Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Та же логика относится к Биллиленду.
Пусть ты родом из тех же гор, что и весь Пигтаун, но одно это, по мнению копа, еще не делает тебя истинным билли. Вдруг ты простой белый пацан, который доучился до двенадцатого класса Южной старшей школы, нашел хорошую работу и переехал в Глен-Берни или Линтикам. Или вдруг ты как Дональд Уорден, который вырос в Хэмпдене, или как Дональд Кинкейд – с тягучим выговором и партаком на тыльной стороне ладони. И наоборот, если ты полжизни бухал в «B&O Тэверн» на Западной Пратт-стрит, а потом еще полжизни катался в суд Южного района и обратно за кражу, хулиганство, сопротивление аресту и хранение фенциклидина, тогда быть тебе в глазах балтиморского детектива билли-боем, реднеком и «белым мусором», городской деревенщиной, безмозглым тупиком генеалогии, рожденным на отмели пересыхающего генофонда. И если тебе не повезет перейти дорогу балтиморскому копу, он наверняка с радостью именно это тебе и скажет.
Балтиморские детективы могут и расходиться во взглядах на культуру билли, но все сходятся в одном: самое лучшее в расследовании убийства на белой стороне – не считая экзотичности, – то, что билли с ними говорят. Говорят на месте преступления, говорят в допросных, даже находят номер отдела убийств и тогда говорят по телефону. А на вопрос, хочет ли он остаться анонимным, хороший билли и вовсе отвечает – на хрена? Он называет свое настоящее имя, правильный адрес. Еще подкидывает рабочий телефон, имя и номер подружки и вообще все, о чем думал со времен девятого класса. Уличный кодекс – то правило гетто, по которому с полицией не говорят ни при каких мыслимых и немыслимых обстоятельствах, – в Биллиленде просто ничего не значит. Может, потому, что местные чувствуют в копах что-то от своих старых добрых корешей, может, потому, что высокодуховные билли так и не осваивают за жизнь ложь как вид искусства. Так или иначе, обычно у детектива на белом убийстве в Южном или Юго-Западном районах сведений даже больше, чем нужно.
Дэйв Браун, конечно, все это знает. А еще, окидывая взглядом синие мигалки вокруг места преступления, знает, что ему необходимо раскрытое дело, чтобы уравновесить неприятное покраснение на доске. На нем камнем висит пара глухарей, особенно убийство Клейвона Джонса, которое он не может раскрыть без свидетеля, сколько бы ни поступало анонимных звонков с именем подозреваемого. В обычной ситуации он бы закрыл глаза на юного Клейвона – не повезло так не повезло, – но возвращение Кори Белта из Западного района в спецгруппу по делу Джеральдин Пэрриш – тревожный звоночек для Брауна. Очевидно, Белт впечатлил Макларни во время дела Кэссиди, и теперь с превеликим удовольствием расследует с Дональдом Уолтемейером, постоянным напарником Брауна, убийства из-за страховки, на которые могут уйти месяцы.
Буквально вчера ночью Браун даже рискнул горько пошутить о своем положении. Засев в административном офисе за пишмашинкой в начале полуночной смены, он составил короткую жалобную записку и оставил в почтовом ящике Макларни:
Раз на горизонте появился офицер Кори («Я Суперзвезда») Белт, я решил представиться заново. До перевода в вашу группу я был обычным патлатым обкуренным гомосексуалом. Ваши знания, талант, навыки, любовь и доброта вылепили из меня детектива немалых достоинств. С учетом всего этого и теплых отзывов сослуживцев (Уорден: «Мудак никчемушный»; Джеймс: «Никогда не платит за себя в барах»; Эд Браун: «Я этого засранца даже не знаю») я хотел узнать о ваших взглядах на ПРОДОЛЖЕНИЕ моей работы в отделе. Ожидаю ответа с нетерпением.
С уважением (так же, как все мной пользуются), Дэвид Джон Браун, детектив, угрозыск? убойный? (навсегда – Боже, прошу).
Макларни обнаружил записку через час и зачитал вслух в комнате отдыха, хихикая над самыми подобострастными пассажами.
– Забавно, – объявил он в конце. – Из-за ничтожности и презренности.
Беды Фреда Черути не прошли мимо Брауна незамеченными, и он – по крайней мере, в своем воспаленном воображении, – чувствует, что будет следующим. На подъезде к Джонсон-стрит он приходит к выводу, что его вполне может спасти следственное приключение в Биллиленде.
– Ну, Браун, – говорит Уорден, вылезая с пассажирского сиденья, – посмотрим, что ты себе вытянул.
Она лежит ничком на гравии – бледная фигурка в полукруге патрульных машин. Невысокая, с прямыми темно-каштановыми волосами, майка без рукавов в красно-белую полоску задрана, раскрывая почти всю спину; белые вельветовые шорты разорваны сбоку, обнажая ягодицы. Бежевые трусики, тоже порванные с левой стороны, стянуты до коленей, в нескольких метрах от правой ноги лежит одна сандалия. На шее – толстое золотое ожерелье, на гравии по сторонам от головы – золотые кольца-сережки. При ближайшем рассмотрении одна сережка оказывается окровавленной – судя по порезу и запекшейся крови, вырвана. Рядом с телом рассыпаны монеты; из ее заднего кармана Уорден аккуратно выуживает 27 долларов банкнотами. Брюлики, деньги – если это ограбление, то далеко оно не зашло.
Дэйв Браун смотрит на Уордена, зная, что Здоровяк, может и нехотя, но все же оценивает картину.
– Сколько ей, по-твоему, лет, Дональд?
– Двадцать пять. Может, чуть старше. Пока не перевернули, точнее сказать не могу.
– Я бы сказал, двадцать пять – это перелет.
– Может быть, – Уорден наклоняется над телом. – Но я тебе озвучу свой первый вопрос.
– Дай угадаю. Где вторая сандалия?
– В точку.
Место преступления – гравийная стоянка, где разворачиваются дома-трейлеры и разгружаются доставки в ветшающий краснокирпичный склад на краю железнодорожного полотна «Чесси Систем». На восточной стороне стоянки припаркованы три грузовика, но их водители спали в кабинах, дожидаясь открытия склада, и ничего не видели и не слышали: что бы ни случилось, это случилось либо быстро, либо тихо, раз не разбудило их. Тело – на западной стороне стоянки, у склада, где-то
