Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс

просто-напросто повезло. Повезло, что сильное чувство переполняло все мое существо. Без любви ничего не достигнешь. Одного честолюбия тут недостаточно.

— Ей будет больно расстаться с Белым Замком, я знаю, — сказал лейтенант. — Но она решилась.

Он словно провидел далекое будущее, и оно не пугало его.

А госпожа Шамплер, напротив, в который уж раз погрузилась в былое. Серебро при свете свечей отблескивало на скатерти, и она слышала его голос. А потом свой ответ: «Я постараюсь быть безупречной женой, лейтенант…» Он взял ее руки в свои и спросил: «Ты счастлива?» Это было сорок четыре года назад. Теперь, оставшись одна, она готовилась принести последнюю жертву — ту, что позволит живому ее воплощению, внучке, повторить ее собственную судьбу со всем, что в ней было прекрасного, но и жестокого тоже. Они все начнут сначала, правда, в гораздо лучших условиях. Больше работников, куда как более опытных и подтянутых, хорошо возделанные поля, тщательно обоснованные контракты, совсем рядом центр кантона… Вот только в шкатулке — шаром покати. Зато у них вместо богатства будут их молодость и любовь. «Как я завидую им, лейтенант!» — подумала госпожа Шамплер. Она глубоко вздохнула, лицо ее слабо порозовело.

— Извините меня, — сказала она Легайику, — я ушла далеко-далеко отсюда, в тот мир, где я скрываюсь уже две недели и где, вероятно, буду скрываться все чаще и чаще. Вы это поймете, дожив до моих лет.

Умолкнув, она подумала: «Только тогда вы поймете, что ничего не осталось, кроме того, что было и никогда уже более не повторится».

Первый удар колокола вернул их к действительности. Лейтенант, прощаясь, поднялся, но госпожа Шамплер задержала его.

— Идемте завтракать с нами, — сказала она. — А после кофе я буду вашим парламентером.

— Да? Вы за это беретесь, сударыня?

Глаза его ярко блестели под непокорной шапкой кудрей. «Я понимаю Доми», — подумала госпожа Шамплер. И безотчетно поправила свой кружевной шарфик.

— Никаких демонстраций, — предупредила она, смеясь.

В ожидании второго удара колокола они заговорили об Иль-де-Франсе, о будущем острова, об упорстве желающих завоевать его англичан, о морском разбое. «При всей его юношеской горячности у него весьма здравые рассуждения, — подумала старая дама. И усмехнулась: — Я словно какой-то судостроитель, который оценивает остойчивость корабля перед спуском на воду!»

Колокол зазвонил второй раз, и они сошли вниз, в столовую, куда одновременно с ними через стеклянную дверь веранды вошла Доминика. Остальные члены семейства уже ожидали хозяйку дома. Секундное замешательство было снято криком Робера, который кинулся к ним со всех ног:

— Лейтенант! Лейтенант!

— Вы уже свой для него, — заметила госпожа Шамплер и добавила, повернувшись к невесткам: — Я пригласила этого молодого человека позавтракать с нами.

Легайик раскланялся.

Госпожа Шамплер поймала многозначительный взгляд Гилема, которым тот обменялся с женой. Элен насмешливо улыбнулась, Тристан же был явно заинтригован, что при его косматых бровях придало ему вид насторожившегося богомола. Доминика стала такой же розовой, как ее платье. Тем не менее она первой пришла в себя и голос ее зазвучал чистой радостью:

— Я попрошу Смышленого добавить один прибор.

Но не успела она дойти до двери буфетной, как бабушка остановила ее.

— Не надо, Доми, — сказала старая дама.

И, не обращая внимания на удивление своих детей, она на мгновение замерла, устремив глаза на веранду и вновь подменив настоящее давним прошлым. Ей внезапно вспомнился ужин, впервые объединивший за этим столом их дочку Элизабету с тем, кто вскоре должен был стать их зятем. Лейтенант был счастлив и горд. Союз этот был ему по душе. Он сам отправился в погреб за своим лучшим вином. Девушка была весела, полна жизни, казалась довольно хорошенькой, но не блистала умом, и в этот вечер Фелисите поняла, что никогда особенно не волновалась за ее будущее. Она знала, что эта девочка если чего и жаждет, то разве маленьких незатейливых удовольствий, и ей вовек не придется познать ни великих радостей, ни глухого отчаяния, потрясавших жизнь се матери. И действительно: выйдя замуж за сына помещика из Большой Гавани, она влачила скучное существование владелицы замка, а ее слабодушный отпрыск Филипп, покорный воле родителей, даст новую ветвь родословному древу Отривов.

Не то предстоит Доминике, у госпожи Шамплер тут сомнений не было. В этих девичьих жилах играла задорная, бодрая кровь настоящих воителей — ее деда и бабки. Жизнь, лишенная всяких забот и борьбы, не по ней, она бы только вводила ее в искушения.

«Кто знает? — думала госпожа Шамплер. — Если бы мой отец дал в руки своей жены молоток да заставил ее ремонтировать корабли, его бы, возможно, сочли тираном и палачом, но зато эта женщина не прельстилась бы жалким коммивояжером. А такой пример для семьи ценится на вес золота. Да, лейтенант бы одобрил меня…»

И едва осенила ее эта мысль, она поняла, что надежда, наперекор всему, еще не совсем умерла в ее сердце и что ее старый друг будет рядом с нею теперь уж до гробовой доски.

Госпожа Шамплер поочередно всмотрелась в каждое обращенное к ней лицо. Доминика, быть может, не отдавая себе отчета, подошла к Легайику. «Они красивы. Красивы и оба полны обещаний… Были ли мы такими в тот день, когда впервые переступили этот порог?»

Она улыбнулась внучке.

— Пусть он сядет рядом с тобой, Доми. На место Брюни Шамплера.

…Так как третьего прериаля крейсерство неприятеля прекратилось и в означенный день, ровно в полдень, с гор сообщили, что неприятель исчез за чертой горизонта, муниципальный совет, заслушав четвертого прериаля в полдень заключение представителя метрополии и приняв во внимание, что двадцать четыре часа назад было сообщено об отступлении англичан, что все сторожевые посты, охраняемые национальной гвардией, сняты и что обстановка по видимости спокойна, приняв наконец во внимание, что фрегатам предписано вечером сняться с якоря, дабы проследовать в Северо-Западный порт, постановил, исходя из выводов представителя метрополии, отменить свое постоянное заседание, о чем и составлен в мэрии Черной речки настоящий акт в первом часу пополудни