Волк среди волков - Ханс Фаллада

«Тебе плохо, дитя мое, — подумала фрау фон Праквиц. — Но должно быть, не так уж плохо, если ты интересуешься, что с тобой будет дальше. Ничего не поделаешь, надо стоять на своем, пока одна из нас не пойдет на уступки. Будем надеяться, что уступишь ты»!

Ротмистр бурей влетел в контору.

— Алло! — сказал фон Штудман. — Вот это называется спешить как на пожар! Люди прибыли?

— На людей мне начхать! — крикнул ротмистр, подогревший свою ярость быстрым бегом. — Где письмо? Дай сюда письмо!

— Незачем так кричать! — холодно сказал Штудман. — Я по-прежнему прекрасно слышу. Что за письмо?

— Час от часу не легче! — еще громче раскричался ротмистр. — От меня скрывают мои письма, и я же не имею права слова сказать? Я требую письмо…

— Господин Пагель, будьте так любезны, закройте, пожалуйста, окна. Совершенно необязательно, чтобы все в Нейлоэ слышали, как мы здесь…

— Пагель, не закрывайте окон! Вы служите у меня, поняли?! Я требую наконец письмо — ведь оно трех-четырех-пятинедельной давности…

— Ах, так ты, Праквиц, имеешь в виду то письмо…

— Значит, от меня скрывают и другие письма?! У тебя секреты с моей женой, Штудман!

Тут молодой легкомысленный Пагель прыснул со смеха.

Ротмистр обмер. Сперва он не понял. Молодой человек посмел расхохотаться! В конторе стало так тихо, что кажется, если бы зудел комар, его было бы слышно.

Ротмистр шагнул по направлению к Пагелю.

— Вы смеетесь? Вы смеетесь, господин Пагель, когда я из себя выхожу?

— Простите, господин ротмистр… просто очень смешно вышло… Я, господин ротмистр, не над вами… Очень уж смешно вышло… Будто у господина фон Штудмана секреты с вашей супругой.

— Так… Так! — Праквиц смерил его ледяным взглядом… — Господин Пагель, вы уволены. Можете сказать Гартигу, чтобы он отвез вас на станцию к трехчасовому поезду! — И громче: — Прошу без возражений! Ступайте из конторы! У меня здесь деловой разговор.

Побледнев, но вполне владея собой, вышел Пагель из конторы.

Фон Штудман прислонился к несгораемому шкафу; сердито наморщив лоб, смотрел он в окно. Ротмистр искоса поглядывал на него.

— Что за наглый юноша! — попробовал он закинуть удочку, но Штудман никак на это не реагировал. — Прошу отдать мне наконец письмо, — сказал ротмистр.

— Я уже возвратил письмо господину фон Тешову, — холодно доложил Штудман. — Мне удалось убедить господина тайного советника, что его требования неосновательны. Он попросил вернуть ему письмо, считать, что его не было…

— Я думаю! — горько рассмеялся ротмистр. — Старый хитрец провел тебя, Штудман! Он себя скомпрометировал, а ты возвращаешь ему компрометирующий его документ. Восхитительно!

— Уладить дело с господином фон Тешовым было не так просто, — сказал Штудман. — Как всегда, с формально-юридической точки зрения он мог сослаться на этот злосчастный арендный договор. В конце концов его убедили соображения о могущих возникнуть толках, ваши родственные связи…

— Родственные связи! Я убежден, Штудман, что он тебя одурачил.

— Это как тебе угодно, он, по-видимому, очень привязан к дочери и внучке. И как он мог меня одурачить, ведь все же осталось по-старому?

— Не важно, — упрямо заявил ротмистр. — Я должен был сам прочитать письмо.

— Я полагал, что я на это уполномочен. Раз ты просил ограждать тебя от всех неприятностей…

— Когда я это говорил?

— А тогда, когда поймали на поле воров с поличным…

— Штудман! Если я не хочу возиться с мелкими кражами, это еще не значит, что ты имеешь право скрывать от меня письма!

— Хорошо, — сказал фон Штудман, — этого больше не повторится. — Он стоял, прислонившись к несгораемому шкафу, холодный, несколько сдержанный, но все же любезный. — Я только что наблюдал за стряпней в прачечной. Как будто все налажено. Бакс и в самом деле расторопная девушка.

— Погоди, с арестантами еще неприятностей не оберешься. Ни в коем случае не следовало соглашаться! Но когда все на тебя наседают! В десять раз лучше было бы взять тех берлинских работников! Тогда не пришлось бы превращать казарму для косцов в тюрьму. Чего это стоило! А теперь еще наглые требования этих берлинских молодчиков! На вот, почитай!

И он вытащил из кармана письмо, передал его Штудману. Тот прочитал с невозмутимым видом, вернул Праквицу и сказал:

— Этого следовало ожидать!

— Этого следовало ожидать? — чуть не во весь голос крикнул ротмистр. Ты находишь, что так и должно быть! За какой-то жалкий сброд, до которого мне и пальцем притронуться противно, этот франт требует семьсот марок золотом. И ты находишь, что так и должно быть? Штудман, прошу тебя…

— Счет ведь приложен: по десяти марок золотом с человека за комиссию всего шестьсот марок, шестьдесят часов простоя по марке за час, прочие расходы сорок марок…

— Но ведь ты же их видел, Штудман, разве это работники! Семьсот марок золотом за старую ботанизирку и грудного младенца. Нет, Штудман, этому франту надо послать ругательное письмо!

— Хорошо, что прикажешь написать?

— Ну, это ты лучше моего знаешь, Штудман!

— Отклонить его требования?

— Разумеется!

— Полностью?

— Целиком и полностью! Ни пфеннига этому франту не выплачу!

— Будет сделано, — сказал Штудман.

— Но ты со мной согласен? — спросил ротмистр, почувствовав, что Штудман чем-то недоволен.

— Я согласен? Нет, Праквиц, ни капли не согласен. Ты без всякого сомнения проиграешь дело!

— Проиграю дело… Но, Штудман, разве же это работники, разве же это сельскохозяйственные рабочие…

— Позволь, Праквиц…

— Нет, ты позволь, Штудман…

— Пожалуйста…

Ротмистр фон Праквиц был очень сердит на своего друга фон Штудмана, когда тот все же убедил его, что надо попытаться прийти к соглашению.

— Все это таких денег стоит… — вздохнул он.

— К сожалению, мне придется попросить у тебя сегодня еще денег… сказал Штудман. Он наклонился над блокнотом и быстро набрасывал цифры, бесконечные цифры со множеством нулей.

— Как денег? Ничего срочного нет. Со счетами время терпит, — сказал ротмистр, снова раздражаясь.

— Ты уволил Пагеля, следовательно, тебе придется уплатить немедленно долг чести, — сказал Штудман; казалось, он весь ушел в вычисления. — Я сейчас подсчитал, по вчерашнему курсу доллара это составляет девяносто семь миллиардов двести миллионов марок. Можно уж сказать сто миллиардов…

— Сто миллиардов! — воскликнул ротмистр в ужасе. — Сто миллиардов! И ты так просто говоришь: «Праквиц, мне придется попросить у тебя сегодня денег»… — Он не мог продолжать, так как совершенно не владел собой. Затем уже другим тоном: — Штудман! Друг! Старый приятель! У меня теперь всегда такое чувство, точно ты на меня за что-то сердишься…

— Я на тебя сержусь? Сейчас скорее было похоже, что ты на меня сердишься!

Ротмистр не обратил внимания на его слова.

— Ты будто нарочно мне палки в колеса вставляешь!

— Я… тебе… палки в колеса вставляю?

— Но, Штудман, подумай спокойно: где же мне взять денег? Только что безумные траты на перестройку казармы, затем этот берлинский прощелыга со своими семьюстами марками золотом, ведь по-твоему выходит, что ему я тоже должен сколько-то заплатить, а теперь вот Пагель… Милый мой Штудман, я ведь не мешок с деньгами! Клянусь тебе, у меня нет станка для печатания бумажек, у меня куры золотых яиц не несут, что, я тебе рожу деньги, что ли, — а ты пристаешь ко мне с такими чудовищными требованиями! Я тебя не понимаю…

— Праквиц! — перебил его Штудман. — Садись сейчас же за письменный стол. Так, сидишь удобно? Прекрасно, подожди минуту. Сейчас я тебе что-то покажу! Мне только надо заглянуть в комнату к Пагелю…

— Да что это значит?! — спросил ротмистр, совершенно сбитый с толку.

Но Штудман уже исчез в комнате Пагеля. Ротмистр слышал, как он там возится. «Что он еще выдумал? — соображал он. — Нет, я встану! Серьезный деловой разговор, а он какую-то ерунду затеял».

— Сиди, сиди! — крикнул Штудман, спеша к нему. — Сейчас я тебе что-то покажу! Что это?..

Немного растерявшись, ротмистр сказал:

— Зеркало для бритья! Надо полагать, пагелевское. Но что…

— Стой, Праквиц! Кто там в зеркале?

— Ну я. — Ротмистр и в самом деле смотрел на себя. Как все мужчины, он провел пальцем по подбородку и прислушался к легкому шуршанию небритой бороды. Затем поправил галстук. — Но…

— А кто такой этот «я»? Кто ты такой?

— Но скажи же, наконец, Штудман…

— Если ты этого еще не знаешь, я тебе, Праквиц, так и быть скажу: из зеркала смотрит на тебя самый неопытный, самый ребячливый, самый несведущий в делах и людях человек.

— Я бы тебя попросил, Штудман, — сказал ротмистр с чувством оскорбленного достоинства. — Я нисколько не собираюсь преуменьшать твои заслуги, но как-никак я и до тебя отлично управлял Нейлоэ…