистр. — Я просто тогда не подумал.

— Ты чего-то недоговариваешь, — настаивал Штудман. — Так как же, сударыня?..

Она опять покраснела.

— Послушай, Ахим, — сказала она робко. — Может быть, все-таки сказать? Лучше будет…

— Э, что вспоминать давнишние истории! — проворчал ротмистр. — Штудман, ты настоящий крючок. Что тебе с того, если ты и это еще выведаешь договор от этого не изменится.

— Сударыня! — умолял Штудман.

— Незадолго до того, как поднялся вопрос о договоре, я поссорилась с Ахимом, — тихо сказала фрау фон Праквиц. — На него опять напала ревность…

— Эва, прошу тебя, не будь смешной!

— Нет, Ахим, так оно и было. Ну, вы своего друга знаете, и я его тоже знаю. Сразу вскипит, подымет шум, можно подумать, что мир рушится. Кричит о разводе, о нарушении супружеской верности — ну, слушать это не очень приятно. Но за двадцать лет я уже привыкла и знаю, он не думает того, что говорит…

— Милая Эва, — сказал ротмистр церемонно и с чувством собственного достоинства, — если ты будешь продолжать в том же духе, я надеюсь, ты разрешишь мне уйти из конторы. — Однако он остановился в дверях. — Кроме того, я был совершенно прав, флирт с Трукзесом…

— …С тех пор уже много воды утекло, — поспешно перебил Штудман. Пожалуйста, сядь, Праквиц. Не забывай, что разговор идет о твоих деньгах…

— Я больше ничего не хочу слышать обо всех этих историях! — грозно заявил ротмистр, однако сел.

— Продолжайте, сударыня, — попросил Штудман. — Итак, произошла небольшая супружеская размолвка?

— Да, и, к сожалению, мой отец ее слышал, хотя мы этого и не знали. С того дня его нельзя разубедить, что Ахим меня мучает и третирует…

— Смешно! — проворчал ротмистр. — Я такой спокойный, миролюбивый человек, каких мало…