Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– А младенца принесут? – поинтересовался он.

– Нет, слишком мал, а дорога дальняя, – отвечал Симэнь. – Жена опасается, как бы не напугался. К обеду доставят его одежды. Думаю, вполне достаточно будет приобщить их к Трем сокровищам.

– Я тоже так полагаю, – согласился настоятель. – Так-то лучше.

– Все бы ничего, – продолжал Симэнь. – Только больно уж он робок и пуглив. Три или четыре служанки да мамка глаз с него не спускают, а все равно пугается. Особенно когда кошку иль собаку увидит.

– Да, ребенка вырастить нелегко, – заметил шурин У Старший.

Пока они говорили, вошел Дайань.

– Барышни Гуйцзе и Иньэр прислали Ли Мина и У Хуэя с чаем, – объявил он.

– Зови! – крикнул Симэнь.

Вошли с двумя коробками Ли Мин и У Хуэй. Опустившись на колени, они открыли коробки, полные печенья в форме сосновых шишек и шариков, вроде тех, что носят на шапках чиновники, облитых белым сахаром хлебцев с пожеланием долголетия, а также чая с розовыми лепестками.

Симэнь попросил настоятеля убрать подношения.

– Как же вы про молебен узнали? – спросил Симэнь певцов.

– Я встретил на улице дядю Чэня, – отвечал Ли Мин. – От дяди и узнал. А дома рассказал сестрице Гуйцзе. Тогда мамаша велела мне купить подарки и У Иньэр подговорила. Вот мы и пришли. Они просили вам кланяться, батюшка. Хотели сами прибыть, да постеснялись. Отнесите, говорят, хотя бы эти скромные подарки – слугам на угощение.

– Обождите, вас покормят, – сказал им Симэнь.

Настоятель велел певцам пройти в другое помещение, где они сытно поели вместе с остальными слугами. Однако хватит пустословить.

После полуденной молитвы настоятель У распорядился снова накрыть большой стол. На нем появились обильные яства – сорок скоромных и постных блюд: острых и соленых, пресных и сладких, жбан цзиньхуаского вина, горы сахара и фруктов, а также даосское облачение для младенца: черная атласная с позолотой даосская шапочка, темная полотняная ряса, расшитая облаками, подрясник из зеленого атласа, пара белых шелковых чулок, темные туфельки из шаньсийского шелка, плетеный из шелковой тесьмы поясок и пояса – желтый нитяной,[593] с престола Трех сокровищ и лиловый нитяной от Государыни покровительницы детей[594] серебряное ожерельице с выгравированным пожеланием: «Блистайте, хоромы, золотом и яшмой, продлитесь, дни, в довольстве и славе». На желтом шелковом талисмане, предназначенном для избавления от нечисти, выделялись красные знаки, гласившие: «Покровитель судьбы Дух Тайи, даруй здоровье и согласье». Подарки лежали на квадратных подносах. Рядом стояли четыре блюда изысканных фруктов.

Мальчикам-послушникам было велено достать из узлов красные записки с посланиями и молитвами, которые читались во время всех трех служб, и показать их Симэню. Потом они положили их в коробки, разместили на коромыслах – всего их оказалось восемь – и понесли к Симэню. Довольный Симэнь направил домой Цитуна, чтобы тот передал его просьбу наградить послушников платками и ляном серебра.

В тот же самый день, надо сказать, справляли рождение Цзиньлянь. В гостях у нее были невестка У Старшая, ее матушка Пань, золовка Ян и барышня Юй. Все они сидели в покоях Юэнян, когда принесли подарки из монастыря. Женщины бросились рассматривать подношения, которые не удалось разместить и на четырех столах.

– Поди сюда скорей, сестрица! – крикнула Цзиньлянь, обращаясь к Пинъэр. – Гляди-ка, что наставник твоему сыну прислал. Смотри, монашеская шапочка, ряса… А вот, гляди, туфельки.

Подошла Мэн Юйлоу.

– Полюбуйся, сестрица, – вертя в руках туфельку на белой шелковой подошве, говорила она Юэнян, – какие же искусные эти даосские монахи! Такие крошечные туфельки вывернуть ухитрились. И швы спрятали, и строчкой украсили. А как облака чисто вышили! Нет, по-моему, не сами они делали. Это у них жены, наверно, старались.

– Что ты говоришь! – оборвала ее Юэнян. – Какие могут быть жены у монахов! Должно быть, заказывали.

– Если эти даосы жен заимели, – вмешалась Цзиньлянь, – то, выходит, и присутствующие здесь матери-наставницы не иначе как мужьями обзавелись. Они тоже вон как платки вышивают.

– Даосский монах шапку свою надвинет и идет куда вздумается, – пояснила мать Ван. – Нас же, послушников Будды, по одному виду сразу узнаешь.[595]

– Мне говорили, – не унималась Цзиньлянь, – за вашей обителью Богини милосердия Гуаньинь расположен даосский скит Постижения сокровенного, а по пословице: когда мужской скит рядом с женским стоит, пусть и не общаются, да связи не прерываются.

– Как ты, Шестая, глупости любишь болтать! – сказала Юэнян.

– А это, глядите-ка, от Государыни покровительницы пояс лиловый, – продолжала свое Цзиньлянь. – И ожерелье серебряное с талисманом да с пожеланием. Красивый поясок! А на обороте, смотрите, имя У… дальше не могу разобрать… юань.

– Это монашеское имя, которое дал младенцу отец наставник, – пояснил Цитун. – У Инъюань.

– Это что, знак «ин»? – переспросила Цзиньлянь и воскликнула: – Сестрица, гляди, вот невежа этот даос! Почему он ему и фамилию сменил?

– Это тебе так кажется, – заметила Юэнян и обернулась к Пинъэр: – Ступай принеси младенца. Давайте полюбуемся им в монашеском одеянии, а?

– Он только что уснул, – отвечала Пинъэр. – Не хочется беспокоить.

– Ничего страшного! – заверила ее Цзиньлянь. – Разбуди поосторожней.

Пинъэр пошла в спальню младенца.

Цзиньлянь взяла красный пакет и извлекла из него молитвенное обращение, в котором за Симэнь Цином следовала его жена урожденная У, а немного пониже урожденная Ли. Остальные жены в послании не значились.

– Вы только посмотрите! – показывая всем бумагу, говорила возмущенная Цзиньлянь. – Вот он какой справедливый и беспристрастный, наш насильник проклятый! Скажете, нет у него любимиц?! Только ее, с ребенком, записал, а мы, выходит, не в счет. Нас и за людей не принимают!

– А сестрица Старшая записана? – спросила Юйлоу.

– А уж без нее и вовсе курам на смех, – отвечала Цзиньлянь.

– Ну, чего ж тут особенного! – вставила Юэнян. – Одну упомянул и хватит. Неужели весь отряд перечислять, монахов смешить?!

– А что, мы рядом с ней недоноски какие, что ли, или выродки Лю Чжаня, – не унималась Цзиньлянь.

Появилась Пинъэр с Гуаньгэ на руках.

– Давайте сюда облачение, – предложила Юйлоу. – Я его одевать буду.

Пинъэр держала Гуаньгэ. Юйлоу надела ему даосскую шапочку, потом рясу, ожерелье и два пояса. Ребенок с испугу закрыл глаза и почти не дышал.

– Бери послания, жертвенных денег захвати и иди в молельню, – наказала Пинъэр хозяйка. – Сама предай огню.

Пинъэр вышла.

– Ну чем не монашек в этом облачении? – играя с Гуаньгэ, говорила Юйлоу.

– Какой там монах! – вставила Цзиньлянь. – Ни дать ни взять – маленький дух Тайи.[596]

– Что ты городишь! – Юэнян сердито поглядела на Цзиньлянь. – Сейчас же прекрати такие разговоры при младенце!

Смущенная Цзиньлянь умолкла.

Напуганный переодеваниями Гуаньгэ расплакался. Тут вернулась Пинъэр и поспешно взяла ребенка. Пока она снимала с него монашеское одеяние, он обкакал ей юбку.

– Вот так У Инъюань! – заметила в шутку Юйлоу. – Блюдо ему надо подставлять, когда захочет.

Юэнян велела Сяоюй вытереть юбку. На руках у матери Гуаньгэ заснул.

– Мой мальчик! – говорила Пинъэр. – Замучили тебя. Сейчас мама уложит сыночка в кроватку.

На столе почти ничего не осталось, и Юэнян пригласила старшую невестку У, золовку Ян, мамашу Пань и остальных полакомиться яствами из монастыря.

Начинало смеркаться.

Еще накануне Симэнь, готовясь к молебну, не брал в рот скоромного и вина и не поздравлял Цзиньлянь. Она ждала его в этот вечер, выйдя к воротам. Наступили сумерки, и у ворот появились Чэнь Цзинцзи и Дайань.

– А батюшка скоро будет? – спросила она.

– Боюсь, не скоро, – отвечал Цзинцзи. – Когда мы уходили, только начали читать акафист. До первой стражи им не кончить. А потом, даосы так не отпускают. Начнут духов благодарить с возлияниями.

Цзиньлянь, не проронив ни слова, вернулась в покои Юэнян раздраженная.

– Дашь слепцу волю, потом раскаешься, – обратившись к Юэнян, говорила она. – Ближний обкрадет, ближний и растопчет. Если набрюшник лопнул, на пояс нечего надеяться. Я у ворот постояла, зятя Чэня встретила. Не придет, говорит, батюшка. Молебен еще не отошел, когда он его домой послал.

– Тем удобнее для нас, – заметила Юэнян. – Значит, вечером послушаем проповедь с песнопениями. Думаю, мать наставница и мать Ван нам не откажут.

В это время зашелестела дверная занавеска и в комнате появился подвыпивший Чэнь Цзинцзи.

– Пришел поздравить матушку Пятую, – сказал он и обратился к жене: – Налей чарку. Я матушке Пятой поднесу.

– Где я тебе возьму чарку! – отвечала жена. – Ступай, поклонись матушке. Сейчас налью. Погляди на себя! Ты же пьян. Людям молебен, а тебе – выпить предлог.